оглавление канала
Я чуть не застонала от собственного бессилия и отчаянья. Ведь каждому было понятно, что это чистой воды надувательство и спектакль, причем, очень неудачно, на скорую руку срежиссированный самим Ольховским. Но противопоставить ему я не могла ничего, и это меня приводило просто в бешенство. Я уже с трудом сдерживала себя, чтобы просто тупо не вцепиться в эту наглую рожу. Но самообладание еще не совсем меня покинуло. Я прекрасно понимала, что своими эмоциями я ничего не добьюсь, просто доставлю удовольствие этому упырю Ольховскому. Но все ж таки, не вставить ехидное слово по поводу «пожара» было выше моих сил. И не удержавшись, ядовито произнесла, обращаясь к новоиспеченному «родственнику»:
- Как удобно, что все сгорело. А как же вы, любезный, собираетесь доказывать свое родство с этим человеком?
За мужичка ответил Саша. Мурлыкающим голосом он произнес:
- Ну, человек всегда может опознать своего близкого по различным мелким чертам и особым приметам… - На последних словах он сделал ударение, выразительно глядя на «дядю».
У меня остановилось сердце… Я уже точно знала, что этот прыщ сейчас заговорит о татуировке Божедара. И я уже с этим точно ничего не смогу поделать. Он и заговорил, да так вдохновенно, с выражением, начал расписывать, что у его «любимого племянника, которому он посвятил практически всю свою жизнь, была на спине татуировка, такая-то и растакая-то». Я слушала его болтовню, а сама лихорадочно думала. Божедар мне сказал, что сделал эту татуировку еще до армии. А что, если спросить у «дядюшки», в какое время его «любимый племянник» сделал эту татуировку. Ведь наверняка, «дядюшка» этого не знает. И на этой лжи его можно будет подловить? Но тут же себя отдернула. Ольховский совсем не дурак, и обязательно спросит, откуда это знаю я. А сказать, что Божедар все, ну или почти все вспомнил, я не могу. Мысли метались у меня в голове со скоростью света, впрочем, без особого толка. Так ничего стоящего я и не придумала. Тут мужичок свою речь закончил и с неким торжеством, гордо посмотрел на Ольховского, ожидая его одобрения. Мол, вот какой я молодец. Саша ему одобрительно улыбнулся, правда, аплодировать не стал, чем последнего огорчил до невозможности, а затем вкрадчиво проговорил, обращаясь к Божедару:
- А теперь, уважаемый, не покажете ли вы нам свою спину, чтобы, мы так сказать, смогли отбросить всяческие сомнения по поводу идентификации вашей личности?
Божедар с недоумением пожал плечами, и задрал рубаху, повернувшись ко всем спиной. А я отвернулась и крепко зажмурилась, чтобы только не видеть их довольных рож. Это был конец. Теперь ничто не сможет удержать Ольховского от того, чтобы забрать моего родного Божедара в свои казематы. Только гордость меня удерживала сейчас от того, чтобы не разреветься в голос. Представление было окончено. Оставался только финал, и я уже знала, каким он будет. Ну что, Верея Константиновна, встречать неприятности нужно лицом к лицу, и держать удар, как и положено твоему Роду.
Я, сделав глубокий вдох-выдох, повернулась с каменным лицом к собравшимся. Вся компания, кроме участкового, который продолжал хмуро и молча наблюдать за происходящим, радостно улыбалась, словно и впрямь, все втроем нашли общего любимого племянника. Ольховский начал даже произносить какую-то торжественную речь на тему «хорошо все то, что хорошо кончается», но тут Божедар, не обращая внимания ни на кого, кроме как на «дядюшку», сделал к нему шаг, склонил голову на бок, и, глядя ему прямо в глаза, тихо спросил:
- Я ведь не твой племянник. Ты солгал…
Ольховский не окончил свою блистательную речь, настороженно замолчал и уставился на них. И не только он. Все остальные тоже. Наталья, недоуменно хлопая ресницами, а Василий Егорович с какой-то скрытой надеждой. А у меня перестало биться сердце. Воцарилась тишина. Только было слышно, как в предбаннике скребется и тихонько скулит Хукка, желающий со всей страстью своего верного собачьего сердца защитить нас. Иван Николаевич (все же думаю, что имя у человечка было подлинным. Хотя…) вдруг стал напоминать кусок подтаявшего заливного на фаянсовой тарелке. Он, не отрываясь и не мигая смотрел в глаза Божедара, по вискам его катились крупные капли пота, и сам он весь трясся мелкой дрожью. Наконец он с трудом разлепил побелевшие губы, и дрожащим голосом произнес:
- Нет… Ты не мой племянник. У меня вообще нет племянников. Меня заставили так сказать…
И из его глаз вдруг неудержимым потоком хлынули слезы. Он трясся всем телом и молча плакал, даже не стараясь вытереть их. При этом он выглядел столь жалким и каким-то раздавленным, словно несчастный лягушонок, попавший под асфальтовый каток. Ольховский молча смотрел на него не в силах выговорить хоть слово. Но длилось это не дольше нескольких десятков секунд. Его лицо начало наливаться нешуточным гневом, грозившим обрушиться на голову всех, кто находился здесь. Наталья, так та, даже сделала несколько небольших, едва заметных для других шажков назад, стараясь оказаться подальше от Саши. Он схватил несчастного мужичка за руку и дернул сильно на себя. Голова бедного Ивана Николаевича при этом дернулась так, что я опасалась, что она оторвется и покатиться мячиком по моему двору. А Ольховский тряс бедолагу, как грушевое дерево, и орал, уже не думая ни о своем престиже, ни о своем так тщательно выстроенном образе «железного, но справедливого».
- Ты что несешь, проклятый сморчок??!!! Ты в своем уме?! Ты что, совсем свихнулся?! Да ты знаешь, что я с тобой сделаю…?!
Человечек, казавшийся в его руках старой тряпичной куклой, зажмурившись от ужаса, только без конца, со всхлипами повторял, как заведенный:
- Я солгал… Да, я солгал… Простите меня… Я солгал…
Тут Божедар сделал шаг к Ольховскому, и крепко взял того за плечо. Тот так растерялся от подобного жеста, что даже перестал орать. Наверное, давно уже никто его так не хватал. От неожиданности, невольно ослабил хватку, и человечек, воспользовавшись моментом, вырвался из его цепкой руки, и юркнул за спину участкового. А Божедар, держал Ольховского словно стальным медвежьим капканом, и смотрел тому прямо в глаза. Со стороны они напоминали двух псов, которые сцепились мертвой хваткой, но горло пока не драли, прощупывая, кто окажется сильнее. Длилось это не меньше минуты. Краем глаза я заметила, как рука участкового потянулась к кобуре. Правда, я очень сомневалась, что Василий Егорович стрелять умеет. А Божедар тихо проговорил:
- Не стоит кричать на человека, если он говорит правду… - И все. Рука его разжалась, и он отступил от Ольховского на несколько шагов.
Не знаю как у других, а у меня от его «тихо» по шкуре пошел мороз. Я мысленно зажмурилась, представляя, как Ольховский сейчас начнет топать ногами, визжать и брызгать слюной. Но, ко всеобщему удивлению, Саша молчал. Только «поедал» взглядом Божедара, словно у того выросли рога или крылья. Возникла некая неловкая пауза. Я уже готовилась послать всех подальше, угрожая спустить на них своего пса, но тут меня удивил участковый. Прокашлявшись слегка, он пробурчал:
- Ну что ж… Человек ошибся. Это не его племянник. Думаю, товарищ Ольховский, что нам пора уходить.
Он потоптался на месте, разглядывая исподлобья всех присутствовавших своими маленькими глазками, ставшими похожими сейчас на два буравчика. И его взгляд был намного красноречивей его слов. Ольховский глянул на Василия Егоровича так, будто взглядом смел с его погон все звездочки разом. Участковый встретил его взгляд с тяжелым вздохом, мысленно ощущая себя уже пенсионером, выращивающим огурцы. А я была готова кинуться ему на шею и расцеловать в обе щеки. Губы у Ольховского сжались в тонкую линию, утратив свои красивые очертания, он сомкнул челюсти так, что видно было, как перекатываются желваки под кожей на его скулах. Мне на мгновенье показалось, что он сейчас сделает или скажет что-то очень резкое. Но он сдержался, выучка взяла свое. Поняв, что этот раунд он проиграл, не говоря ни слова, молча развернулся, и широким шагом пошел к своей машине. Мне отчаянно захотелось по-разбойничьи свистнуть ему вдогонку, а еще, кинуть гнилым помидором. Помидоров у меня под рукой на тот момент не случилось, и я сдержала свой порыв. Бабуля, да и дедушка остались бы недовольны подобным моим поведением. Они много сил приложили, чтобы воспитать из меня достойного и приличного человека. А приличные люди не кидаются гнилыми помидорами, и не свистят вслед проигравшему.