«Алло! В Соглашении было сказано, что я ничего не буду ни помнить, ни соображать. Не буду соображать до положенного момента. А помнить вообще не буду. Тук-тук, у вас все дома?!»
Боги! Осознанное внутриутробное развитие – это как… Даже не знаю с чем сравнить. Но на протяжении собственного формирования из эмбриона в полноценный плод у меня было только одно желание: поскорее родиться, чтобы с порога заявить:
- Женщина! (Простите) Мама! Как вы могли изо дня в день есть несолёную гречку и отварную говядину? Вы хотели убить меня ещё до моего рождения? Нельзя же так ненавидеть собственного ребёнка!
Но, вспомнив пункт Соглашения, в котором говорилось о некой «блокаде речи» (да-да, чуть ниже пункта о возможности помнить и соображать), я потеряла последнее утешение и просто ждала назначенного часа своего рождения.
Первые пять лет моей новой жизни тянулись бесконечно долго. Со мной много «агукали» вместо того, чтобы читать на ночь Чуковского, сюсюкали, заменяя этой слащавостью кубики Зайцева, и кутали в сто тысяч одеял (а потом и пальто), не давая вволю набегаться босиком и переболеть среднестатистическим количеством ОРЗ и ОРВИ, в результате чего болела я чаще и тяжелее положенного. Если память меня не подводила, то было абсолютно непонятно, как из амёбообразного ребёнка в будущем получится великий астрофизик. Да, именно это я указала в пункте «ключевой навык» Соглашения, но ни моя нынешняя мама - домохозяйка без высшего образования, ни новоявленный папа - оператор станков ЧПУ, об этом, конечно же, не догадывались. А собственные знания и умения из прошлой жизни вряд ли могли поспособствовать развитию научной области «ключевого знания», ибо носили исключительно гуманитарный характер.
«Боги, ну какой, к чёрту, астрофизик? Ну хоть бы энтомолог или генетик, но нет же!» - размышляла я, разглядывая ночами при тусклом свете маленького детского бра причудливые узоры обоев в своей комнате.
Мои родители были хорошими людьми. И если бы не их гиперопека, я росла бы абсолютно счастливым, хоть и не особо развивающимся ребёнком. Они были просто хорошими людьми, которые искренне меня любили. Наверное, поэтому, умеющая ценить настоящее зрелое чувство, я плакала по-настоящему, зрело, стоя промозглым октябрьским днём возле свежевырытых могил. Нелепая случайность в виде пьяного водителя грузовика унесла жизни сразу двоих, если не сказать больше – единственно родных людей моей шестилетней жизни.
На кладбище все сочувственно смотрели на меня, прижимающуюся к бабушке со стороны матери. Эта не без успеха молодящаяся активная женщина не часто баловала нашу семью своими визитами и не была мне близка, но перспектива оказаться в детском доме пугала больше, чем почти незнакомая, почти чужая, но бабушка. И она тоже умела плакать. По-настоящему.
-Мам!
К нам подошел седовласый красивый мужчина. Я не отрываясь смотрела на него, словно предчувствовала: он – моё будущее.
-Познакомься, Полиночка (ух, как мне не нравились имена, где нет звучной раскатистой «р»), - бабушка взяла меня за руку, словно приглашая в свою семью, - это твой дядя. Дядя Юра (Юррррий - музыка для моих ушей). Он сегодня утром прилетел из-за границы. Теперь мы будем жить все вместе.
Дядя Юра присел передо мной на корточки, чтобы стереть границы роста и возраста, внимательно посмотрел мне в глаза и очень серьезно спросил:
-Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
Почти не осознавая несуразность вопроса в обстановки слёз и скорби, я тихо, но так же серьезно, подлаживаясь под его тон, ответила:
-Великим астрофизиком.
Дядя Юра чуть заметно переглянулся с бабушкой и без тени иронии торжественно произнес, словно давая клятву на могиле моей матери:
-Да будет так!