28 июня актеру народному артисту России Александру Панкратову-Черному исполняется 74 года
Многое считают, что Александр Васильевич – весельчак, балагур, душа компании, мастер розыгрышей и похож на значительную часть сыгранных им в кино и в театре персонажей. Но в реальной жизни он, как и большинство комедиантов, далек от своего экранного имиджа. И сам в первую очередь считает себя режиссером, лирическим поэтом. И только потом – актером.
Предлагаю самые интересные фрагменты наших интервью с Александром Панкратовым-Черным разных лет.
ИЗО ЛЬДА И ВДРУГ ИЗОЛЬДА
- Александр Васильевич, вы родились и выросли на Алтае, в деревне, где не было электричества, радио. Откуда у вас взялась такая страсть к кинематографу?
- В том-то и дело, что в мои детские годы единственной радостью было кино. Мы же жили в такой глуши, что я «лампочку Ильича» впервые увидел в десять лет... К нам изредка приезжала кинопередвижка, привозили генератор на солярке, дергали за какой-то шнур, и я смотрел свой любимый фильм про Чапая или «Мы из Кронштадта». Так что кроме фильмов, я ничего-то в жизни и не видел с детских лет. Поэтому и полюбил. С детства мечта у меня была – вырасту, обязательно буду делать кино. Потом узнал, что кино делают режиссеры, которые в основном работают с артистами. Я подумал: о, сначала надо стать артистом, а потом идти в режиссуру.
Хотите, я вам расскажу удивительную историю, немало поспособствовавшую тому, что я попал в кино?
- Еще бы.
- Однажды мороз градусов под сорок, лютая зима, ночь… Я сижу на кухне, пишу стихи. Вдруг открывается дверь и заходит… Изольда Извицкая. Волшебная женщина невероятной красоты - как фея из сказки! Представляете мое состояние?! Оказывается, наша потрясающая кинозвезда ехала с премьерой фильма «Сорок первый» – в Новокузнецк, у них забуксовал автобус, и они застряли напротив нашего поселка. Негде ночевать, они пошли на единственный горящий огонек.
Помню, она улыбнулась: «Здравствуйте». Замерзшая, лицо необыкновенное, - мне казалось, если прикоснуться пальчиком - там шрам останется, такое нежное у нее лицо было… Я разбудил маму, она пельменей сварила. Гости покушали, чаю попили и сразу легли спать. Когда рано утром я их провожал, Изольда подарила мне черно-белую открыточку со своей фотографией. Спросила: «Саша, что тебе написать на память?» «Не знаю». «А о чем ты мечтаешь?» «Я мечтаю работать в кино», - говорю. И тогда она написала: «Санечка, твоя мечта обязательно должна сбыться. Я в это верю. Изольда Из.». Открыточку эту я храню до сих пор…
- История имела продолжение?
- А как же? Прошли годы, я поступил в театральное училище в городе Горьком. А у Извицкой в соседнем Дзержинске родственница жила. Она приехала ее навестить, и ее пригласили на встречу со студентами в наше училище. С момента нашей встречи прошло уже лет пять.
Я к ней подошел, напомнил про ее пожелание. Она меня вспомнила, очень обрадовалась: «Вот видишь, мечта уже сбывается!»… Последний раз мы встретились еще через несколько лет - в коридорах «Мосфильма», когда она уже была, мягко говоря, в очень грустном состоянии. Никогда не забуду ее слова: «Ваша мечта, Санечка, сбывается, а моя умирает…» Спасти ее мы так и не смогли, хотя, наверное, было можно, если б ей дали работу, возможность сниматься. А с ней так же, как с Танечкой Самойловой поступили. Танечке предложили сниматься в Голливуде, но элементарная зависть – запрещали, «не пущали»…
СТАЛИН И ГАГАРИН
- У вас очень «хитрая» родословная. Вы рассказывали, что все ваши предки…
- Казаки – Гузевы и Токаревы. Причем не Гусевы, а Гузевы – от слова «гузка», то есть «задница», «куриная жопка». Когда казаки отступали, и тылы надо было прикрывать, противника преследующего останавливать, - прикрывали «гузкой». Вот оттуда отцовский род и пошел - с черниговщины, от запорожцев. А материнский род Токаревых - охотничими были. Древнейшие фамилии! Четыре поколения Токаревых служили в личных охранах царей. Дед мой, Яков Трофимович, кавалер офицерского ордена Владимира за первую мировую войну, сопровождал Николая Второго, когда тот был арестован. Самое интересное, что под Екатеринбургом Николай всех сопровождавших домой отослал. Приказал: мол, голубчики, ну что меня охранять, меня новая власть охраняет. Наивный…
В 1927 году деда сослали в Сибирь, и так там вся семья и застряла. Там, в чудной деревушке из пятидесяти домов под названием Конево, я и родился. А с фамилией «Панкратов» тоже интересная история связана. Моя мама была самая младшая в семье – 1910 года рождения. И вот семнадцатилетней девушкой из ссылки с Алтая она сбежала с комсомольцем Иваном Панкратовым. По рассказам мамы, ее первый муж был военным, пропал без вести в 1946 году в Японии, где служил в военной разведке. Она оставила его фамилию, чтобы в будущем не преследовали.
- Это спасло?
- Трудно сказать. Под репрессии-то она попала, но в ссылку ее отправили в Конево – к отцу, моему деду. Яков Трофимович принял ее очень тяжело. Сказал: что, мол, большевистская сучка, добегалась?
- Он так и не простил ей побега?
- Ну конечно, потому что она сбежала, а в это время трое ее братьев погибли, трое пошли по лагерям, одну сестру застрелили, другая вообще неизвестно, как и где сгинула.
Когда мама вышла замуж за моего отца, у меня уже была сестренка Зиночка, а братик с сестричкой, рожденные мамой раньше, погибли во время войны от голода. Тяжелое было время.
- Дедушка поощрял вашу детскую мечту работать в кино?
- Я книжки читать любил, сказки слушать, сам писал стихи, сочинял, придумывал, фантазировал чего-то. Это дедушку не то что нервировало, но очень беспокоило. Он мне всегда говорил: «При большевиках живем, привыкай к физическому труду, учись пахать, дрова колоть, лес валить - тогда выживешь». Он очень за меня переживал. И очень жестоко наказывал – чуть что порол, как сидорову козу, вожжами… Когда он хватал вожжи или ремень, я - ноги в руки – и быстренько залезал на огроменный тополь, который рос у нас в палисаднике, прятался в листве так, что он меня даже видеть не мог. Помню, так как на ветках было сидеть неудобно (а приходилось сидеть иногда до вечера, пока дед не угомонится и спать не ляжет), я там смастерил скамеечку. И чувствовал себя как дома.
Что интересно, как-то я приезжал с друзьями к себе в деревню. Домика нашего уже нет, а тополь стоит. Даже «моя скамеечка» сохранилась.
- Какие еще остались яркие воспоминания детства?
- Одно из самых ярких, как ни странно, весть о смерти Сталина. Ведь наша деревня была глухая-преглухая. Газеты получали с опозданием в неделю-две, не знали ни о каких достижениях науки и техники – почти полная изоляция. Поэтому когда появлялся «глашатай» - всадник с почтой и всякими новостями, сразу становилось тревожно - не дай Бог опять война. Нам, ребятишкам, сразу говорили строго-настрого: «Из дома ни шагу». И вот я запомнил картину: вбегает дедушка (а мы с сестрой на печке сидим), огляделся, никого вроде нет. И - к портрету Сталина, который висел в красном углу и перед которым он, очень набожный человек, все время крестился перед трапезой. Я был уверен, что Сталин – это нечто великое. А тут дед, не крестясь, залез на софу, хвать портрет и… об колено. Сломал и со словами «Все, ирод!» в русскую печку бросил. А за портретом стоит наша родовая икона Николая Угодника. Вот на кого он все время крестился, оказывается.
И второе «потрясение» у меня было в 1961 году. Помню, на «грудке», это весенняя проталинка такая – «грудок» мы ее называли, я ребятам рассказывал содержание взбудоражившего всю деревню фильма «Бродяга» с Радж Капуром (кто бы мог подумать, что позже я с ним познакомлюсь?!) И вдруг смотрим: опять всадник скачет. И крик такой несется: «Лю-ю-ди! Лю-ууу-д-и, твою бога мать! Свет клином сошелся!» Мы в ужасе думаем, ну все, конец света. А он скачет, матом ругается, хохочет… Люди крестятся…
- ?!
- Оказалось, Гагарин в космос полетел!
«САНЬКА, ПОКА НЕТ МАМЫ, БЕГИ В АРТИСТЫ!»
- Чтобы поступать в театральное училище, вам пришлось сбегать из дома. Почему?
- Мама была против – она очень хотела, чтобы я стал военным. Во-первых, потому что все мужчины в роду были офицерами, а во-вторых, напуганная репрессиями, очень боялась, что «если Сашка пойдет в интеллигенцию, значит, может лишнее где-нибудь вякнуть». Боялась, что меня посадят! А в том, что эпоха репрессий вернется, она не сомневалась. Поэтому мама говорила: «Саня, иди в офицеры. Кормежка казенная, одежка казенная». Шутила: «Ты же у меня страшненький, а за офицерами всегда симпатичные девчонки ухлестывают. Глядишь, жена будет красавица».
- А почему «страшненький»?
- Я же был чудовищно конопатый, маленького роста и со стрижкой, как мы ее называли, «под барана» - волосы, когда подрастали, клоками торчали в разные стороны. Я был очень смешной. Во всяком случае, девчонки на меня внимание мало обращали. Может, поэтому у меня всегда было такое сверх повышенное внимание к женскому полу. (Смеется).
- Первую свою любовь помните?
- Еще в школе у меня была первая любовь детская – Лидочка Лысева. Очень симпатичная. Наш «роман» развивался так: она вкусные пирожки подкладывала мне в парту, а я долго не мог понять, кто меня подкармливает. И в конце концов вычислил - Лида…. Когда я приезжаю в деревню, мы видимся. У нее трое сыновей и много внуков. Не знаю, чем она сейчас занимается – на Алтае все животноводство было погублено, а раньше она работала бригадиром на животноводческой ферме.
- С друзьями детства связь поддерживаете?
- Многих уже нет. Кто-то в лагерях затерялся, кого-то пристрелили, один с собой покончил. А с двумя мы до сих пор общаемся. Один в Сормове подводные лодки делает, другой на Горьковском автозаводе. Говорят, что следят за моим творчеством.
- Александр Васильевич, расскажите про побег.
- Мама уехала в Темиртау навестить брата, моего дядю, которого освободили из лагерей и реабилитировали. Оставила нам с сестрой какие-то деньги, ну, а Зиночка, моя старшая сестра, говорит: «Санька, пока мамы дома нет, беги в артисты!» И все деньги, какие были, мне отдала. Ну я и решился. По справочнику посмотрел: везде экзамены в театральные вузы прошли. Остался единственный вариант – училище в Горьком. Вот я через всю Россию туда и поехал. Это было мое первое путешествие в жизни.
- И не страшно было? Все-таки авантюра…
- Знаете, во мне с детства жила потрясающая вера в человеческую доброту, и я ни разу не разочаровался в этой вере. Мне в жизни встречались удивительные люди, если бы их не было, я вряд ли чего-нибудь добился.
- Как вас встретил город с добрым названием Горький?
- На вокзале меня остановила цыганка и как начала хохотать. Ну, я был очень смешной – в сандаликах на босу ногу, коротеньких штанишках, простроченных желтой ниткой – самых лучших из «моего гардероба». В руках - авоська, в которой рубаха скомканная белая и в этой же рубахе в газете завернуты сэкономленные в дороге полбуханки хлеба, огурец, пара яичек. Вот так я шел в артисты поступать! Цыганка говорит: «Мальчик, давай погадаю». Я протянул руку, а сам другой рукой придерживаю трусы, где у меня пришитый сестрой потайной карманчик с десятью рублями. Ну умора! Она говорит: «Хорошая у тебя будет судьба – все сбудется. Учиться поступишь. И потом все будет хорошо». Так и случилось: я поступил. Разве можно было тогда поверить в это мне, мальчишке из алтайской деревушки, где не то что кинотеатра, клуба не было? А вот, поди ж ты, все ее предсказания стали реальностью.
Что интересно, на экзамене я читал стихотворение Пушкина моего любимого «Буря мглою небо кроет», и вся приемная комиссия «каталась по полу», потому что мой говор был чудовищный – алтайский, скороговорчатый. То есть «буря» у меня в полсекунды «закрывала небо» и «как дитя» также быстро «плакала». Это вызывало смех - невероятный! Потом преподаватели мне рассказали, что Евгений Евстигнеев, который заканчивал это же училище десятью годами раньше, тоже на экзамене по речи читал «Буря мглою небо кроет». Только он сплевывал после каждого слова. «Буря… тфу… мглою… тфу… небо… тфу…» Когда его спросили, почему он сплевывает, Евстигнеев, не моргнув глазом, ответил: «Да холодно!» Позже судьба свела меня с Евгением Александровичем, и он мне частенько повторял: «Санька, не забывай – мы с тобой из одного гнезда!»
Окончание здесь https://dzen.ru/a/ZGzuz5aV1yPxu1HP.