3
В праздничном подряснике, с блестевшим поверх него крестом, трясся отец Геннадий в набитом людьми "Пазике", ехавшим по уложенной щебнем лесной дороге. За окнами стояла сплошная тьма и поглядеть кроме, как на тьму было не на что. Вовремя он, как раз к "автобусу", а то пришлось бы ждать целый час.
Окна были открыты и всё равно, дыша в чью-то спину, батюшка обливался потом, беспрестанно отирая лоб здоровенным платком. Пассажиры в основном юноши и девушки вели себя шумно и развязно, хорошо хоть догадались уступить место.
Молодые люди, несмотря на давку, распивали спиртное. По кругу ходили откупоренные бутылки с вином. Несколько раз какой-то шутник намеренно громко предлагал "причаститься" и ему. Ссылаясь на пост, священник отказывался, вызывая дружный смех.
Покончив с вином, под звон катавшейся под ногами тары молодежь запела. Сидевшие на коленях у парней девицы, не обращая внимания на горевший в салоне свет, отчасти с пьяным, отчасти с показным бесстыдством впивались в уста избранников.
Громыхая внутренностями, автобус дернулся и замер. Неудержимым позывом, изрыгнул гоготавшую на весь лес биомассу. Отец Геннадий выбрался последним. Дувший откуда-то с воды ветерок с минуту приводил его в нормальное состояние.
Батюшка вскинул руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но тьма словно ожидала и, распознав чуждое ей движение, набросилась на него. Или ему так показалось от усталости, но в глазах и правда потемнело, а рука стала неимоверно тяжелой, захотелось опустить ее.
Тьма давила, понуждая сбросить всё лишнее. Одежду, обувь, тяжелый серебряный крест. Тьма внушала раздеться догола и броситься в мокрую от росы траву. Тьма не пугала, наоборот, она словно принимала в объятья и, батюшка уронил руку...
Справа послышалось знакомое громыхание брошенных в багажник запчастей. Абсолютный слух тонко реагировал на звуки, запоминая их раз и навсегда. Над темневшей поодаль кромкой, как волейболист над сеткой, выпрыгивал свет приближавшегося автотранспорта, чиркнув по небу, исчезал, после чего снова слышалось звяканье.
Батюшка в недоумении оглянулся. Теряя концы в темноте, там белела дорога. Почему я не слышал, как уехал автобус? Сколько же я тут простоял? Когда он успел сделать еще один рейс? Нет, но, когда всё-таки уехал этот автобус? Тревожное чувство толкнуло изнутри, и отец Геннадий, приподнимая путающийся в ногах подрясник, поспешил к ближайшим деревьям.
Знакомо жужжа, напоминая жука, щупающего усами путь, автобус остановился на том же месте. Несомненно, это та самая колымага, на которой он приехал сюда минут пять назад. Лязгнули раздвижные дверцы. Словно зубная паста из тюбика наружу выдавливался свистевший улюлюкавший народец.
Батюшка всё еще сомневался и не верил глазам, вспоминая одного за другим давешних попутчиков. Парень предлагавший выпить. Парочка, целовавшаяся напротив. Юноша снял девушку с последней ступеньки, и они снова срослись. Просто похожи! Сейчас вся молодежь одинаковая! В падающем из окон освещении мелькали узнаваемые лица. Не может быть!
Ладно глаза, но его уши не могли ошибиться, он узнавал голоса. И всё равно не верил, пока в узковатом проеме не увидел себя, подбиравшего подрясник, осторожно спускавшегося по ступенькам... Будто попирая спиной нечто ледяное, батюшка пятился, истово крестясь, читая по слогам Отче наш...
Позади него брякнув железками, тронулся автобус, размахивая светом фар, покатил прочь. Облако из пыли и копоти затмившее звезды показалась манной небесной, по сравнению с тем, что он только что пережил. Щепоть правой руки еще находилась вверху, с легким сердцем и полегчавшей рукой священник перекрестился, торопливо и многократно.
И снова молодые люди смеялась над ним, шутливо пеняя, что батюшка боится ночного леса. Они кричали ему, чтобы он шел следом за ними, к видневшемуся сквозь деревья костру. И он шел, приглядываясь к земле, боясь оступиться или споткнуться. В просветах носились тени. Наверняка среди теней были и его ученики. Не опоздать бы...
В официальной истории до середины девятнадцатого века об этих краях мало сведений, мол, вотчина князей таких-то. Буквально одна строчка и многовековое белое пятно - информационное и территориальное.
А неофициально поговаривали, что сей княжеский род последний из древних дорюриковских. Говорили так же, что с приходом христианской веры вся нечисть, обретавшаяся на русской земле, сползалась в здешние леса, защищая последний оплот свой отчаянным колдовством.
Единственная на всю округу церковь была возведена лишь в тысяча восемьсот сорок седьмом году и только после известных событий. Опять же события эти имеют два способа описания – церковную летопись и народную молву.
Летопись суха и не многословна, мол, тогда-то и тогда-то на деньги вольноотпущенницы Прасковьи в селении, называемом в народе Парашкиным, построен храм Покрова Божьей Матери, первый настоятель иерей Василий Теплов, вот, собственно, и всё в отличие от слухов...
К лесу во весь опор мчится всадник. Лошадью управляет молодой длинноволосый мужчина с весьма бледной кожей рук и лица. Судя по шелковым одеяниям, он из господ. На его голове по примеру пиратов южных морей повязан черный платок. Мужчина правит одной рукой, а другой прижимает к груди приличного размера сверток. Пригибаясь в седле, он периодически оглядывается и еще крепче сжимает драгоценный груз. Похоже, что в детское с кружевной оборкой одеяло завернут младенец.
За ними гонится верховая группа одетых, как крестьяне людей. Они орут и размахивают топорами. Позади них, словно ярко оранжевый закат пылает барская усадьба. Край одеяла распахивается, открывает голову ребеночка. У младенца вытянутое к верху заостренное ушко. Надо же он спит!
Во дворе горящей усадьбы толпятся вооруженные чем попало крестьяне. Два нечесаных мужлана удерживают молодую женщину, на которой лишь ночная рубашка до пят. Ее волосы растрепаны. Она выпаливает стоящему перед ней человеку с лопатообразной бородой, по-видимому, отцу, что любит своего избранника. С остервенением отец бьет родную дочь в лицо. Из разбитых губ течет кровь. Темно вишневые капли, падая на белую ткань, расцветают, словно гвоздики. Человек приказывает подручным связать блудницу и везти в село.
Отец девушки верховодит толпой, перекрывая шум огня, он гневно кричит, что, так как он христианин, то никому не позволит путаться с нечистью и тем более рожать от нее, даже собственной дочери. Глаза человека, передразнивая пожар, сверкают злорадством. Его озаренный безумием взгляд провожает ведомую под уздцы гнедую, с заброшенной на нее как мешок муки пленницей.
Погоня близко. Но до леса совсем ничего, лишь бы не споткнулся конь. Беглец достигает деревьев, цепляется головой за ветку, платок свергается и взлетевшие от скачки волосы обнажают острые, как и у грудничка уши. Преследователи останавливаются на опушке. Впереди запретная зона. Там зло. Ругаются, спорят, половина поворачивает обратно, остальные крестятся, въезжают в лес.
Вокруг смельчаков возникает туча светящихся мотыльков. Кружение светлячков сопровождает мелодичный звон хрусталя. В творящемся волшебстве нет никакой угрозы, но страх порождает чудовищ! Мужики сбивают руками вьющихся над ними созданий. Тыкают зажженными факелами в их нежные тела. Копытами лошадей топчут упавших на землю. И танцующие мотыльки превращаются в черных безжалостных ос.
Черные рои с грозным гудением облепляют животных и людей. Лошади встают на дыбы, запрокидываются, давят наездников. Случайно или нет крестьяне поджигают сами себя и друг друга. В результате все они гибнут: кто от укусов, кто, сгорая в бушующем пламени. Поглотив звуки боли, пламя жрет лес.
Батюшка в эпицентре огненной стихии. Огонь касается его одежды. Священник чувствует нестерпимый жар, но пока чудом остается невредим. Схватившись за крест, он ощущает холод металла и понимает, что это всё не по-настоящему. Это какая-то сумасшедшая иллюзия, словно он попал в художественный фильм, иначе как объяснить его присутствие во всех эпизодах. Но это явно не сон.
Видение исчезло так же внезапно, как началось. Отец Геннадий нашел себя в том же перелеске. В полумраке, в запахах сырости, в звуках доносившейся музыки. Выход, кажется, близок! Не выпуская из руки крест, не разбирая дороги, священник ринулся на свет. Преодолев последнее препятствие в виде кустарника, наконец, выбрался на простор.
Это был день посреди ночи! Целый залитый светом прожекторов стадион расположился в лесу. С одной его стороны возвышалась сцена, заставленная аппаратурой. На противоположном конце отражая светопреставление, блестело небольшое похожее на гигантскую сардельку озеро, на полукруглом мыске пылал сложенный из бревен костер.
В молодости отец Геннадий бывал на подобных мероприятиях. Видывал стадионы, которые собирали тогдашние звезды. Но это в городе! Честно говоря, он не ожидал такого столпотворения в захолустье, пусть и в районном центре. Масштаб организованного действа потрясал.
Нечаянная ревность, словно запыхавшийся от страха мышонок метнулась из лап зазевавшейся кошки. Что это: боль несбывшейся мечты, стать известным певцом или обида за истинного Бога, оставленного этими людьми? Прыгнула кошка и поймала мышку. Опомнитесь люди! Не тому вы кланяетесь!
Рассердился отец Геннадий на прихожанок своих преданных, не сказавших ему о готовившейся вакханалии. Все знали, кроме него. За неделю или даже за две. Вот почему никто из молодых не пришел на службу, соблазнились феерией в честь Купалы. Язычники! Да какие язычники, просто невежественные, не просвещенные божьим светом люди. А он? А он не интересовался жизнью села - урок на будущее.
Не сдержался он отчитал старушек, мол, вы-то старые, почему молчали? Каялись матушки, чуть ли не в ноги падали, не хотели, мол, расстраивать батюшку. А что тут поделаешь, если в администрации так решили. Объявления повсюду расклеили. И по радио парашкинскому трезвонили и в газетке печатали. Обещали автобусы бесплатные, столичных артистов и даже телевидение. А священник настаивал, ведь могли бы отменить по требованию церкви. Если бы он знал, то потребовал бы. Эх, вы, хоть и старые, а как малые...
Тяжелые музыкальные басы и ударные, казалось или действительно так было, сотрясали не только слуховые мембраны, но и землю. Частотой повторений и громкостью, словно тараном выбивали из тела душу, из головы мысль. Дьявольское орудие било точно в цель, в самую человеческую суть, вынуждая либо зажать уши и бежать отсюда, либо подчиниться ритмичной агонии.
Позади чудовищный лес. Впереди бесновавшееся море людское. Там - что-то необъяснимое и кошмарное. Здесь – вероятность прекратить всё это. Подавляя отвращение к «долбежке», сжимая рукой холодное тело креста, батюшка погрузился в толпу. Надо пробиться к сцене, найти ответственных и потребовать…
Потребовать! В этом месте его рассуждений, словно подслушав его намерение, толпа вокруг него уплотнилась, сдавила и полностью обездвижила, придя в движение, понесла в обратном от его цели направлении. Будучи человеком высоким, на голову возвышаясь над ними, глядя на стремительно приближавшийся костер, священник недоумевал. Ему казалось, что не сами люди сошли с ума, что какая-то сила извне руководит их безумием. Но как? Неужели они не видят куда бегут? Гольфстрим разгоряченных тел несся прямо на громадный треугольник огня.
Он, то семенил ногами, поспевая за всеми, то зависал над землей, судорожно ища опору, опасаясь провалиться людям под ноги. Он сравнивал себя с поленом, которое несут, чтобы бросить в огонь. Еще несколько секунд и он снова почувствовал жар, как в лесу, только теперь им всем угрожало реальное пламя. Люди в переднем ряду будто опомнились и застопорились, видимо обжигаемые огнем, ощущая боль, но напиравшие сзади неуклонно толкали их к гибели.
Господи помоги им! Спаси их, Господи! Священник кричал и молился. Ему хотелось вскинуть руку и осенить всех спасительным жестом, но он не мог шевельнуться. Лишь до боли в руке сжимал он потеплевший металл. В шаге от пламени насквозь пропотевший, задыхаясь от жгучего воздуха, отец Геннадий подумал о смерти. Господи…
И тут застопорившееся было течение, разделилось на два рукава, в одном из которых оказался и батюшка, набирая обороты, потекло по сторонам огненного утеса. Рукава, огибая горящие бревна, перемешивались и рассеивались, образуя широкую беспорядочную дельту, впадавшую в озеро. Оказавшись свободным, священник пробежал еще несколько метров по инерции, подгоняемой желанием, и плюхнулся в воду. При этом он чувствовал, как освежающую влагу, так и запах сырых, недавно горевших волос.
Набранный телом разгон не позволил сразу подняться. Попытавшись встать на ноги, отец Геннадий снова упал, выставленными руками нащупал илистое дно. Одежда отяжелела, подрясник казался бронежилетом, а точнее железным покрывалом, испод которого он никак не мог выбраться.
Бултыхаясь под водой, он уже почти вынырнул, но кто-то вцепился в ткань на его плечах и с силой рванул вглубь. В свою очередь он схватился за чьи-то тонкие, будто женские руки и пока его тащили, елозил коленями по дну, нащупывая точку опоры.
Буквально чудом ему удалось подтянуть согнутые в коленях ноги и ударить по кому-то своими натовскими на толстой подошве ботинками - подарок друга. Воспользовавшись замешательством противника, отец Геннадий встал на одно колено, словно средневековый рыцарь и наконец, водрузил голову над поверхностью.
Стоя по грудь в воде, священник откашливался и с жадностью глотал черноту ночи, одновременно прилагая усилия не слабого физически мужчины, чтобы освободиться от цепких рук шутника. А быть может врага!
Проказницей оказалась девушка с привлекательными чертами лица. С большими, чересчур большими, какими-то даже коровьими или лошадиными глазами. Ее объемистые голые груди, словно поплавки то всплывали, то погружались, когда она выпрыгивала и опускалась, дергая на себя, норовя свалить человека лицом вперед.
Она улыбалась, но что-то с ней было не так. То, что она откровенно топила его, можно было принять и за юмор, но желтые зубы и бледно зеленая кожа это… Господи, неужели русалка?! Да! Слишком сильными были ее руки для обыкновенной-то женщины!
Батюшку осенило, он прекратил вырываться, нащупал крест и, выставил перед собой. Физиономия напротив в миг перестала быть милой исказившись в злобную харю. Существо отпрянуло, развернулось и нырнуло. Удар мощного хвостового плавника обдал священника шквалом брызг. Русалка исчезла, оставив после себя расходящиеся по воде круги и тошнотворный запах гнилой рыбы.
Держа крест на вытяжку, отец Геннадий вскочил и попятился. Воды оказалось едва ли по пояс. Он пятился до тех пор, пока ни споткнулся о берег. Ударившись спиной, упираясь ногами, отполз еще на метр от береговой кромки и только тогда поблагодарил бога за счастливое избавление от напасти. Бог с ним, что мокрый и грязный, зато живой!
Немного отлежавшись, отец Геннадий приподнял голову и осмотрелся. Как ни в чем ни бывало юноши и девушки, бабы и мужики с праздничным настроением, веселые и счастливые, по одному и парами и целыми компаниями, многие полностью обнажившись, бросались в теплые воды озера.
О чем-то они кричали, над чем-то смеялись, но из-за грохотавшей на весь лес музыки ничего не было слышно. Парни гонялись за девушками. Мужчины за женщинами. Молодые и не очень люди плескались и резвились в воде. В шутку топили друг дружку. Целовались, а некоторые, не обращая внимания на случайных свидетелей, совокуплялись. Господи, неужели опять померещилось? Отец, откинув голову, вперив очи в небеса, снова молился и полосовал себя животворящим крестом.
Что-то мелькнуло вверху. Звезды исчезли всего на секунду, но этого хватило, чтобы священник рывком поднялся и бросился в сторону. Потому что в лежачем положении, он видел, только костер, вздымавшийся до небес, перекрывший обзор. Что-то спикировало и врезалось в землю на другом конце стадиона. Где-то за сценой последовала вспышка. Ее отсвет вполне сошел бы за спецэффект.
И далее, если бы священник посмотрел туда только что, то подумал бы о тучах, наплывших с юга или о тумане, сквозь который, помигивая, проглядывали звезды и расплывались верхушки сосен. Но он видел всё с самого начала, видел, как после вспышки выросла тень, очертаниями напоминавшая человека.
Тень была огромной. От земли до неба. Она струилась сама в себе и покачивалась, словно от ветра. Как ни странно, никакого ветра не было и в помине. Для пущей убедительности, словно бывалый мореход священник послюнявил большой палец правой руки и поднял над головой. Ветер действительно отсутствовал.
Своим расхристанным видом батюшка и на самом деле походил на корсара. Клубившийся у озера народ, в большей степени не замечал его, но те, на кого он наталкивался, и кто натыкался сам, тут же шарахались от него, как от разбойника. Батюшка поймал какого-то молодца, развернул к тени лицом и указал на нее. Он кричал ему об увиденном, но парень вырвался, крутя пальцем у виска, убежал.
Мокрый подрясник лип к ногам и мешал идти. Чтобы не чувствовать скованность при ходьбе священник подтянул подол, завязал на поясе как рубаху. Длинные концы нелепо болтались впереди. В каком-то смысле это кощунство, но было кое-что похуже, чем пренебрежение к священническому одеянию. Тень распростерла огромные руки или подобие их над всем стадионом.
К центру площади толпа сгущалась и становилась всё более непроходимой. Отец Геннадий уже понял, что к сцене ему не пробиться. Там творилась невероятная давка. Люди расплющивались друг о друга. Все чего-то ждали. Музыка прервалась. На сцену вышел глава района. Восторженным голосом поздравил односельчан с праздником и объявил о выступлении известной музыкальной группы. Равномерный гул тысячи голосов взорвался криками дикой радости.
И тут, что называется, грянул гром, на мир обрушились страшные звуки - пронзительный вой бензопил и душераздирающий вопль. Что-то случилось с реальностью, мигая ярко белым свечением, она стала медленной и тягучей. Священник вскинул глаза к небу и в быстром чередовании тьмы и света увидел, что все присутствующие оказались в мешке, в горловину которого заглядывал великан. Будто в замедленной съемке чудовищная конечность опустилась в мешок и принялась перемешивать человечков, словно это были не люди, а пронумерованные бочонки для настольной игры.
Однако монстр не причинял вреда человеческим телам, потому что он не был из плоти и крови, он был тьмой. Не физические тела перемешивала тьма. Оцепенев от ужаса, священник наблюдал за тем, как черная рука, напоминавшая здоровенный ковш гигантского экскаватора, проходила сквозь людей, вычерпывая из них сияющую субстанцию, повторявшую телесные образы несчастных.
Конечно, несчастными они были, только с точки зрения батюшки. Да и любой верующий скажет, что страшнее всего для человека это потеря собственной души. Хотя многие с этим не согласятся. К примеру, танцевавшие вокруг него люди выглядели вполне удовлетворенными и счастливыми. Они не чувствовали утраты чего-либо ценного, а если чувствовали, значит соглашались на обмен, который их вполне устраивал. Душа в обмен на сиюминутное удовольствие.
Сколько же здесь народу? Тысяча? Две? Может и больше. Съехались со всего района. Хорошо, что повсюду росла короткая терпеливая травка. Такое количество ног будь под ними голая земля, уже взбили бы тучи пыли. К утру так и будет. Сначала они вытопчут всю траву, а потом заставят парить оставшуюся от нее труху.
Тень входила во вкус. Начала она с того, что бережно подносила ко рту каждую набранную горсть, словно боялась потерять, хотя бы крошку способную утолить ее голод. Смаковала каждую отдельную субстанцию. Но всё чаще рука тьмы проходилась по телам и всё быстрее возвращалась за следующей порцией.
Тень торопилась, небрежничала. Какие-то души она разом втягивала, и те скопом пропадали в глотке поглощавшего их мрака, а какие-то сваливались с "ковша", словно не поместившиеся в нем снежные комья. Но комья не падали на землю и не возвращались в тела. Над головами людей висело облако из потускневших, но еще достаточно светлых душ. Они выглядели, как пассажиры отложенного рейса, потерявшие лоск от долгого ожидания.
Пропали звезды над горловиной. Тень закрыла последний кусок чистого неба, просунув голову в мешок с людьми. Наверное, это была голова, потому что души бесследно исчезали прямо в ней. Невидимый рот всасывал облако человеческих душ. Тьма, из которой состояла тень, была непроглядной и настолько плотной, что казалось ее можно потрогать, если хорошенько подпрыгнуть.
Мрак еще не коснулся его, но был так близко, что лед, сковавший сознание мгновенно растаял от страха большего, чем просто смерть. Душу опалила мысль о вечной погибели. На лбу выступила испарина. Ища спасения в своей вере, батюшка снова ухватился за крест. Надо поднять его как можно выше! И тут тень заметила священника…
Нет, она не набросилась на него с алчностью ей присущей. Она воззрилась на его немощь, и как ему показалось, разразилась зловещим безудержным хохотом. Ее смех был подобен грохоту барабанов, разрывавшему изнутри, выворачивавшему наизнанку физически.
Ощущение беспомощности напомнило эпизод из детства. Тогда он впервые испытал это чувство…
«Русский язык» был четвертым, последним по счету уроком. Одноэтажное, старой постройки здание начальной школы окружали неохватные деревья с наполовину пожелтевшими листьями. Сквозь ветви в большие до потолка окна заглядывало блескучее сентябрьское Солнце.
Играя со светом, деревья дразнили сидевшего у окна мальчика. Покачиваясь, они, то надвигались, набрасывая на него прохладную тень, то отстранялись и яркий солнечный луч, обдавая теплом бил по глазам. Увлекаясь ощущением резкой смены теплого и холодного, мальчик переставал слышать учительницу.
Как назло, в конце урока учительница продиктовала несколько проверочных предложений, которые он не записал. Одноклассники сдавали тетради и один за другим покидали класс. Тоскливыми глазами следил он за тем, как открывалась, а потом хлопала дверь за счастливыми учениками. Эта проклятая дверь встала непреодолимой преградой между ним и Солнцем. Его оставили переписывать диктант.
В результате домой Гена шел один. Наверняка, друзья уже где-то играли, а он безнадежно отстал. Где их теперь искать? Куда подалась ватага сегодня? Полно мест для игр. Наверстывая упущенное, восьмилетний мальчик решил срезать путь и пошел через пустырь, заросший сорняками и развалинами складских помещений.
Раньше это была территория какой-то организации. Территория выглядела заброшенной, однако у нее был сторож, стрелявший из охотничьего ружья солью. Пацаны сюда не совались. Говорят это очень болезненно - заряд соли в мягкое место. Но Гена рискнул, надеясь как-нибудь выкрутиться, если что.
Бежать не имело смысла. Даже если он, сломя голову, ринется вдоль стены в поисках входа или возможности взобраться на верхотуру, они всё равно успеют напасть. Стая бродячих собак захлебывалась яростным лаем. В двух шагах угрожающе обнажались клыки. Одичавшие животные прижали его к стене. Стена белилась. Эх, и задаст же ему мать за испачканную форму.
Впервые он остался один на один со смертельной опасностью. Он не знал, что ему делать, лишь вжимался спиной в стену, головой в плечи, держась руками за ручку портфеля, прикрывал им низ живота. Высокое Солнце слепило. Пот выедал глаза, но Гена боялся пошевелиться, чтобы протереть их или смахнуть стекавшую со лба влагу.
Он с силой зажмуривал веки и тут же на всю распахивал, вращал белками, таким невероятным способом, ненадолго облегчал страдание глаз. Он боялся закрыть их совсем. Невидимым враг представлялся еще страшнее. С открытыми глазами он хоть как-то сможет защищаться. К тому же, оглядывая территорию, он всё еще искал кого-то. Того кто бы его спас. Ну, где этот страшный дядька со своей солью? Неужели он не слышит этот жуткий собачий лай?
Он не знал про Бога и даже не догадывался о Нем. В его окружении не было верующих. Мысль, что можно взывать к кому-то, кроме людей не приходила ему в голову. Звать родителей глупо. Они не услышат. Про сторожа, наверняка вранье, нет здесь никакого сторожа, иначе бы он уже прибежал. И вообще, нет никого в этом мире. И мира больше нет. Есть только эти собаки, он и его страх…
Странно и удивительно, что ничего еще не было, а вера уже была. Вместе с отчаянием, положившим палец на спусковой крючок бегства, в голове звучал голос, убеждавший терпеть страх и не поддаваться панике. Замри и стой! С тобой ничего не случится, только верь мне. Верь мне! Этот голос мальчику нравился больше.
И Гена верил, верил изо всех сил. Псы уже хватали за штаны, а он в который раз принимал решение бежать, то есть чувствовал, как нервный импульс ударял в мозг, понуждая на роковую ошибку, но другой голос тоже звучал, и мальчик оставался на месте. Единственное перед чем не смог устоять ребенок это в особенно ужасный миг, когда собачьи зубы обхватили лодыжку, он крепко накрепко зажмурился и перестал дышать.
Наступила тишина, но в нее не сразу поверилось. Мальчик открыл глаза. Никто его так и не укусил, хотя левая штанина, в самом низу напоминала индейскую бахрому. Собаки куда-то подевались. Мальчик посмотрел по сторонам. Справа мелькнул хвост скрывшейся за углом псины. Запах. Что это за запах? Кажется, псы пометили его новенькие ботинки. Подрастая, Генка забыл о голосе веры, спасшем ему жизнь. Он вспомнил о нем на войне.
Приходилось зажмуриваться и на войне, вжимаясь в сырую пахучую землю под артиллерийским огнем. Там же научился смотреть в глаза смерти, стрелять в наступающего врага и бежать под обстрелом вперед. Тогда же утвердился в сознании, что является человеком верующим, а кто говорит, что Бога нет, врет себе и людям. Познал и смирение. Ведь солдат на войне, пока не смирится с мыслью, что его могут убить, еще не солдат...
Однако к Православной Вере пришел уже на гражданке по воле случая и на основе долгого размышления, как это ни парадоксально звучит. Гораздо позже, когда понял, что вера — это не слова и не просьбы, а прежде всего собственные поступки. Не просто сильные или говоря по-новому, крутые, а именно те, которые совершил бы и Сам Господь, будь Он на твоем месте.
Тень смеялась над человеком и над его верой. Над его внешностью и его поведением. Презрительно грохотала ему в лицо, то ли орудийной канонадой, то ли барабанными перебежками.
У него на глазах голова ее стала ее же конечностью, посредством которой она устроила настоящий коловорот; вовлекая всё новые и новые души в круговое движение.
Давно уже пропали из виду стадион с людьми, сцена и костер. Белый смерч из человеческих душ выбрал Геннадия своим эпицентром.
Человек молился и чувствовал, как трепещет душа, словно парус под ударами ветра; порывисто крестился и крестным знамением, словно цепью приковывал корабль души к якорю плоти.
В конце концов, отец Геннадий перестал различать отдельные души. Из вращавшейся вокруг него стены уже не торчали ни головы, ни другие какие-либо конечности, ни бока, ни спины. В ускорявшемся вращении они слились в сплошное завихрение. В этот самый момент он ощутил, что летит, словно пуля в стволе, так же стремительно. Помилуй мя, Господи!
Продолжение следует...
Автор: dmitriy.dmitriy
Источник: https://litclubbs.ru/articles/25975-berezhyonyi.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: