Кладбище! Для кого то это пугающее место, а я люблю кладбище, там есть о чем подумать и что осознать. Идешь тихо, смотришь на могилы и понимаешь, что за этими серыми, черными, белыми камнями и крестами – разные судьбы. Кем были эти люди? Как жили? Как умирали? О чем мечтали?..
Больше всего люблю деревенские кладбища. И особенно весной. Рядом со смертью – рождение новой жизни. Пробуждается природа, греет солнце, щебечут птицы. И именно в этот миг чувствуешь, что смерти-то и нет. Просто открылась дверь и ушёл человек. Куда? И что будет теперь с ним? Этого мы точно не знаем.
В этом году мне довелось попасть на деревенское кладбище.
В тот день я случайно обратила внимание на одну могилу. Не потому что она была заброшенной и неухоженной – таких там полно. А потому что покосившийся крест, воткнутый в землю, был явно самодельным, из каких-то двух труб. И всё – ни ограды, ни цветов. Только заросший, давно забытый холм. И даже на фоне других неприкаянных могил он выглядел особенно сиротливо. Как будто никогда и не был никому нужен…
Весь вечер этот грустный холм так и стоял у меня перед глазами. И увидев на местном маленьком рынке старушку которая представилась мне бабой Машей, я спросила про него.
– Тот, на отшибе, с трубами? Так это Серёжка-урод, – ответила она. – Бедолага…
Она вздохнула и задумалась, что-то вспоминая... Начала свой рассказ....
Серёжка-урод, правда, был бедолагой. С рождения. Бабка его, которую все в деревне звали просто Егоровна, и которая единственная из всех человеческих существ на земле хоть как-то тепло к нему относилась, вздыхала, глядя на внука, причитала: «Эх, горе ты мое луковое, лучше бы Господь тебя прибрал».
Может и лучше. Но Серёжа жил. Жил своей горемычной жизнью, ни кого не винил и видел во всем только радость.
Выжил он, когда мать его, Наташка, алкашка, сквозь пьяный угар осознав, что беременна, выпила какой-то отвар, который дала ей местная знахарка, и сама чуть не померла…
Выжил он, когда полусумасшедший от беспробудного пьянства отец его Гришка зашвырнул в орущего сына топором и снес ему половину лица. Так Серёжка в четыре года стал уродом. А протрезвев Гришка сам пошёл в местную милицию, его посадили, а тюрьме то он и помер.
Наташка по мужу убивалась недолго, пока другой алкаш, Генка, не пришёл к ней с бутылкой и со словами: «Сопляк, пойди погуляй», – отвесил на ходу забинтованному Сережке пендаля. Наташка на это тупо заржала....
Выжил Сережка, когда неделями дома нечего было жрать, и он таскал еду с соседних огородов.
Иногда, правда, бабка Егоровна, тоже пьющая, но с перерывами, подкармливала его. Но это было нечасто и до очередного ее запоя. А потом она померла, и кормить пацана вообще стало некому.
Выжил, когда с ним, уродом, грязным и оборванным, брезговали общаться даже подобные ему оборванцы – тоже дети пьющих родителей, которых тогда в деревне было больше половины.
Выжил, когда допивал за спящими прямо на грязном полу мамкой и Генкой «паленку», а потом блевал сутками и обещал себе, что он ни когда не станет пить и у него всё будет по-другому.
И даже тогда выжил, когда вешался из-за рыжей Соньки, девочки с соседнего дома. Любил он ее, все знали. Но ни подойти, ни заговорить не решался. Потому что урод. Лишь злобно зыркал на неё глазами, как будто и любил и ненавидел одновременно за свои муки. А потом Сонька вышла замуж за местного красавца Петра. Несколько дней деревня пила, пела и гуляла. А Сережка сидел у своего дома на лавочке и прислушивался. Позже пошёл в сарай и повесился. Только оборвалась верёвка, и его лишь чуть придушило. Как будто даже смерть брезговала им.
В местной школе Сережка появлялся нечасто. И то, потому что пригрозили: «Не будешь учиться – помрешь в тюрьме, как папаша твой». Быть как отец он вовсе не хотел. А потом настали девяностые, люди поехали в города, а кто остался – либо спивался, либо помер. Учиться в школе стало некому, и до сих пор стоит она, заброшенная и всеми забытая. Сережка к тому моменту со скрипом окончил девять классов, просидев в некоторых по два года.
Что он теперь делал? Пил, как и все. Только в одиночку. Хотя когда-то обещал себе, что не будет. Ну и устроился на работу сторожем на местное зернохранилище. Шёпотом за его спиной судачили: «Вот урод. Такой рожи любой вор испугается…»
Так прошло несколько лет… Померла мамка Наташка, замёрзла спьяну зимой в сугробе. Исчез Генка. Сережка не чувствовал, что он остался один. Он всегда один и был. Так уныло и «добрел» бы он, наверное, по жизни до того своего одинокого могильного холмика.
Но однажды поздней осенью напился он, как всегда, один, упал где-то по дороге домой и заснул, как когда-то мать, в снегу. И так же замёрз бы там. Но проснулся от того, что кто-то лизал его уродливое лицо. Открыл он мутные глаза и увидел такую же страшную, как и он сам, одноглазую собачью морду. Пёс схватил его за ворот фуфайки и потянул, мол: «Вставай, дурак, помрешь же».
И Сережка встал. Шатаясь, дошёл до своего дома, открыл калитку и впустил увязавшегося за ним пса.
Что это был за пёс-калека и откуда он взялся, Серега не знал.
– Тебе пожрать, наверное, – пробормотал он. – А нет ничего. Ладно, подожди.
Парень кинул на холодный пол старое одеяло и вышел.
– Тебе как всегда? – спросила его Анька-самогонщица, у которой он брал выпивку. И не дожидаясь ответа, протянула мутную бутылку.
– Нет, мне это… Костей каких нибудь. Ну или просто…
– Чего-чего? Я не поняла, каких костей?
– Я заплачу.
– И этот допился, – со знанием дела прошептала Анька вслед Сереге, когда он уходил с остатками супа, который она ему продала.
Уродливый пес поел, а потом благодарно лизнул парню руку. Тот даже вздрогнул. До этого самое доброе, что он видел и слышал в жизни, были слова бабки Егоровны: «Эх, горе ты мое луковое, лучше бы Господь тебя прибрал». А потом медленно, робко и неумело положил эту руку на обезображенную кем-то голову собаки.
Так «притулились» друг к другу два одиноких уродливых и никому не нужных существа. И стало им теплее.
Впервые в жизни Серегу кто-то ждал дома. И впервые он спешил туда, в этот дом, покупая так же у Аньки какие-то объедки. И как же был он счастлив, когда открывал калитку, а навстречу с радостным лаем бросался его единственный в этом мире друг. Нет, он и выпивку тоже брал, но уже не так часто. А потом стал чего-то готовить. Ел сам и угощал Одноглазого – так он назвал пса. И было им хорошо.
Над ними в деревне посмеивались: «Надо же, два урода, нашли друг друга». Но и замечать стали, что глаза у Сереги могут быть не только дикими и злыми, но и ласковыми и добрыми. Наверное, в эти минуты он думал о том, что и его теперь ждут и что он кому-то нужен.
Со временем он сделал Одноглазому во дворе будку, посадил на длинную цепь, и тот старательно охранял дом, облаивая всех, кто проходил мимо. Хотя охранять-то было нечего.
А потом Одноглазый пропал. Сорвался, наверное с цепи и убежал. Многие тогда видели, как Серега подолгу стоял у забора и всматривался вдаль.
Через несколько дней деревенские мужики принесли пса на одеяле с перебитыми лапами. Тот еле дышал, но был жив.
– Это Петька с компанией… Мы видели, – сказали они и положили Одноглазого на землю
Серега опустился на колени рядом с псом и обнял его. А тот слабо лизнул его в нос.
– Пойдём выпьем, что ли, – пробормотали мужики, как-то растерянно. И тихонько ушли.
Сережка с трудом поднял Одноглазого и понёс в дом. Вечером к ним постучалась Анька.
– Я это… Вот, сварила вам… Поешьте, что ли…
Пёс выжил, но ходить уже больше не мог, только ползал. И однажды Серега, взяв тяжёлую палку, пошёл туда, где чаще всего гульбанил Петька с компанией, покалечивший его единственного друга.
Разное потом говорили. Кто-то – что Серега хотел просто попугать, кто-то – что так же перебить ноги, как это сделали с Одноглазым. Но через два дня нашли его с ножом в спине. Хватились бы, наверное, и позже, а может, и вообще не хватились бы, но пес выл на всю деревню и люди заподозрили неладное. А Петьки после этого и след простыл.
Собрались мужики, сколотили гроб, похоронили Серегу. Да что там похоронили. Закопали на местном кладбище за деревней – и все. Дом заколотили. А Одноглазый? Одноглазый опять пропал…
– Мы долго удивлялись тогда, куда этот пёс мог деться, он же не ходячий, – вспоминала старенькая баба Маша.
- А потом Анька-самогонщица вся в слезах прибежала с кладбища.
Ходила Анька на могилу к своей покойной матери. Проходя мимо места, где недавно похоронили Серегу-урода, замерла. На могильном холмике, обняв покалеченными лапами землю, лежал Одноглазый. Он был мертв… Баба Маша украдкой вытерла слезы.
– Сколько лет прошло, а я не могу спокойно вспоминать. Ты там была, видела, что это далеко. Как он дополз-то, бедный, как нашёл?…
… В тот день у Серегиной могилы собрался народ. Анька, мужики, женщины, нестарая ещё баба Маша… Они стояли, смотрели на Одноглазого и думали о чем-то своём.
– Сделайте Сереге крест какой, что-ли, мужики, – сказала вдруг Анька – Что он, хуже собаки? С меня бутылка.
– Что мы, не люди, – ответил кто-то.
– А ведь мужик он был неплохой, зла никому не делал, – раздался другой голос.
– Отмучился, бедолага…
– Эх…
Так появился на том холмике наскоро сваренный крест из двух труб. А потом прошло время, ещё много народу разъехалось, Серегин дом совсем развалился, могила заросла и все всё забыли…
На следующий день с
маленьким букетом полевых цветов я приехала на то же кладбище, а точнее на тот одинокий холмик. Так же звенела природа, пели птицы, порхали бабочки, и казалось, что смерти нет.
– Почему Господь дал тебе всё это? – думала я. – Как тебе там?
И мне почему-то казалось, что всё у Сереги сейчас хорошо и Одноглазый с ним рядом, лежит у его ног. Вот чувствовала я это, и всё!!!
А ещё я думала о том, что будь в жизни у него чуть больше любви и заботы, всё было бы по-другому.
Как же важна Любовь! Если даже любовь собаки сумела осветить и согреть жизнь несчастного одинокого парня.
Да, любовь творит чудеса! А отсутствие ее убивает всё живое. И почему умел любить тот же уродливый пёс Одноглазый, а мы, люди, часто не умеем?
Мы же не хуже собак…