Маленькие капли падали с неба. Кап-кап.
Маленькие сапожки вышагивали по лужам. Шлеп-шлеп.
Маленькая девочка, сжав кулачки, шла вдоль тротуара. Позади нее, уже метров за 10, стояла молодая женщина.
– Вот промокнешь, простудишься, а мне потом тебя лечить! – кричала она охрипшим голосом.
– Не хочу! Не хочу! Не хочу! – сквозь слезы бормотала девочка в такт своим шагам, до тех пор, пока не врезалась головой в чье-то мягкое, но противное пузо.
– Это что это у нас тут за малышка? – страшным голосом спросило пузо. Высоко над ним виднелась маленькая лысая голова. – Может, пойдешь со мной?
Маленькие сапожки развернулись на 180 градусов и побежали обратно. Пузо за ними не угналось. Наверное, потому что слишком толстое.
«Вот она какая, – пишет уже повзрослевшая девочка. – Она никогда меня не любила, и была бы даже рада, если бы тот мужик меня украл!»
Она выводит букву за буквой, продавливая синими чернилами тонкий лист бумаги.
«Недаром говорят, что все проблемы из детства! Точно, это из-за родителей у меня всё так плохо!»
Время идет то ли быстро, то ли медленно. Она совершенно потеряла его счет. Сейчас важно одно – записать все воспоминания и выяснить наконец, почему дожив до двадцати лет она осталась такой несчастной.
В трехэтажное здание – среднюю школу имени какого-то ученого – вошла худощавая девочка четырнадцати лет. На ее глазах очки, за спиной тяжелый рюкзак, в пакете старые кеды. Робко оглядевшись по сторонам, она пробралась сквозь толпу орущих младшеклассников и зашла в кабинет математики. Одноклассники, неестественно собравшись в кучку, как-то странно оглянулись на нее. Три секунды молчания прервались внезапным потоком громких реплик.
– Верещагина, ты что, реально с Петровым мутишь?!
– Вот дура! Себя не уважаешь!
– Он нам уже рассказал, что у вас с ним все было, так что не отнекивайся!
– Это ж надо, с таким-то… под такого-то…
– Даже смотреть на тебя противно!
Кто-то плюнул ей в лицо. Кто-то толкнул так, что она чуть не упала. Она уже не понимала, кто есть кто. Для нее все они были одним огромным организмом – огромным злом, которому наплевать на нее и ее чувства.
Она выбежала из школы и, как обычно, встретила за углом его. Низкий и худой, с обычными для него синяками под глазами девятиклассник держал между указательным и средним пальцем бумажный сверток, из которого исходил противный дым. Он вздрогнул от неожиданного появления девушки, но тут же расслабился.
– А, это ты, – монотонно произнес он и затянулся сигаретой. – Ну как, решила?
– Зач-чем… ты сказал… такое… – робко спросила она.
– Что я сказал?
– Моим… одноклассникам…
– Ну, теперь все знают, какая ты.
– Но я не…
– Только вот если не решишься, то вдобавок еще и одна останешься.
Ковыряя пальцы, она смотрела на землю, закиданную грязными окурками. Отчего-то ей казалось, что она выглядит точно так же, как и они. Ну и ладно. Действительно, разве ей еще есть что терять?
– Согласна, – прошептала она сквозь зубы.
– Умница, – он поднял ее подбородок и поцеловал. В ее рот запустился неприятный дым. – Тогда прямо сейчас. Родоки свалили. Пойдем.
«Ужасный, ужасный человек!»
От нажима ручки лист бумаги рвется. Она делает из него комок и выкидывает к остальным.
«Он же специально! Точно, он же тогда специально вынудил меня согласиться! А потом просто выбросил меня, словно я больше никому не нужный окурок…»
Она во всю глотку кричит, как его ненавидит. И совершенно не важно, что в соседней комнате родители, она все равно для них пустое место.
«Вот и зачем я вообще тогда с ним связалась? Я же была совсем ребенком… Чем же он меня привлек? Он был такой… такой… внимательный ко мне? Точно, я была так счастлива, что кто-то впервые обратил на меня внимание, что кто-то впервые сказал, что любит меня. Я всегда мечтала о любви! О том, что кто-то будет безусловно меня любить, заботиться обо мне. А он оказался никем иным, как предателем. Взял и испортил мою жизнь. Да так, что пришлось переводиться в другую школу. Но… почему мне так хотелось любви и отношений? Не потому ли, что родители уделяли мне так мало внимания? Я об этом читала в какой-то статье: нелюбимые дети с раннего возраста пытаются компенсировать недостаток внимания и нежности где-то на стороне. Вот и здесь то же. Все из детства, точно из детства. И зачем они только меня родили?!»
Шестнадцатилетняя девушка, свернувшись калачиком, лежала на больничной койке. Она закрыла уши руками, но все равно слышала, как соседки по палате – какие-то слишком активные для больницы бабули – во весь голос обсуждали личную жизнь давно надоевших всем телезвезд.
– Ну вот и не противно ему со старухой спать?!
– Такой симпатичный мужчина, а как хорошо с детьми ладит! Вот нарасхват бы был среди молодушек.
– Да из-за денег да славы, чего уж гадать-то…
Боль в животе была невыносимой, хотя она уже неделю исправно пила все таблетки.
– Мне теперь всю жизнь страдать от этих болей? – спрашивала она у изредка посещающего палату человека в белом халате.
– Ну, что поделать, наследственность, – безразлично отвечал он. – Будут и периоды ремиссии.
«К черту, к черту такую наследственность!» – рвет она очередной листок сильным нажатием ручки.
«Отец всю жизнь страдал такими болями, а бабка вообще померла от рака поджелудочной. Так какого черта он вообще решил завести ребенка? Зачем он обрек меня на эти страдания? Да и мать туда же со своей близорукостью. Неужели они не понимали, что нельзя таким больным людям размножаться?!»
Ей снова хочется кричать и биться в истерике, хотя ей уже так надоело тратить на это силы. Слезы ручейками стекают на изодранный лист бумаги и делают написанное еще менее понятным.
– Обязательно практикуйте язык с носителями! – каждый урок немецкого слышала она от учительницы.
Она и практиковала. В Томаса она влюбилась с первого взгляда, а точнее с первой переписки. Он немного понимал по-русски и соглашался читать ее нытье на родном языке. А по-немецки они общались о погоде и достопримечательностях Берлина.
Она была уверена, что он примет ее с распростертыми объятиями, когда она приедет. Весь 11 класс она корпела над учебниками, проходила миллион собеседований и тестов, и, все же, смогла поступить в небольшой частный вуз на окраине Германии.
Томас оказался пятидесятилетним женатым толстяком с тремя детьми. Развлечься с молоденькой иностранкой он, впрочем, был не против.
Денег на жизнь оказалось недостаточно, и ей пришлось переехать к Томасу под видом гувернантки для его детей. Деньги, правда, она получала не за воспитание маленьких немцев. Их мать быстро прознала о происходящем и добилась того, чтобы иммигрантку отчислили из вуза и депортировали из страны.
«Кругом одни лжецы и волки, в какой бы стране я ни жила, – пишет она на очередном листке. – Как же я их всех ненавижу!»
Ей кажется странным, что родители уже давно не заходят к ней и не заставляют искать работу. Надо же, она успела исписать уже листов тридцать. Вокруг нее валяются скомканные и местами разодранные листы. За окном темно, с улицы почти ничего не слышно. А родители отчего-то не спят. Она слышит, что кто-то звенит посудой и что-то говорит. Они ругаются? Плачут?
Она выходит из комнаты и пугается зеркала, отчего-то завешанного темной тканью.
– С ума что ли посходили, - говорит она вслух.
Родители сидят за столом и держатся за руки. Мать отчего-то воет. Комната выглядит как-то иначе.
– Вы чего это мою фотку рядом с бабкой поставили? Где вообще откопали такую? Эй! Чего молчите?!
В дверь кто-то звонит.
– Оглохли что ли? Мне что ли открывать? Ну, ладно…
За дверью стоит некто в белой ночнушке. Волосы и глаза не видны из-за шелковой шапочки.
– Что Вам нужно?
– Отставь родителей в покое, пойдем со мной, – некто тянет к ней руки.
– Это еще что за фокусы?! Никуда я не пойду. Эй, а вы чего там молчите? По-вашему, это нормально?
Она подходит к родителям и пытается схватить их за плечи, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание. Некто, каким-то образом оказавшееся рядом с ней, держит ее запястья.
– Оставь их в покое, говорю.
– Да что вы, черт возьми, такое?
Некто снимает шелковую шапочку и показывает пальцем на фотографию, стоящую в рамочке на антресоли. А правда, похожи. Только на фотографии она помоложе и улыбается.
Девушка растерянно делает шаг назад и хватается за сердце.
Бабка хватает ее за руку и тащит из квартиры.
– Хватит им мучиться, бедным.
– Бедным? Это они-то бедные?! – возмущенно кричит девушка.
Она последний раз охватывает взглядом родителей. У матери красные глаза. Кажется, она плачет уже не первый день. Плечи сутулые, а взгляд опустошенный. У отца трясутся руки. Он будто стал худее раза в два.
Бабка полностью вытягивает ее за дверь.
– Глупая ты, очень глупая.
– Это что же, они из-за меня что ли такими сделались?
Бабка молча тащит ее за руку.
Через тротуар, где маленькая девочка закатила истерику от того, что ей не купили какую-то безделушку, и сердито потопала прочь от обессиленной матери.
Через школьный двор, где зареванная восьмиклассница ждет, пока родители заберут из школы ее документы и, наконец, переведут туда, где о ее глупостях никто не знает.
Через больницу, возле которой из машины скорой помощи выпрыгивает отец и обеспокоенно мечется вокруг носилок, на которых свернувшись калачиком лежит его дочь. Он кричит, чтобы ее скорее оперировали. Подписывает какие-то бумаги, а потом шепчет жене, что обо всем договорился.
Через аэропорт, где мать обнимает заплаканную дочь, потерявшую абсолютно всё в чужой стране. Где отец протягивает ей цветы и уверяет, что дома всё равно в миллион раз лучше, чем в каких-то Германиях.
Они вновь оказываются возле дома, из которого вышли. Там, на пятнадцатом этаже, двадцатилетняя девушка кричит, что родители превратили ее жизнь в ад и что она не должна была рождаться. Хрупкое тело камнем летит вниз из окна.
– Нет, я так не хочу! Совсем не хочу! Я хочу обратно, к маме, к папе…
– Поздно, глупышка, поздно. Дай бог, чтобы им хватило сил пережить это. А теперь уходи отсюда. Я, так уж и быть, присмотрю за тобой.
© Copyright: Дарья Александровна Санникова, 2023
