Бабушка рассказывала: иногда они рождались среди нас, девушки, которые с детства не могли усидеть на лавке, у которых вечно расплетались косы, а в глазах плясали искры колдовских костров. В лесу они лучше всех собирали ягоды и грибы, не могли заблудиться, как козочки скакали по камням через ручьи, в темноте слышали словно собаки и при любом случае старались скинуть обувь.
Унять их бывало очень непросто. Мужей им подбирали постарше. Под строгим присмотром свекрови и мужа они в конце концов смирели, начинали ходить степенно, рожали детей, вели хозяйство и скоро совсем уже теряли и свой острый нюх, и не замечали уже ни стрёкота кузнечика, ни чириканье пташки в кустах. Щёки их наливались как спелые яблоки и всем они становились хороши.
Но старики помнили, что случалось раньше, поэтому до замужества таких девочек берегли, приглядывали за ними пуще прочих, ведь всякое может случиться, а уж с такими — и подавно.
Да только кто слушается стариков?
Но главное же: всё-таки иной раз, если не доглядеть, такие дети пропадали в лесу. И странно это было, ведь они лучше всех дорогу могли найти, всегда знали, куда идти. Но бывало — не возвращались. Поэтому и беспокоились о них. Да и правильно моя бабушка говорила, что тот ребёнок дороже, о ком сердце сильнее болит.
Иногда они появляются среди нас — девочки, которые не боялись ночи и с восторгом вслушивались в громовые раскаты.
Про таких говорят, что они хвостаты, хотя, конечно же, никаких хвостов у них нет. Я это знала, потому что ходила в баню с подругой, про которую также говорили.
Бабушка рассказывала, что раньше такие дети рождались чаще, но у нас в деревне была только Маринка и бабушка вспоминала, что до неё последней «хвостатой» была бабка Нюра, а её уже лет десять как не было среди живых.
Маринка и правда была всегда как птичка, порхала с места на место, не сиделось ей, а в лесу убегала дальше всех и хоть кричи, хоть не кричи — пока сама не захочет, не вернётся. Личико у неё было смешное. Мама моя говорила, что замуж Маринку не возьмут, потому что она и хозяйствует плохо и лицом не уродилась: глаза большие, нос маленький, губы тонкие, верхняя над нижней чуть нависает, сама бледненькая, волосы светлые, да и малахольная какая-то. Малахольная или нет, но я за ней никогда не успевала, она будто не уставала совсем.
В доме она правда была как проклятая, всё у неё из рук валилось, зато ягоды-грибы собирала быстрее всех, рыбу ловила ловко.
Если присмотреться, то на солнце было видно, что у неё всё тело пушком покрыто, беленьким, как одуванчиковый пух.
Мать её баловала, да и всё равно к рукоделию Маринка была не годна, вот и бегала часто в лес. И я вместе с ней тоже. Хотя мне-то, конечно, доставалось. Странное дело: вовсе не была Маринка злой или языкатой, вроде и добрая и со всеми приветливая, и слова наперекор не скажет, но всё равно всё по-своему делала.
Мне больше доставалось, конечно. Но с Маринкой интересно было гулять: всё вокруг она замечала, всё видела и рассказывала. Без неё пройдёшь мимо чуда — и не заметишь, а она показывала. Очень она любила бродить по лесу, отыскивать потаённые места.
Наша деревня стояла далеко от больших трактов, хотя не совсем ещё в чаще, конечно. А ещё был у нас недалеко древний ельник. Огромный, далеко протянувшийся. Деревья там стояли чёрные — вода точила его из-под земли. Ельник медленно умирал, пожираемый подземными потоками.
Туда мало ходили, за грибами только, и то по краю, а в самую чащу не совались. Бабушка говорила, что раньше и на границу не совались, потому что опасно. Дети, понятно, бегали, но мы далеко всё равно не забредали. Только Маринка уходила.
Люди боялись леса. Мы подрубали деревья и выжигали делянки, чтобы сеять рожь и репу, но, отступая на пядь, лес не уменьшался, он всё равно окружал наши островки как тьма, которая подбирается к костру пастуха. И всё-таки на своих «островках» мы жили беспечно, играли и шутили, ловили в озёрах раков, не думая о ледяных струях, бивших на дне, и ходили по ягоды, не вспоминая о хищных зверях. Назови беду — и сразу примчится, а если сделать вид, что её нет, то, может, и пройдёт стороной.
Только это может сыграть злую шутку: если никто не говорит о беде, то недолго и забыть о ней. Откуда детям узнать, что прячется в высокой траве, в холмах, заросших ракитником, под мохнатыми шатрами ёлок, если никто не говорит?
Раз собрались мы на улице и так уж получилось, что среди семерых девок один только мальчишка. Тогда Алёнка предложила игру, о которой ей рассказала старшая сестра.
Семён сел в центре, а мы встали вокруг и начали приговаривать, как Алёнка научила:
- Сиди-сиди, Яша, под ореховым кустом, грызи-грызи, Яша, орешки калиновые, милою дарёные. Чок-чок, пятачок, вставай, Яша, дурачок! Где твоя невеста, в чём она одета? Как её зовут? И откуда привезут?
На последних словах Семён вскочил и принялся гоняться за нами, а мы с визгом бросились врассыпную. И как так вышло, что из всех первой он поймал Маринку? Обычно её было не догнать, и вдруг — самой первой. Все удивились, девчонки начали перемигиваться, мол, Маринка нарочно поддалась, хихикать, что хороша невеста! Но тут к нам подошла бабушка.
- Во что вы играете? - спросила она. Да так серьёзно спросила, что все струхнули.
Мы объяснили.
- Так, - сказала бабушка. - И кого первым поймали?
Все поглядели на Маринку, а она стоит себе, улыбается.
- Нам нельзя играть в эту игру, бабушка? - спросила я.
Она вздохнула.
- Теперь уже всё равно, играйте, - ответила она. - Только на будущий год лучше уже не надо.
- А почему?
Но бабушка не ответила, пошла в дом, а мы и не стали продолжать, так нам стало жутко. Вечером я опять пристала к ней и в конце концов бабушка пробормотала:
- Да ведь не Яша у вас в хороводе сидит, а Ящер.
В доме было тепло, но мне вдруг сделалось зябко. Ставни уже давно закрыли, свет горел слабый, у печки возилась мама, отец сидел у стола и вытёсывал ножку для лавки, кошка дремала, по времени приоткрывая чуть глаза и зорко оглядывая комнату.
- Кто? - переспросила я.
- Ох, да будет тебе её пугать! - сказала мама.
Бабушка поглядела на маму, потом на меня и прибавила, уже из упрямства:
- Так ему раньше выбирали невесту.
В тот год уродилось много капусты и в деревню повадились бегать зайцы. Прямо спасу никакого не было, только выйдешь в огород, шугнёшь, а они в разные стороны прыскают, подскакивают так смешно, и много их, что и не вдруг сосчитаешь. Всё таскали, не только капусту, и приходилось следить, чтобы только урожай сберечь. Хотя много овощей выросло, но смотрели на то, что делается, деревенские, и гадали, уцелеет ли хоть половина?
Бабушка ворчала, она называла зайца нечистым животным, дурным. Я и сама не знаю, отчего так, но только у нас на зайцев не охотились в деревне и мясо их не ели. Но тут уж ничего не поделаешь, нужно было как-то огороды спасть, вот и стали зайцев бить, ловушки на них ставить.
У Маринкиной семьи было как и у всех, но то сперва, а потом как отрезало. А был перед тем странный случай: пришла я к ней и мамка её сказала, мол, пойди в огород, она там. Я пошла, за ограду выхожу и вижу: сидит Маринка на корточках, а шагах в пяти от неё сидит заяц, да такой здоровый, каких я не видела никогда. Сидит и смотрит на Маринку, внимательно, точно всё понимает.
Маринка на меня оглянулась удивлённо и только хотела что-то сказать, как заяц меня заметил, подпрыгнул высоко и приспустил прочь. Маринка засмеялась, а я стою и чувствую, как мороз по коже. Побежали мы в дом и тут же рассказали всё маме Маринки, а она засмеялась: это, говорит, к тебе, зайчик сватать приходил, только ты ему скажи, пусть в следующий раз с пустыми лапами не приходит, я тебя за так не выдам.
Вечером я домой пришла и думала повеселить родных, и брякнула, мол, к Маринке заяц сегодня свататься приходил. Бабушка моя так и обомлела, схватила меня за руку и спрашивает: «Кто так сказала?», а я говорю что сама видела, и рассказала ей всё.
Бабушка головой покачала: «Зря Настасья про гостинцы говорила — как бы и впрямь не принёс…»
Остальные посмеялись, шутить начали, что, мол, к Маринке только зайчику и свататься, а мне опять не по себе стало.
С того времени у Маринкиной семьи зайцы огород больше не разоряли. А ещё сделались умнее, в силки не попадали и при приближении людей затаивались, а не бежали. Бабушка моя говорила, что это и не зайцы вовсе. «А кто?» - раз спросила я. «Те, кто могут ими оборачиваться», - ответила она и больше уже не пожелала отвечать.
Бабушка говорила так: лес — это тьма. Это множество, бессчётное и единое в своём устремление вширь и вверх. Тот, кто делает шаг под сень деревьев, должен понимать, что ни один его шаг не останется незамеченным. Он может тешить себя мыслью, что идёт легко и не оставляет следов, но в тот момент, когда его пятки продавили податливый мох, а рука отвела в сторону ветку, он уже стал частью леса. И лес может забрать его. И всё, что останется, уложит в листья и мох, и заберёт больше. Никто не знает, сколько деревьев проросло из черепов тех, кто остался в лесу, всё равно — человека ли, зверя…
Дело было осенью. Уже сняли урожай и в поле стоял только последний стог, оставленный Хозяину на бородку, чтобы в будущем году урожай лучше родился. Воздух уже был холодный, особенно утром, и пах землёй и прелыми листьями, а небо выцвело, побледнело совсем. Теперь самое время было за грибами ходить, да мы и ходили. На весь день убегали. С Маринкой грибы быстро собирались, будто сами в руки шли, мы с ней набивали корзинки, а потом гуляли себе по лесу.
В тот день она всё вела меня, так что я сама не заметила, как вокруг поднялся ельник. Темно стало и я словно очнулась: зелёные лапы тянулись со всех сторон, воздух казался сизым, а небо и не видать почти.
- Поздно уже, - сказала я.
- Так и что? - удивилась Маринка. - Идём лучше.
И она пошла прямо в лес. Что мне было делать? Не бросать же её. Вот и шла я следом.
А ёлки меж тем становились всё мохнатее, всё выше, ноги утопали во мху.
Резкий голос вороны как ножом разрезал тёмный воздух, эхо разнесло его над склоном и столкнуло с новым криком, вернув хозяйке. Лес отвечал, как умел.
Лес всегда настороже. Он не просто скопление деревьев, лес это нечто большее. Всё, что есть в нём, связано между собой: корни деревьев тянутся во все стороны и хватаются друг за друга как протянутые руки в братском рукопожатии, а ветки сплетаются в вышине; грибницы соединяются с корнями ёлок, тонкие ниточки корешков черничных кустов, заячьей капусты, кошачье лапки, папоротников и грушанки ползут сквозь мягкий грунт перегнивших иголок и листьев, мёртвых насекомых, птичьего помёта, развалившихся от времени стволов упавших деревьев и осыпавшейся коры, ползут во все стороны, и нет им конца и начала. И вся эта сеть сплетена между собой понадёжнее спутавшегося клубка.
- Я нашла тропу, - сказала Маринка. - Хочу посмотреть, куда она ведёт.
Мы шли. Солнце быстро клонилось к закату, темнело. Узкая спина Маринки, её белая рубашка была для меня как светлячок в темноте. Я боялась смотреть по сторонам. Мы шли словно без дороги и я уже стала думать, что мы давно заблудились, но как раз тогда и заметила, что мы и правда идём по тропе. Тропа вилась среди деревьев, едва заметная, она шла вдоль ручья, который журчал под толщей мха, всё дальше и дальше.
Чёрные стволы ёлок с обломанными ветками, похожими на тонкие, старушечьи руки, беспорядочно торчали вокруг, и их верхушки скрывали небо плотной решёткой, а земля у вздыбленных корней, покрытая мягким мхом, в котором нога утопала по щиколотку, была такой же чёрной и пахла болотом. Воздух, неподвижно висевший между корявых, еловых рогов, ощущался как застоявшаяся вода.
- Маринка, - позвала я шёпотом, - ведь мы же, кажется, зашли в Старый ельник!
- Знаю, - отозвалась подруга.
А я только теперь поняла, ведь раньше сюда не ходила.
- Давай вернёмся, - попросила я жалобно.
- Возвращайся, коли охота, - ответила Маринка.
Я хотела оглянуться, но что-то меня удержало. Нет, в таких местах не оглядываются.
Не могла я уйти одна, и теперь уже не потому, что не хотела бросать подругу, а потому что не дошла бы назад одна. Тропа едва проглядывала, Маринка шла по ней уверенно, а я потеряла бы сразу. Теперь уже мне не было обратного пути.
Но затем тропа явственнее проступила сквозь толщу мха. Она была совсем узкой, но утоптанной, будто ею постоянно пользовались. Ёлки по краям стояли плотнее, в семи шагах уже нельзя было понять, что видишь, а что тебе мерещится, мох становился всё большее вязким, он пропитался влагой и в оставленные нами следы набирались водяные лужицы, отливавшие зеленью. Я старалась не смотреть по сторонам, только на спину Маринки, будто боялась, что, если отведу взгляд, то она исчезнет.
Но всё же я иногда и бросала взгляд на обочину тропки и вот тогда заметила что-то грязно-серое, выглядывавшее из-под мха. Сперва я решила, что это камни, но потом их стало появляться всё больше и, наконец, я даже остановилась, а потом присела на корточки и осторожно раздвинула мох. И увидела заячий череп.
Охнув, я отпрянула и, торопливо встав, догнала Маринку, которая даже не остановилась подождать меня.
- Ты видела?! Тут кругом кости! - зашептала я.
- Не только кости, - спокойно ответила подруга, - живые тоже за нами иду. Я думала, ты их давно заметила.
Тут я впервые как следует огляделась, но и тогда не сразу увидела их. Но за нами и в самом деле следовали зайцы. Они почти не пряталась, перескакивая за деревьями и кочками, шли за нами уже Бог весть как долго.
- Давай вернёмся, - захныкала я.
Маринка не ответила. Корзинка давно уже оттягивала мне руки, но я не оставляла её, почему-то мне было страшно оставить посреди этой тропинки что-то своё. А вот Маринкина где-то потерялась и я даже не заметила, когда. Она шла и, казалось, совсем не устала.
А затем перед нами из-за деревьев показался высокий земляной вал. Когда мы подошли ближе, стало понятно, что он сложен из больших валунов, обложенных деревянными сваями и обсыпанных землёй. Всё это было ужасно старым, вал просел и зарос мхом. Деревья стояли на почтительном расстоянии в несколько шагов. Мы стали обходить вал по кругу, теперь я видела, что заячьи кости валяются здесь в огромном количестве, среди них были и свежие и я принялась гадать, кто их сюда все принёс? Или, может быть, это заячье кладбище и старые животные приходят сюда, чтобы умереть? Мне казалось, что последнее похоже на правду, потому что скелеты выглядели целыми, их не растащил хищник. Будь это логово зверя, кости валялись бы в сплошном беспорядке. Да и что за зверь мог жить здесь? Разве что какое-то чудовище.
Мысль о чудовище поразила меня так, что я закрыла рот рукой, точно произнесла это вслух. Нельзя называть страх по имени, иначе он явится. Но о чудовище я думала уже очень долго, ещё пока мы шли через лес к этому болоту, мысль о нём прокрадывалась в мою голову, хотя я всеми силами старалась её не пускать.
Маринка остановилась перед прорезью в стене. Она была довольно узкой, так что там мог пройти только один человек. Не колеблясь, Маринка пошла вперёд. Я постояла немного, но оставаться одной было куда как страшнее, и я последовала за подругой дальше.
Мы оказались на большой площадке, обнесённой этой странной крепостной стеной, то ли развалившейся, то ли недостроенной, то ли и вовсе сделанной только для того, чтобы обозначить место. Ничего вокруг, пусто. И вдруг из коридора, через который мы прошли, стали появляться зайцы, и у каждого что-то в зубах. Я прижалась к Маринке, а та стояла, глядела вокруг удивлённо, но спокойно. Зайцы подбегали, клали к её ногам что-то, и убегали прочь. Я поглядела, а это веточки иван-да-марьи, и много их набиралось.
Маринка присела на корточки и начала их брать одну за другой, берёт и сплетает, и ловко, так что у неё быстро венок получился.
Я взяла её за руку.
- Нужно уходить, - сказала я.
Маринка подняла на меня глаза и покачала головой.
- Не хочу, - сказала она. - Чувствую — ждут меня здесь.
Она посмотрела на венок, потом на меня взглянула и кивнула.
- А ты ступай. Спасибо, что проводила.
Я смотрю и кажется, что Маринка точно сонная, или не она вовсе, совсем не понять. Взяла я её за руку и хотела увести и тут вдруг со всех сторон раздалось шипение. Я такого в жизни не слышала! Точно змеи шипели разом все, что в лесу жили. Испугалась я, выронила корзинку и грибы все рассыпались. Маринка меня за руку цапнула, наклонилась быстро, один гриб подняла и мне вручила.
- На, - говорит, - не потеряй, и беги скорее. Беги туда, где гриб увидишь. Не оглядывайся!
И я не собиралась оглядываться, но не мгла просто уйти и не выдержала: уже у самого прореза остановилась и посмотрела, и тогда увидела, что стоит Маринка, маленькая, как лучинка, в венке, и что-то громадное, длинное, чёрное перебирается через вал, и только на голове как костёр горит гребень наподобие петушиного.
От ужаса у меня в глазах потемнело, тогда, не помня себя, я побежала. Сперва по тропе, а как тропа закончилась, так я сразу и увидела белый грибок, прямо на мху — торчит как гвоздь. К нему, а за ним следующий. Так я и бежала пока из леса не вышла. И странно: стемнело уже совсем, ночь почти настала, а грибы эти я как днём видела. Так и добралась до деревни.
Маринка домой не вернулась, а что с нами случилось я рассказать не могла — как пришла домой, да рот открыла, тогда и поняла, что ни звука произнести не могу, онемела. Не надо было оборачиваться, да ведь я тоже любопытной была, как и Маринка.
А ты, внучка, в меня пошла, только в десять раз непоседливее. Хвостатая ты.
Да, дурную шутку с нами страх играет, теперь уже совсем некому рассказать стало, только я ещё помню, но я и была бы рада, да вот ведь как обернулось… Не ходила бы ты в лес, внучка. Могла бы я — не пустила бы. Хотя, даже если бы и заговорила я вдруг — кто ж стариков слушает?