В небольшой изящной гостиной царил аромат сирени. Сквозь завешенные тюлем окна пробивался солнечный луч, в углу красовалось старинное немецкое пианино. За небольшим столиком с инкрустациями сидел мальчик лет пяти в матроске и темных бархатных штанишках. Его внимание привлекло легкое постукивание где-то вверху, словно отбивали ритм тонким кисейным веером. Высоко под потолком, не находя выхода, металась по стеклу большая бабочка. За окном был воздух, свет и душистый сад, но стеклянный барьер преграждал бабочке путь к свободе. Мальчик отворил окно и выпустил бабочку в сад…
***
Этот котенок недавно появился в нашем поселке. Он был худой и невзрачный, белый с серыми пятнами. Никто не знал, чем он питался и где прятался в холодные майские ночи. Его не замечали. Только детишки иногда брали его на руки да полуслепая старуха Максимовна, ворча, бросала ему какие-то ошметки. Таким он был незаметным.
В переулке, где его видели чаще всего, была голубятня. Ее соорудили на небольшом пригорке. Голубятня с поставленными рядом дощатым столом и скамейками стала резиденцией местной шпаны. Голуби были для шпаны предметом гордости. Крики, понукающие голубей взлетать, по утрам и вечерам далеко разносились в тишине поселка. Понятно, что на территории шпаны кошки являлись персонами нон грата.
Котенок исчез. Подхватив на улице какие-то слова, я спросила бабушку... неужели это правда?.. Отвернувшись, бабушка пробормотала “Больше слушай” и поспешила уйти. О котенке вскоре забыли.
…Гогот пьяной компании заглушил тонкий пронзительный писк. Но огонь еще не успел разгореться. Лепесток пламени только побежал по сухим веткам. И один из компании не выдержал. Сунув руки в разгорающееся пламя, он выхватил несчастного малыша. Огонь перекинулся на промасленную рабочую куртку парня. Перепуганная шпана бросилась тушить живой факел; сбежались люди. Описав дугу, котенок отлетел в кусты у канавы с водой.
Ему не было и двух месяцев, но претерпел он многое. Грязный холодный подвал, улица, черемуховые холода и знобкие майские дожди; постоянный голод и страх, чужой враждебный мир. Такова была его доля. В этот раз смерть отступила. Надолго ли? Сгорбившись, котенок ткнулся носом в траву и замер, оцепенев.
…Переваливаясь на отекших ногах, Клавка брела по улице. Давным-давно она была невесткой старой Максимовны. Молодую цветущую Клавушку обожал муж, а сынишкой восхищалась вся родня. Мужа забрала страшная болезнь, вскоре от воспаления легких умер сын, и Клавушка медленно и печально пошагала вниз - на самое дно жизни. Сейчас это была неопрятная баба без возраста с всклокоченными волосами и одутловатым изжелта-серым лицом. Это страшное оплывшее желтое лицо и ныне живо в моей памяти. Регулярно валяясь в грязи по канавам, она почти утратила чувство стыда.
О вчерашнем происшествии напоминало лишь кострище с обугленными ветками. Притихшая шпана пряталась по углам, выходя лишь чтобы поднять голубей. Сквозь пьяную пелену Клавка уловила еле заметное шевеление в траве. Наклонилась и, не удержавшись, шмякнулась на колени. В ее опухшей руке оказалось крошечное едва живое существо.
В ту ночь Клавка впервые не залила алкоголем горло. Последние копейки ушли на дешевую мазь и бинты - в доме не было чистых тряпок, а добрая Максимовна, бубня что-то, принесла немудрящую еду. Так, потихоньку, начался путь наверх. Шаг за шагом опустившаяся женщина выбиралась из смертоносной трясины. Шли недели, месяцы, годы. Унылое безрадостное лето сменялось мрачной зимой. Крошечной зарплаты сторожа при заводском складе едва хватало на еду для двоих. Клавдия давно забыла, что такое веселье, смех, радость. Но она была не одна. Хромой и худой, но жилистый и крепкий кот с серыми пятнами на грязно-белой шерсти был ей опорой и утешением. Он не раз спасал ее от отчаяния, не давая шагнуть в бездну. Порой, стоя на крылечке и угадывая в февральском ветре нотки весенней земли, Клавдия думала о том, какая отрада - вдыхать свежий воздух и прижимать к себе кота; ведь там, за чертой, не будет ничего…
Однажды она решилась. Надев чистое платье и повязав темный платок, она отправилась в недавно открывшийся храм. Священник подробно расспрашивал о прежней жизни, о том, что ввергло ее во грех. Клавдия ничего не утаивала. Но когда батюшка спросил: “Постарайся вспомнить, что хорошего ты сделала в своей жизни?”, женщина смутилась. В той, прежней жизни у нее были семья, работа. Тогда она была счастлива. А потом… Лишь пьяный угар и полное онемение чувств. “Вот только кот…”. Опустив глаза, Клавдия говорила и не видела, какая радость озарила лицо священника, какой добротой и теплом загорелись его глаза. На обратном пути в ее ушах звучал его мягкий старческий голос: “В этом твой свет и твое оправдание, дочь моя…”.
Осталось сказать немного. Уже взрослой я приехала в поселок детства. Из тех, кого я знала, мало кто остался в живых. Мы сидели и вспоминали людей и события прошлого. Вспомнили и семью Бурлаковых. Судьба их старшего, Толяна, который тогда спас котенка из разгоравшегося костра, была незавидной. Отсидел за что-то, вернулся, вроде бы взялся за ум, но… За два дня до свадьбы его убили в пьяной драке с поножовщиной. На похоронах мать и невеста рыдали, отец хмуро молчал, а его лицо было светлым и спокойным, словно он знал ответ на вопрос Высшего судии.
Могила Клавдии находится недалеко от могил моих близких. Она заброшена, некому ухаживать за ней. Приходя на кладбище, я кладу ей цветы.
***
Мальчика в матроске звали Костей. Он вырос и стал известным поэтом. В минуты грусти и горечи я открываю томик его стихов, и становится легче на сердце, настолько они глубоки и искренни. Думаю, что многие находят в стихах Поэта ответы на задаваемые жизнью вопросы. “Если умру я, и спросят меня - В чем твое доброе дело? - Молвлю я: Мысль моя майского дня Бабочке зла не хотела” (К.Д. Бальмонт)