Глава 23
Василёк встретил посольство в Вильно и явился представиться самому послу, Льву Сапеге. Василёк и пан Сапега стояли в просторном посольском шатре и оценивающе смотрели друг на друга. Послу было двадцать семь лет, но он уже прославился своим умом и ученостью: молодой, рано полысевший, высокий лоб нависал над проницательными, серьёзными глазами. Они были, несмотря на молодость, одними из самых образованных людей своего времени. Один, по рождению и воспитанию; другой, по способностям и любознательности. Пан Сапега смотрел на Василька со смутным чувством уважения и зависти. Сам он был обязан высокому назначению своим родом, связями и умом. А этот Василий Шибанов, пан Межирический? Слишком молодой, слишком красивый, женатый на Острожской княжне, навязанный ему королем холопский сын? Как он умудрился втереться в милость и к князю Острожскому, и к недоверчивому, скудному на похвалу, Стефану Баторию? Василёк Сапеге не понравился.
- Зачем ты захотел в мое посольство, пан Василий? - вдруг спросил Сапега.
- Хочу послужить королю, да и Москву посмотреть.
- Я хочу, чтобы все в моем посольстве приносили пользу, служили делу, понятно?
- Я выполню дело, - сказал Василёк.
Они говорили о разных делах.
Путь в Москву лежал через Юрьев. Продвигаясь на коне по узким улицам родного города, Василёк отдался воспоминаниям о своём беззаботном детстве. Вдруг, кто-то окликнул его: «Василёк!». Он обернулся и увидел мужа матери. Василёк остановил коня и спешился. Тот подошёл, обнял, обдал запахом водки. Василёк невольно пожалел его.
- Ишь ты, как приоделся, видно хорошо тебе живётся?
Василек пожал плечами.
- Женился? Дети? Мать как?
- Женат, сын родился. Мама здорова, со мной живет.
Подскакал один из посольских людей:
- Пан Межирический, посол тебя к себе обедать зовет.
- Скажи, приду, - бросил Василёк.
- И вправду пан?
- Король меня паном сделал.
- Богат, знатен, с королём знаешься. Что думаешь, и до нашего захолустья слухи доходят, мол дочь князя Острожского за холопьего сына, Василия, замуж вышла. А вот только недавно на колене моем, как на лошади, скакал!
Василек нахмурился:
- Негоже тебе днём по улицам пьяным шататься, домой иди, проспись.
- Домой? - с тоской ответил тот. - Был у меня дом. Жена была, сын был. А теперь что? Пусто, глухо, как в могиле.
Он махнул рукой и качаясь побрел прочь по улице. Василёк смотрел вслед человеку которого столько лет называл отцом и который сейчас стал совсем чужим, потом повернулся на каблуках и вскочил в седло.
В конце февраля, польское посольство пересекло границу России. Эти земли уже почти тридцать лет переходили из рук в руки. Все деревни по обочине дороги были разорены. Люди, измученные вечной войной и неурожаями, вымирали от голода и мора. День за днём шёл мокрый липкий снег. Холод проникал до костей и промозглый ветер леденил кровь. Василёк ехал той же самой дорогой, по которой двадцать лет назад везли закованным в железо его отца, ехала на купеческой подводе мать. Он трясся в седле, пытаясь представить её: молоденькую, носящую его под сердцем, мучаемую мыслями об его отце, томящуюся от любви и страха. А отец, он о чем думал? Знал ведь, что смерть лютая его в Москве ждёт. Он, Василёк, думал бы об Елизавете и о Костике. Отец, наверно, думал о матери и о нём. А ещё о присяге на верность данной князю Курбскому. Странно, Василёк никогда не винил князя в том, что тот послал его отца на смерть, хотя знал, что сам князь этим мучился.
Василёк задремал в седле. Вдруг почувствовал, будто кто-то хлопнул его по спине:
- Вырос ты, сынок, молодцом!
Василёк обернулся и оказался лицом к лицу с отцом. Он был таким, как описывала мать: честное и открытое лицо, суровые складки от носа к губам, твёрдые, но добрые, серые глаза.
- Ты, здесь… - растерялся Василёк.
- Как мать твоя?
- Любит тебя, тоскует, ждёт.
- Я люблю её, навсегда, скажи ей. И не бойся. Если душу и честь свою сохранишь, ничего с тобой не случится.
- На постоялый двор приехали, проснись, пан Василий, - сказал под ухом голос Васьки.
Глава 24
Постоялый двор был старый, построенный из цельных стволов, и холодный ветер дул сквозь плохо заделанные мхом и глиной щели в стенах. Василёк поел скудный ужин и примостился где потеплее. Хоть в очаге и горел огонь, Василёк никак не мог согреться, сидел, смотрел в завораживавшие языки пламени, думал о словах отца: «Если душу и честь сохранишь…». Что это значило? Вот поговорить бы об этом с Елизаветой, она бы поняла, подсказала ответ. Он затосковал по ней и ему захотелось взять на руки теплое тельце сына, прижать к себе. Вдруг Василёк почувствовал, как чья-то рука гладит его по шее, по спине. Когда обернулся, увидел девушку, что ужин подавала. Она стояла рядом и улыбалась ему призывно.
- О чем тоскуешь?
- О жене, о сыне. Другого ищи позабавиться.
Он отвел её руку, но она не отошла:
- Жена далеко, а я здесь.
Василёк почувствовал пробуждающееся в нем желание, ему хотелось тепла, женского тела. Он разозлился на себя, но удержаться не мог.
- Да, ты здесь, - и встал, пошел с ней в свою комнату.
Он лёг с ней, взял грубо, не заботясь о ней, думая только о своей нужде, а когда насытился, сказал:
- Иди, спать буду. Хочешь, денег дам?
Она схватила одежду, смотрела на него поверх охапки, в глазах стояли слёзы:
- Ну не понравилась я тебе, а зачем так-то обижаешь?
Ему стало стыдно и он попросил:
- Не уходи. Холодно мне, никак не согреюсь. И не обижайся, на себя злюсь. Только три недели как жену оставил, а тут, с тобой.
Она вернулась в постель, прижалась к нему своим горячим телом.
- Любишь свою жену?
- Больше жизни. И сына, младенца. Соскучился я по ним.
Она положила его голову себе на грудь и он, наконец согревшись, заснул.
Под утро Васильку показалось, что он дома, в Межиричах, поискал рядом Елизавету, нашёл, начал покрывать её поцелуями, бормотать, что любит её, что сон дурной видел. Вдруг почувствовал, что что-то не так, не правильно. Он открыл глаза и понял - не сон это был. Рядом с ним лежала какая-то незнакомая женщина, смотрела на него широко раскрытыми светлыми глазами. Он был уже возбужден, его тело требовало удовлетворения. Она отдала ему в эту ночь свое тепло, и он был ей благодарен, хотел, чтобы и ей хорошо было. Когда потом лежал рядом с ней, опустошенный, она тихо прошептала:
- Повезло жене твоей.
- Нет, это мне повезло. Не стою я её.
Он подумал, что страшнее того, что ждало его в Москве, было возвращение и объяснение с Елизаветой, но до этого ещё далеко.
- Иди, не то увидит кто.
Она на миг прижалась к нему, потом быстро оделась и выскользнула из комнаты. Когда выезжали со двора, Василёк обернулся. Она стояла на крыльце, смотрела ему вслед светлыми глазами, прошептала что-то. Он не понял её слов и отвернулся.
Наконец-то с пригорка показались каменные стены кремля и золотые купола Московских церквей, Василёк снял шапку и перекрестился, молясь об удаче. Польское посольство въехало в городские ворота и длинной змеёй потянулось по улицам. Москва была такой, как рассказывала ему мать: большой, шумной, грязной и разбросанной. Она совсем не походила на каменную, изящную, изысканную Варшаву; или чистенький, игрушечный Юрьев; или суровый, серьезный Вильно.
Василёк думал: вот едет он, в расшитом золотом дорогом кунтуше, в шапке с собольей опушкой, на добром коне. Он, пан Межирический, зять князя Острожского, отличённый самим королём. Он может помериться на саблях с любым мужчиной, довести до блаженства любую женщину. А на душе у него тоска и во рту вкус железа.
Посольство остановилось на Польском Подворье. Василёк уже по дороге перестал бриться, чтобы не отличаться от москвичей - все они были с бородами. Он приказал Ваське купить на базаре зипун московского покроя и переоделся. В новой одежде сразу стал похож на московита. Чтобы не думали что барин, саблю снял, один кинжал за пазухой оставил, так сподручнее.
Василёк выскользнул с подворья для других посольских незаметно и почувствовал себя свободным. Мать его ненавидела Москву лютой ненавистью и его научила ненавидеть. Но теперь, когда он сам увидел и почувствовал этот город, Москва ему даже понравилась: в ней были какая-то бесшабашность и простота. Василёк бродил по улицам, площадям, осваивался, покупал пирожки у лотошников, сидел в кабаках, думал, может услышит что нужное. Когда почувствовал, что может сойти за местного, пошёл на кладбище, на отцовскую могилу. Мать объяснила где, но он искал долго и уже почти не надеялся найти. Наконец увидел покривившийся деревянный крест с надписью: «Раб божий Василий», без прозвания. Василёк опустился на колени и перекрестился: «Вот я и пришел к тебе, отец», потом долго стоял и молчал.
К нему подошел кладбищенский служка:
- Давно у этой могилы никого не видел. Родич твой?
- Отец.
Служка понимающе кивнул.
- Сам откуда будешь?
- Из Юрьева, первый раз в Москве.
Служка не уходил, маячил рядом.
- Попик здесь раньше был, говорил Василий этот - мученик.
- А где он, этот попик?
- Помер, года два назад.
Василек посмотрел на служку, заметил трясущиеся руки.
- В первый раз я в Москве, кабак хороший мне не покажешь? Я и тебе налью.
Служка воодушевился:
- Ой, спасибо тебе, покажу, как не показать.
В кабаке служка пил много, болтал про всякую ерунду. Василек слушал его внимательно.
- Ты сказал, давно к могиле никто не приходил. А кто вообще приходил?
Служка зашнырял глазами.
- Мужик приходил. Молился, отпущения грехов просил.
- А что за мужик, не знаешь?
К удивлению Василька, служка затрясся от страха. Василёк налил ему еще водки. Тот выпил одним глотком, наконец сказал:
- Это был заплечных дел мастер, один из помощников Малютиных.
Василёк удивился, но не подал виду.
- А где я его могу найти?
- Не знаю я, где он.
Василек вынул из кармана мешочек с деньгами.
- Найдешь, я в долгу не останусь.
Глаза служки жадно блеснули.
- Приходи сюда же через неделю.
Василек кивнул и расплатился. По дороге обратно думал про себя: «Может быть, этот Малютин помощник и пригодится».
Продолжение следует...