Николай Васильевич Панченко из того поколения, которое прямо со школьной скамьи ушло на фронт и почти всё осталось там (из призывников 1923–25 годов уцелело трое из ста).
Сам Николай Васильевич дважды контужен. Тяжело ранен. На фронте вступил в партию.
Стихи не писал – складывал и запоминал, изредка читал друзьям. Перенёс на бумагу только в 50-х годах, отнёс в редакцию – оттуда вернули даже с каким-то испугом: так о войне не писал никто, так нельзя!
Да, были стихи Симонова, Суркова, Твардовского, горькие, трагичные, но с мыслью о том, что мы всё преодолеем, всё сможем, победим...
А Панченко написал:
Война не мать, а мачеха -
Жестокая карга.
Она учила мальчика
Не миловать врага,
Расстреливать, прокалывать,
Арканить и вязать,
А жалость не показывать,
А в душу не влезать.
Война мальчика Коли Панченко страшна не тем, что калечит тело – она калечит душу: тот, кто прошёл атаку, видел лица врага в упор, уже не вернётся домой таким, каким ушёл. Это не «Ура!», не «За Сталина!» и уж совершенно точно это не «Можем повторить!» Это обратная сторона медали «За отвагу», оборотная сторона войны, о которой знает только фронтовик и о которой может сказать воевавший поэт, сказать очень скупо, даже не лирично, а строго.
Но это именно наша Великая Отечественная.
Я сотни верст войной протопал.
С винтовкой пил.
С винтовкой спал.
Спущу курок - и пуля в штопор,
и кто-то замертво упал.
А я тряхну кудрявым чубом.
Иду, подковками звеня.
И так владею этим чудом,
что нет управы на меня.
Лежат фашисты в поле чистом,
торчат крестами на восток.
Иду на запад – по фашистам,
как танк – железен и жесток.
На них – кресты
и тень Христа,
на мне – ни Бога, ни креста:
– Убей его! –
и убиваю,
хожу, подковками звеня.
Я знаю: сердцем убываю.
Нет вовсе сердца у меня.
А пули дулом сердца ищут.
А пули-дуры свищут, свищут.
А сердца нет,
Приказ – во мне:
не надо сердца на войне.
Ах, где найду его потом я,
исполнив воинский обет?
В моих подсумках и котомках
для сердца места даже нет.
Куплю плацкарт,
и скорым – к маме,
к какой-нибудь несчастной Мане,
к вдове, к обманутой жене:
– Подайте сердца!
Мне хоть малость! –
ударюсь лбом,
Но скажут мне;
– Ищи в полях, под Стрием, в Истре,
на польских шляхах рой песок:
не свист свинца – в свой каждый выстрел
ты сердца вкладывал кусок.
Ты растерял его, солдат.
Ты расстрелял его, солдат.
И так владел ты этим чудом,
что выжил там, где гибла рать.
Я долго-долго буду чуждым
Ходить и сердце собирать
– Подайте сердца инвалиду!
Я землю спас, отвел беду.
Я с просьбой этой, как с молитвой,
живым распятием иду.
– Подайте сердца! – стукну в сенцы.
– Подайте сердца! – крикну в дверь.
– Поймите, человек без сердца –
куда страшней, чем с сердцем зверь.
Меня «Мосторг» переоденет.
И где-то денег даст кассир.
Большой и загнанный, как демон,
Без дела и в избытке сил,
я буду кем-то успокоен:
– Какой уж есть, таким живи.
И будет много шатких коек
скрипеть под шаткостью любви.
И где-нибудь, в чужой квартире,
мне скажут:
– Милый, нет чудес:
в скупом послевоенном мире
всем сердца выдано в обрез.
Если стихи затронули – поищите:
https://coollib.com/b/368514/read?ysclid=lhupnm639g688511844