В тот же вечер, оставив Валентину в Лизиной квартире, я поехала к тете. Брат был еще на своем посту, потому как наша престарелая родственница чувствовала себя неважно – у нее подскочило давление и она лежала на постели, вытянув ноги, серая, как покойник. Я содрогнулась – господи, этого еще не хватало! По моим планам она должна летать и петь как птичка! А она… Я вызвала «скорую» и стала восстанавливать тетку собственными средствами – дала ей необходимые лекарства, растерла виски, ступни ног, пальцы, «отвечающие» за головную боль… Тетка порозовела, и когда приехал врач, она уже могла говорить. Я попросила сделать ей укол со снотворным. День закончился нормально, тетя уснула, попросив нас не беспокоиться о ней и ехать домой. Ей не нужно было запирать за нами дверь – она защелкивалась сама. И мы уехали.
Дома я немного отошла от всех этих свалившихся на меня забот – мы с мужем нормально поужинали и в десятый раз перечитали телеграмму от наших дорогих чад, которые находились в Питере и уже несколько дней осматривали там его достопримечательности – именно такую турпоездку предложили нашей школе на время осенних каникул. Судя по восторженному тексту, дети были счастливы. Мы созвонились с Валентиной и решили встретиться утром на радио. Подруга сообщила, что ее привезет Эдуард. Она уже предупредила Яну о нашем приезде – правда, не сказав ей о цели визита.
Я плохо спала – мне казалось, что с теткой происходит что-то ужасное, и в то же время не решалась ей позвонить, боясь разбудить. Утром же чуть свет я отправилась на радио, возле которого уже стояла машина Эдуарда. Еще не совсем проснувшаяся, а вернее – досыпавшая на ходу Яна разговаривала в своем кабинете с Валентиной, свеженькой, как огурчик. Эдуард рассматривал стены в холле. Я же громко заявила сразу всем, что прежде всего и непременно сейчас следует заехать к моей тете, а уж потом делать остальные дела. Никто не возражал, и правильно – ведь у милиции сразу после Яниного сообщения о подслушанном разговоре должна была состояться беседа с теткой, но они как-то положились в этом на меня, боясь, что психика женщины, которой под сто лет, может не выдержать подобной нагрузки…
Я с трепетом нажала на звонок. Тишина… Яна с Валентиной оглядывали огромный коридор, похожий на холл какого-нибудь дома культуры. Да, неплохо строили полвека назад! Эдуард тоже заглянул сюда, но тут же вернулся в машину. Я первая услышала шарканье тапочек и страшно обрадовалась – тетя жива! Она отперла дверь и с недоумением уставилась на мое окружение. Но мы все-таки вошли к ней в прихожую, заявив, что ненадолго, буквально на одну минуту, так как нас ждет машина и срочные дела, что нам лишь необходимо узнать, как она себя чувствует. Тетя выглядела сносно. Я познакомила ее со своими спутницами, которые с интересом рассматривали тетку, поглядывали на видневшиеся в комнате стеллажи с книгами, фотографии и картины, любовались на вышивки, которыми были украшены многочисленные салфеточки, скатерочки и прочие тряпочки, плотно окружившие нас. Они чуть ли не хором восхищались всем этим добром, а также порядком и идеальной чистотой в доме. Тетя расцвела. Мы пожелали ей полного и скорейшего выздоровления и удалились. Я осталась на секунду и заявила теке, что она молодец, спросила, какие продукты ей необходимо купить, и пообещала быть у нее сегодня же, ближе к вечеру.
- Вы помните о том, что никому не должны открывать дверь? – на всякий случай спросила я.
- У меня с памятью пока все в порядке! – отрезала она и мы расстались.
Деревня Важино встретила нас идеальной пустотой на улицах. Ни пения петухов, ни хрюканья, ни мычания… Даже собаки не лаяли. Жутко! Сюда мы добрались кружным путем, потому что сначала заехали на железнодорожную станцию. Яна-то шла оттуда! Перед самой деревней мы вышли из машины, оставив там Эдуарда, и пошли пешком. Помнится, Яна упоминала, что испачкалась в золе, и мы искали следы от костра… Зола могла быть и на пепелище… Оно виднелось издали – над кустами возвышалась печная труба… Не там ли Яна грызла землю, о чем все-таки сообщил нам редактор? И перевернулась через себя? Это было его выражение, которое мне не нравилось – оно больше подходило для оборотней, которые днем – нормальные люди, а ночью становятся кровожадными хищниками… Девушка старательно искала на тропинках собственные следы, но пока тщетно. Мы с Валентиной старались ей помочь. Все было просто – мы осматривали каждый дом, прикидывали, можно ли залезть на его чердак, искали старую лестницу без одной ступеньки, приставленную к стене дома. Нет, нет и нет! Яна уверяла, что это все не то, что вообще ей кажется – она здесь впервые… Конечно, девушка могла и ошибиться, ведь надо учитывать состояние, в котором она пребывала в тот вечер и в ту ночь… Мы прошлись по всей деревне и насчитали там тридцать пять дворов. Трубы некоторых из них все же дымились – значит, есть тут кто живой… Но к таким домам мы вообще не подходили – нам-то нужен пустой! Вдруг с крыльца дома, мимо которого мы шли, раздалось:
- Нина, ты, что ли?
Вопрос был обращен к нам с Яной, Валя в это время осматривала другой дом. Я ответила, что женщина ошиблась, и она ушла, хлопнув дверью. И все. Мы вернулись на исходную позицию, к машине, и вновь направились к первым домам… За пепелищем стояла огромная, потемневшая от времени изба, а на дорожке валялась деревянная лестница с отломанной ступенькой… Однако сооружение было довольно коротким и вряд ли доставало до чердака… Напротив этого дома стоял такой же бедолага, мы прошли к нему через большую дыру в заборе, и там тоже увидели старую приставную лестницу, которая валялась под яблоней. У нее не было одной ступеньки, да и вместо второй висел какой-то огрызок… Мы решили еще раз прочесать всю деревню и смотреть на окружающий ландшафт более внимательно. Яна рвалась вперед, я за ней едва успевала, Валентина же вообще от нас отстала и заявила, что с нее хватит и она будет ждать нас в машине. Да, не любит моя подруга выполнять бессмысленную работу! Но мне все-таки хотелось помочь Яне, я ведь видела, как она расстроена, что у нас ничего не получается! В самом конце деревни мне призналась:
- Понимаете, я не чувствую, что была здесь… Все кругом чужое… Конечно, тогда у меня было другое… как бы вам это сказать…
- Обличье! – подсказала я.
- Можно и так… Но все-таки я кое-что запомнила… И это не совпадает с тем, что я вижу сейчас… Главное – журавля нет!
- Какого? На крыше?
- Нет. У колодца. Тут на всех колодцах – видите – канаты на подъемник наматываются, ручку надо крутить, чтобы ведро с водой вытащить. А там журавль был… И в темноте, под луной, он казался страшным, как указующий перст судьбы… Я аж содрогнулась…
Обратно мы шли не спеша, еще надеясь отыскать нужный дом. Я видела, что Яне стыдно перед нами – молодая девушка едет за город и не помнит, куда… Интересно, как она чувствует себя сейчас? Покончить с наркотиками – это великий подвиг. Удастся ли ей его совершить? Сейчас она – на пути к этому, но времени прошло еще так мало, а испытаний впереди – так много!
Эдуард стоял возле машины и рылся в моторе – его голову мы увидели за открытым капотом. Валентина исчезла. Он объяснил, что подруга моя пошла на речку и мы можем сделать то же самое. Мы спустились к реке и стали ее звать. Валя откликнулась откуда-то сверху и этим даже испугала Яну, а затем добралась до нас и показала несколько ягод терновника – нашла в чьем-то заброшенном саду. Мы дружно оплакали реку, заваленную мусором, и вернулись к машине. Эдуард уже сидел за рулем. Через полчаса мы были в Москве. Расстроенную Яну довезли до радио, я, не дожидаясь вечера, поспешила к тетке, а Валентина поехала с Эдуардом в управление, заявив, что у нее там – масса дел, которые она отложила из-за меня. Я же посоветовала им не забывать о Галине Петровне и отправилась по магазинам, чтобы порадовать тетю Лию. Угодить ей было нелегко – все продукты обязаны быть свежими. А в Москве это – дефицит, тут вам не провинция, где курочки еще тепленькими подаются с птицефабрики в магазин, а колбаса прямо из цеха рвется на прилавок. В Москве люди едят кур, провалявшихся на прилавках по два-три месяца, берут почерневшее от времени мясо, покупают хлеб, который от прикосновения ножа превращается в груду крошек. Но я нашла владимирских кур с клеймом всего недельной давности, творог, сметану и настоящее пастеризованное молоко из Вологды, колбасу из Нерехты и яблоки-антоновку из Липецка. С копченой рыбой, которую тетка любила, вышла неувязка – я присмотрела скумбрию, но она имела отвратительный запах. Я обошла все близлежащие магазины – то же самое. Пришлось взять рижские шпроты. Я нацелилась на красную икру, но на баночках значились не Камчатка или Сахалин, а подмосковная Балашиха. Я сделала икре ручкой.
Тетка долго не открывала. Соседка, услышав мой стук, выглянула из своей квартиры и сказала мне, что не так давно видела Лию Семеновну с племянником и его женой. Хм… Жена Мирона вообще-то была в Болгарии… Стало быть, приехала… Хотя он говорил, что это случится лишь через неделю… Наконец, тетка отперла дверь. Я ввалилась с продуктами, быстро сняла обувь, чтобы самой пробежать на кухню и положить все в холодильник – тетка ведь всегда занята игрой, работает на зрителя и забывает сделать самое необходимое. Но родственница меня перехватила – не дай бог, я загляну в холодильник и увижу, что она ест и пьет… Перехватила и тут же отпустила пакет с продуктами, признавшись, что у нее кружится голова… И вообще она была не просто квелая, это было бы понятно после вчерашнего приступа гипертонии, а какая-то странная и… сонная, как будто на нее действовало еще вчерашнее снотворное…
- Помоги мне… Помоги, - едва услышала я, так как голова моя торчала в холодильнике, и бросилась в комнату.
Тетка лежала на полу – она не добралась ни до кровати, ни до дивана. Я с трудом уложила ее на диван – туда было проще затащить человека, и вновь вызвала «скорую». Дежурная, спросив, в чем дело и узнав возраст больной, ответила, что машина будет не раньше чем через час. Я бросилась готовить тетке питье и обнаружила на кухне прекрасно заваренный чай! Удивительно… Я напоила свою старушку чаем с лимоном, измерила ей давление – тонометр у нее старый и я делала это довольно долго, а потом, убедившись, что оно у нее почему-то пониженное, решила ее просто хорошо накормить. Голова у нее после второй чашки чая вроде бы уже не кружилась и я стала готовить ей обед, а пока вода с курицей, луком, морковкой и зеленью превращалась в куриный бульон, позвонила Мирону. Я не надеялась его услышать – в это время он почти всегда на работе, ответит жена. Но услышала именно его голос! Я сказала Мирону, что после их ухода от тети ей опять стало плохо, что я звоню от нее, что вызвала «скорую», но врач еще не приехал, а также что я его поздравляю с возвращением родной женушки, и, как всегда, сравнила ее с бабочкой… Наверное, первая бабочка, увиденная мной в детстве, была голубой…И с полосочками по краям – синими, розовыми и желтенькими… И с горошинками… Жена моего брата была похожа на купчиху – статная, дородная, все, как говорится, при ней, а глаза – открытые, доверчивые и – голубые-голубые! И цвет ее волос – пепельно-каштановый, и румянец, и замечательная улыбка во все лицо, и жизнерадостные, нежные тона ее одежды – все это плюс мое детское воспоминание, тот голубой образ делали ее для меня похожей на бабочку… Которая сейчас, оказывается, летает в Болгарии… И буде летать еще дней пять-шесть… Что? Что он сказал?
- Мирон, не шути, соседка видела, как тетя Лия часа полтора-два назад провожала тебя с женой… Откуда? Из своей квартиры, откуда же! Не был… Ты там не был… Подожди, не клади трубку!
Я разговаривала на кухне – здесь у тетки стоял параллельный телефон, но теперь бросилась в комнату. Тетка уснула. Или сделала вид, что уснула, так как ей не хотелось признаваться, что она впустила в дом незнакомых людей… Неужели это новоявленный племянник с «женой», взятой напрокат в банде… Впрочем, может, она – его настоящая жена и они вместе занимаются этим криминальным промыслом. Пока я раздумывала, что делать, и призывала к этому же Мирона, приехала «скорая», так что тетке волей-неволей пришлось разбудиться. Когда врач ее осматривал, я взяла быка за рога.
- Понимаете, доктор, тут моя тетя кого-то впустила в квартиру… Незнакомых людей… И после этого ей стало плохо… Обратите, пожалуйста, внимание, нет ли признаков какого-то физического воздействия на нее… Или химического, - чуть слышно добавила я.
- Ну и змея! Как тебе не стыдно думать так про родных людей… Я тебя и слушать не хочу, - прошипела очнувшаяся тетка.
Ага, значит, у нее действительно был самозванец со своей самозванкой! И, видимо, мужичок этот такого же роста и сложения, как наш Мирон, иначе соседка не спутала бы его с моим братом. Что ж, посмотрим, что скажет доктор… Он, кстати, очень внимательно осмотрел руки и ноги больной и вдруг спросил:
- Какие инъекции вы себе делаете? Я вижу, у вас на ногах – следы от уколов…
Тетка назвала лекарство, которое постоянно вводит себе по рекомендации врачей. Доктор одобрительно кивнул, а потом спросил, что она вводит себе в вену. Тетка уставилась на него немым вопросом, а потом ответила, что в вену не вводит ничего и никогда, да и не в состоянии этого сделать сама. Господи, неужели этот врач подозревает мою тетку в наркомании?
- У вас всегда пониженное давление? – вдруг спросил он и стал перелистывать ее медицинскую карточку, которую тетка всегда держала на виду.
- У меня никогда не бывает пониженного давления! – отчеканила она.
- У вас сейчас пониженное давление, - мягко, но настойчиво сказал доктор.
Я спросила, не подозревает ли он, что тетке был сделан какой-то укол, понижающий давление, а заодно и стирающий из памяти то, что произошло после этого. Он ответил, что это не исключено, сейчас множество различных препаратов и даже он не знает, как действуют некоторые из них.
- Да, но нельзя же сделать укол насильно, - прошептала я доктору. – Если это произошло, почему она не подняла крик?
- Она могла и этого не помнить, - ответил доктор. – На нашем теле есть точки, умелое прикосновение к которым лишает человека сознания… Ненадолго, иногда на несколько мгновений. Но их бывает достаточно, чтобы ввести человеку вещество, которое он в светлом разуме никогда бы не принял…
- А… след от укола – свежий? – уточнила я.
- Полагаю, что да. Вообще ей необходимо обследоваться. Завтра же вызовите участкового врача. По правилам ее бы следовало тотчас же доставить в токсикологическое отделение. При подобных обстоятельствах это положено… Но, учитывая ее возраст… И то, какие условия у нас сейчас в больницах… Вы лучше положите ее в ведомственную, где она работала, судя по карточке… А пока купите в аптеке вот это… Думаю, не будет большого греха, если вы полечите ее дома…
И доктор протянул мне рецепт. Я попросила его задержаться и стала звонить Николаю Николаевичу. Его на месте не было. Я связалась с Эдуардом и изложила ему все, что узнала и заподозрила, а потом по его просьбе позвала к телефону доктора. Он сказал Эдуарду, что все понял и сделает, вновь передал трубку мне и попросил листок чистой бумаги. Надо сказать, что сейчас я звонила не из кухни, как раньше, а из комнаты, и сидела при этом за письменным столом, на котором всегда лежала большая красная папка с бумагой. Я попросила Эдуарда подождать, открыла папку, вытащила самый первый чистый белый лист и подала его доктору. Он уселся за обеденный стол, вытащил из кармана свою ручку, которой писал мне рецепт, и занес ее над листом, но тут же вернул мне его, сказав, что бумага вся исчеркана. Я дала ему другой листок, а этот положила рядом с собой и, разговаривая с Эдуардом и присоединившейся к нему Валентиной, внимательно его рассмотрела. Нет, на листе не было ничего написано. Буквы на нем были выдавлены. У тетки не было лупы, потому что она имела хорошее зрение, но зато этот замечательный предмет всегда был у меня, слепой тетери! Я сказала сыщикам, чтобы они потерпели и подождали, пока я разберусь с теткиной бумагой, вытащила из сумки лупу и осмотрела лист. Мне была прекрасно видна каждая буква! Но – там ничего не было написано! По всему листу оказались разбросаны загогулины, символизирующие теткину подпись! Об этом я не решилась говорить при докторе, пишущем, как я поняла, свое заключение относительно состояния тетки и возможной инъекции, ей сделанной, а потому перешла на шифр, которым мы часто разговаривали по телефону с Валентиной, если нам нужно было поведать о чем-то не предназначенном для чужих ушей. Эта тактика была мне интересна, она требовала творческого подхода, неожиданных двусмысленных сравнений, упоминаний случаев, аналогичных обсуждаемому, и так далее. И я начала играть, сделав вид, что с того конца провода мне передают страшно интересную информацию.
- Что-что? Это потрясающе! И чья там стоит подпись? Подпись, говорю, чья?
- Ты что орешь? – пропела мне в ухо Валентина. – Там что, подпись вырисовывается?
- Да!
- Тетина?
- Да!
- А под каким документом? Уж не завещание ли ее заставили написать?
- Образцы минералов, говоришь? Вот это да!
- Образцы ее подписи, - допела свою песню моя умная подруга. – Что ж, вполне возможно, что они ее отключили от внешнего мира и она подписала какой-то заранее подготовленный ими документ. Какой – мы пока не знаем… А ты возьми с собой бумагу, которую доктор напишет, и привези нам сюда. Если, конечно, сможешь оставить тетю. Мы бы сами подъехали, да вдруг эти умники там дежурят, наблюдают… Слишком интенсивное движение может вызвать подозрения и ускорить развязку… А так, надо надеяться, у нас еще есть время.
- Ну, это смотря какой документ, - разумно заметила я. – Но об этом – при встрече!
Доктор еще писал. Он делал это медленно, обдумывая, видимо, каждое слово. Тетка лежала с полузакрытыми глазами и ровно, спокойно дышала. Впечатление было таково, что она отключилась от нас, не захотев смотреть правде в глаза. Бульон мой давно был выключен и медленно остывал. А я думала – какой же документ эти заразы подсунули тетке на подпись? Я уловила в своих размышлениях важный момент – введенный ей препарат действовал так, что рука сохраняла свою твердость, а памяти как не бывало! Иначе тетка сказала бы мне, что ее вынудили подписать. Именно вынудили, потому что она никогда, ни за что не поставит свою подпись под бумагой, не обдумав этого и не посоветовавшись со всем двором. А на это нужно время. Экспертам, очевидно, это поможет определить, что именно вкололи тетке. Но я призвала себя не отвлекаться. Какой это мог быть документ? Завещание исключено – при существующем договоре ренты оно будет признано недействительным. Надо, кстати, позвонить Мире и рассказать ей обо всех последних событиях. Исковое заявление в суд? Чтобы расторгнуть этот договор? Возможно… Либо генеральную доверенность на любые юридические действия… Это даже вероятнее, ибо кроме искового заявления этим гадам потребуется еще масса документов, которые могут выдать лишь самой тетке. Они даже справку в БТИ не смогут взять сами, без ее доверенности! О других вариантах, как то продажа квартиры, обмен ее, передача в дар, я уже не думала, ибо для этого необходимо обрабатывать не тетку, а нашу сестру – по договору она является владелицей жилья. Так что, скорее всего, эти деятели готовятся от имени тетки подать заявление в суд на расторжение договора с нашей сестрой. И, кстати, могут выиграть дело – сестра же не выполняет условия договора. А там и завещание с тетки стрясут. О, да они, верно, уже сделали это сегодня! Чего ждать! Интересно, какая там у них поставлена дата? Суды ведь – дело не скорое… Впрочем, все могут решить деньги…
Доктор закончил, наконец, писать, протянул мне бумагу, скрепленную собственной подписью, пожелал нам всем здоровья и быстро удалился. Я в темпе вальса принесла тетке подогретый бульон и как следует ее покормила. Аппетит у нее был хорош и это меня порадовало – от большого куска курицы остались одни косточки. В ходе нашего обеденного шоу я опять попыталась выспросить у нее про незванных гостей, но она молчала как рыба, хотя говорят, что рыбы тоже могут разговаривать. А потом все же бросила мне, что нечего ее учить, она за версту видит хороших людей, хотя их всегда стараются оклеветать, а что мы такие черствые, невоспитанные, и – понеслась старая песня о главном! Но странная вещь – тетка при нашем появлении всегда была в ударе, а тут она говорила словно по инерции, не вкладывая в это свою энергию. Потому что энергии-то этой у нее не было. Я показала ей рецепт – оказалось, что все эти лекарства в доме есть. Она попросила меня постелить постель – ей надоело лежать на диване. Я постелила. Она разделась и легла, накрывшись одеялом и попросив меня достать ей с полки Шолохова – раньше она его не читала. Я подала «Тихий Дон» и пошла мыть посуду. И вдруг услышала:
- Убери!
Я буквально впрыгнула в комнату, думая, что на тетку кто-то напал.
- Ради всего святого – убери эту картину! Она…мешает мне дышать…
Да… Тетка и раньше говорила о том, что изображенное на полотне прерванное пиршество – опрокинутые серебряные бокалы с остатками вина, лежащий на столе нож, острие которого повернуто прямо на зрителя, действует на нее угнетающе. Сегодня, видимо, чаша ее терпения переполнилась… Я залезла на стул, сняла картину и отнесла ее в прихожую, за старый шкаф с бельем, а потом вновь двинулась к посуде, но не тут-то было!
- Ну, ты что?
Я вновь прискакала в комнату.
- Что?
- Так и оставишь меня с этой пустой стеной?
- Но вы же сами…
- Повесь сюда мою рыжую красавицу! Помнишь, как она нравилась моему мужу… Я даже ревновала… И спрятала ее…
Ревновать к картине – это надо же!
- Она там, за шкафчиком, где приемник…
Я достала рыжую красавицу, которую не видела уже несколько лет, вытерла ее и повесила на место пиршества. Тетка была довольна. Красавица, думаю, тоже – она обрела зрителя…
Оставив тетку в одиночестве, взяв с нее слово, что если ей будет хуже, то она позвонит мне или Мирону, заверив ее, что утром я буду здесь как штык, а сейчас ей лучше всего уснуть и ни о чем не думать, я отправилась к метро – другим транспортом до Эдуарда с Валентиной мне было не добраться. Конечно, я ругала себя за то, что не сумела объяснить своей молодящейся старушке, сколь опасны люди, стремящиеся втереться к ней в доверие, и какие опыты они, возможно, над ней уже проделали. Но я отлично понимала – эти люди так умело воздействуют на ее психику, что она не в силах будет ничего изменить, а мои предостережения отразятся лишь на ее давлении. И утешала себя тем, что милиции-то все известно, а, значит, и меры будут вот-вот приняты… Я ведь не знала тогда, что ошибалась, причем самым роковым образом…
По-видимому, я безмерно устала и у меня начались галлюцинации – то мне померещилось, что я вижу Валентину, хотя знаю, что она – в управлении, то показалось, что у цветочного ларька стоит Яна… А вот вроде бы Галина Петровна уточкой переваливается через дорогу… И прямоугольный Эдуард стоит под чьим-то балконом… Ну и ну! Надо вбирать в себя поменьше отрицательных эмоций, чтобы они не приставали как липучки и не мешали нормально жить в этом мире и ощущать его красоту и бесконечность…
На снимке - картина Петра Солдатова.
