Подстава от Лузнецова
Тем временем прошел Новый год. Нас просто собрали в казармах перед телевизором и дежурный по части полковник поздравил. Причем, сказал, что молодым желает быстрее стать настоящими солдатами, а старослужащим передать им, то есть нам, свой опыт…
Да, они передадут. Догонят и еще раз передадут…. Деды разболтаны, и на фоне многочисленных молодых распоясываются еще сильнее. То и дело припахивают молодых – вот уже и постели многие им заправляют. А то смотрю – уже и подворотнички пришивают. Я уж не говорю, что если в наряд попадает кто-то из дедов, то всю работу за него делают молодые. Подметают, моют, драят сортиры… А если деды что и делали, то только днем, на виду у офицеров, зато дожидались отбоя – и далее все за них делали молодые.
А что я? Я как комсорг батареи должен с этим бороться. А как будешь бороться, когда сам молодой, когда того и гляди тебя тоже припашут, да и уже припахивали… А ты там об идеалах!.. И на душе становилось горько, стыдно, да и просто тяжело.
А тут с утра собрание по принятию социалистических обязательств, а после него Лузнецов отозвал меня в сторонку.
- Вот ты, Битюков, такой принципиальный… Хочешь, чтоб все по уставу было? Комсорг же. А посмотри – у тебя на койках комсомольцы твои лежат чуть не в сапогах. А? Как это? Это разве по уставу? Или только я должен гонять таких, а ты будешь только болтать об идеалах? А – Битюгов?..
- Да, мы будем… - пробормотал я невнятно.
- Давай-давай, действуй!.. – подначил он меня с холодной презрительной, как мне показалось, усмешечкой.
И мне после этого совсем хреново стало в душе. Да что – я совсем никакой? Тряпка полная!?.. И я решился действовать.
Еще до обеда собрал бюро и сказал, что надо следить за дисциплиной, делать замечания и указывать на недостатки… В бюро были все молодые, а замечания подразумевалось делать дедам, так что на меня посмотрели если не на как сумасшедшего, то как на какого-то дурачка. Все, разумеется, отмолчались, и я опять остался один.
Но меня уже несло. Сразу после обеда до начала послеобеденного изучения уставов, деды разлеглись по своему обыкновению на койках. Они забивались подальше к туалету, чтобы их не сразу было видно при приходе офицера. На этот раз трое или четверо полусидели и лежали даже по двое на одной койке.
Я решительно направился к ним, впрочем, чем ближе подходил, тем моя решительность потихоньку уменьшалась.
- Ребята, майор Кузнецов сказал, чтобы на кроватях не лежали, а вы сидите…
Секунд пять длилась немая сцена. Деды наверно подумали, что ослышались. Чтобы молодой так на них наехал – это, видимо, не могло уложиться в их голове. Наконец, к ним вернулся дар речи.
- Ни х… себе!..
- Ты кто такой?..
- Тебе чо надо?..
- Я – секретарь бюро батареи, а вы же комсомольцы, - я все еще пытался что-то пропихивать.
- Чо? Активист что ли?
- Отвали, пока цел!..
Пришлось отойти, несолоно хлебавши, но странно, - с каким-то удовлетворенным чувством исполненного долга. Типа, я все-таки попробовал что-то сделать, как и обещал Лузнецову.
Но с этого момента жизнь моя значительно осложнилась. Если раньше деды ко мне относились, как и к другим молодым, особо не выделяя из общей массы, а лишь сторонясь как «активиста», теперь я стал их прямой мишенью.
Уже в этот же день на занятиях по уставу я то и дело слышал за спиной злобное шептание:
- Ах ты, с…ка, ты еще п….ть на нас будешь… Смотри, мы тебя быстро поставим на место.
Первое время роль моего воспитателя взял на себя Назняк. Это был маленький пухловатый дед с какими-то гладкими и округлыми ручонками. Уже на ужине он тренировался на мне с командами: «Раздатчик пищи – встать!»
Он был рядовой, поэтому я не стал вставать, показывая ему подчинение, хотя и должен был это сделать, так как действительно был раздатчиком пищи. Назняк, злобствуя, указывал на меня другим дедам.
После ужина, он тоже не отстал от меня.
- Битюков, подай мне тапочек.
- Битюков, подай мне тапок…
Он еще несколько раз повторил мне, уже с какими-то визгливыми нотами в голосе. Чтобы он отстал, я бросил ему на койку его тапок, но при этом добавил:
- В следующий раз сам будешь брать.
- Что?!.. – подорвался тот с кровати. – Ты смотри, Битюков, мы не посмотрим, что ты стукач и с политотделом связан. Будешь еще на нас п….ть, мы с тобой разберемся. Найдем как…
Я молчал, переживая в душе немалую смуту. Надо же – еще и стукачом меня назвал! Они ведь меня побаиваются и не расправляются только потому, что боятся, что я настучу на них. Все-таки стукачом меня считают… У-у-у!.. И как тут быть? Доказывать, что не стукач? Глупо. А я должен вести с ними комсомольскую работу! У-у-у!..
И ведь на этом дело не остановилось. На меня стали косо смотреть деды не только нашей, но и соседней, второй батареи. Назняк, видимо, постарался пошире разнести информацию о распоясавшемся салаге. Меня стали незаметно толкать тогда, когда это было вне видимости офицеров. Один из сержантов второй батареи прилюдно сорвал с меня шапку и швырнул мне в лицо. Потом, когда я зашел в сортир, и случайно попал на группку дедов даже не из нашего дивизиона, то они мне тоже сделали «внушение», что мол, «плохо кончу».
Мало того – и молодые, мои сверстники, тоже стали отворачиваться от меня. Я приобрел какой-то странный статус неприкасаемого или чумного. Общаться со мною стало считаться опасным и предосудительным.
Теперь я часто лежал после отбоя в кровати на своем втором ярусе и горько думал. Как так вышло? Как я так оторвался от коллектива? Как же так? Не так нужно было действовать – не так. Нет у меня никакого авторитета – куда я полез? Наводить порядок к дедам. Смешно!.. Ты бы за собой лучше следил – и черт с ними!.. Да, подстава, так подстава.
Но делать было нечего, надо было дальше как-то жить и выкручиваться из ситуации. Только не зацикливаться, только не сломаться, только не опускать рук и не опускаться самому…
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь
