Матушка Надежда
...В первый раз я в обитель попала в 1909 году, еще собора не было — одна церковь Марфы и Марии, маленькая. Служили всенощную. Великая Княгиня в белом, сестры в белом, батюшка — в голубом облачении. Стояла, не помня себя, как будто вижу видение, домой бежала, обливаясь слезами. Впустили меня: «Ты где была?» — не знаю, где была, на земле ли, — и стала в обитель бегать. А когда решилась к ним проситься, батюшка мне: «Да, мы принимаем». Я к маме: «Я поступила в обитель!» — а мама была строгая и властная: «Что? Этого не будет!» Я опять к батюшке. Он говорит: «Нет, без родительского благословения не можем взять». Казанской Богоматери я тогда молилась — подставлю стул к образу: «Что же, Ты меня не слышишь, что ли?» — вот дура-то была! Мама срочно квартиру новую сняла — с Якиманки на Малую Бронную переехали, подальше от обители. И семь лет я в обитель бегала, денег на трамвай не брала. Как только речь о поступлении, мама: «Иди на все четыре стороны, ты мне не дочь!» И всегда меня матушка подзовет, утешит: «Зиночка, будешь в обители, ты не беспокойся!» — и всегда: «Зиночка...» Какая я ей Зиночка — такое высокое лицо, не только настоятельница — Великая Княгиня. Что я ей — чужая девчонка бегала (правда, каждый день бегала — на работу иду, зайду, хоть мне не по дороге, до «Отче наш» достою; с работы — иду).
Какую наша матушка жизнь вела! Подражала преподобным, тайно носила власяницу и вериги, спала на деревянной лавке. Однажды к ней одна из новеньких сестер среди ночи вбежала (матушку разрешалось в любое время звать в случае необходимости) и увидела, как она «отдыхает». Матушка ей только одно сказала: «Душенька, когда входишь, надо стучать». Сестры у нас были всех званий и состояний: и княжны, и из деревни, и всем в начале — общее послушание, хоть и княжна: полы мыть, посуду, картошку чистить — потом уж по уму-разуму определяли. Пост у нее был круглый год, и рыбу не ела. По великим праздникам, когда архиереи съезжались, положит себе на тарелку кусочек. В двенадцать часов ночи, после дневных трудов вставала на молитву, потом обходила свою больницу. Кому-нибудь из больных плохо — оставалась рядом, ухаживала до утра. Умирали все только на ее руках. И Псалтирь ночами по усопшим читала одна. Как-то картошку перебирать, сестры заспорили, никому не хочется, — матушка молча оделась и пошла сама. Тогда уж за ней все побежали. Молитвенница она была особенная — стояла на молитве, не шелохнувшись, как изваяние. Часто видели ее во время службы в слезах. Она потом сделала подземный храм, посвященный Небесным Силам бесплотным, прямо под алтарем, и во время Литургии уходила туда, чтобы ее не видели...
Воспоминания матушки Надежды (Зинаиды Бреннер),
"Золотой святыни свет".
Матушка Надежда
...В первый раз я в обитель попала в 1909 году, еще собора не было — одна церковь Марфы и Марии, маленькая. Служили всенощную. Великая Княгиня в белом, сестры в белом, батюшка — в голубом облачении. Стояла, не помня себя, как будто вижу видение, домой бежала, обливаясь слезами. Впустили меня: «Ты где была?» — не знаю, где была, на земле ли, — и стала в обитель бегать. А когда решилась к ним проситься, батюшка мне: «Да, мы принимаем». Я к маме: «Я поступила в обитель!» — а мама была строгая и властная: «Что? Этого не будет!» Я опять к батюшке. Он говорит: «Нет, без родительского благословения не можем взять». Казанской Богоматери я тогда молилась — подставлю стул к образу: «Что же, Ты меня не слышишь, что ли?» — вот дура-то была! Мама срочно квартиру новую сняла — с Якиманки на Малую Бронную переехали, подальше от обители. И семь лет я в обитель бегала, денег на трамвай не брала. Как только речь о поступлении, мама: «Иди на все четыре стороны, ты мне не дочь!» И всегда меня матушка подзовет, утешит: «Зиночка, будешь в обители, ты не беспокойся!» — и всегда: «Зиночка...» Какая я ей Зиночка — такое высокое лицо, не только настоятельница — Великая Княгиня. Что я ей — чужая девчонка бегала (правда, каждый день бегала — на работу иду, зайду, хоть мне не по дороге, до «Отче наш» достою; с работы — иду).
Какую наша матушка жизнь вела! Подражала преподобным, тайно носила власяницу и вериги, спала на деревянной лавке. Однажды к ней одна из новеньких сестер среди ночи вбежала (матушку разрешалось в любое время звать в случае необходимости) и увидела, как она «отдыхает». Матушка ей только одно сказала: «Душенька, когда входишь, надо стучать». Сестры у нас были всех званий и состояний: и княжны, и из деревни, и всем в начале — общее послушание, хоть и княжна: полы мыть, посуду, картошку чистить — потом уж по уму-разуму определяли. Пост у нее был круглый год, и рыбу не ела. По великим праздникам, когда архиереи съезжались, положит себе на тарелку кусочек. В двенадцать часов ночи, после дневных трудов вставала на молитву, потом обходила свою больницу. Кому-нибудь из больных плохо — оставалась рядом, ухаживала до утра. Умирали все только на ее руках. И Псалтирь ночами по усопшим читала одна. Как-то картошку перебирать, сестры заспорили, никому не хочется, — матушка молча оделась и пошла сама. Тогда уж за ней все побежали. Молитвенница она была особенная — стояла на молитве, не шелохнувшись, как изваяние. Часто видели ее во время службы в слезах. Она потом сделала подземный храм, посвященный Небесным Силам бесплотным, прямо под алтарем, и во время Литургии уходила туда, чтобы ее не видели...
Воспоминания матушки Надежды (Зинаиды Бреннер),
"Золотой святыни свет".
