Эмиль Шабас «Танцующие нимфы»
Купальница
Даша распустила шнурок на льняной торбе-кошеле, притороченной к поясу, достала нож и нагнулась над самой водой, чтобы добраться до тех веток крушины, что ломились от самых крупных ягод и почти упали в озеро. Самое время заготовить волчью ягоду – хоть и ядовит кустарник, но в малых дозах отвары и настойки из крушины – чудодейственное лекарство.
Тяжелые кисти маслянисто-черных плодов лоснились на солнце, и Даше невольно подумалось, что всего пара горстей толченых ягод да варево из сока листьев и коры верно избавили бы ее ото всех забот так или иначе. Грех вот только тяжкий на душу придется принять. Девушка вздохнула, пытаясь отогнать дурные мысли, которые не желали покидать голову.
Блестящие ягоды лежали на ладонях, соблазняя лоснящимися боками. Одна коса упала через плечо на грудь, почти касаясь водяной глади – Даша замешкалась, отнимая лезвие от прута крушины, чтобы откинуть назад мешающие обзору волосы.
За спиной раздался тихий переливистый смех, будто зазвенело сразу 10 крошечных колокольцев. По коже пробежал морозец, быстро и щекотно и так внезапно повеяло холодом, что кончики пальцев, сжимающие рукоятку ножа, побелели, немея.
Даша медленно поднялась, стараясь, случаем, не оступиться в воду, развернулась, спиной к озеру и оказалась лицом к лицу с Купальницей.
Цыганочка понимала, что негоже так, опасно и глупо, но глаз не опустила и смотрела на очарованную деву с дерзким вызовом.
Сзади Купальницы резвились ее спутницы и подданные, коих еще русалками кличут. Бабка же говорила Даше, что все невесты умершие до срока становятся навью, мавками, вечно-юными женами водяного и свитой богини-Купальницы.
Горе тому смертному мужчине, что войдет в мавий хоровод – защекочут, заиграют, закружат в танце, затащат в студеную воду в пучину водоворота – и поминай, как звали.
У Даше озноб побежал по коже – шумной звенящей толпой нави, в венках из белых кувшинок бросились в воду. С интересом поглядывали на Дашу, но подойти не решались, плескаясь на мелководье. Девушка знала, что вода после Ильина дня в озере уже холодная, и по колено стоять – застыть можно. Но русалки будто и вовсе не чувствовали холода, заведя свои вечные танцы на песчаной отмели.
Сквозь их тела слегка просвечивал лес, и были они так бледны и прекрасны, что невольно хотелось забыть о суетном и присоединиться к их отчаянному хороводу. Даше подумалось, что, видимо, так близка она была к мавьей доле, что смогла увидеть бледных дев, незримых для обычных смертных.
– Смелая девка, – одобрительно хмыкнула Мавка. Призрачной она вовсе не выглядела, разве что бледна слишком. Зеленый левый глаз смотрел лукаво, поблескивая как мокрый лист кувшинки, а голубой правый был бледен настолько, что казалось, будто покрыт он ледяной корочкой, как горный ручей в первый заморозок.
– Жалеешь его? – спросила Мавка, тряхнув струящимися до пояса локонами. Даша поняла, что волосы Купальницы только казались зелеными, а на самом деле – были огненно-рыжими, и лишь длинные пряди водяной травы в шевелюре придавали ей болотный оттенок.
– Кого? – оторопело ахнула Даша, и Мавка вновь засмеялась.
– Кого-кого, жениха своего… – нежить запустила тонкие белые пальцы в серебристый водопад ивовых листьев, прислоняясь к гибкому стволу, – Говорят, жалеешь – значит, любишь. Только не верь этому, девка. Любовь к жалости не имеет отношения. Я своего мужа жалела. А умер – и не вспомнить, каков он был. А кого любила – того жалость моя лишь оскорбила бы. Это хорошо, что ты не жалеешь, ни того, ни другого…
Даше нестерпимо захотелось отвести взгляд, но гордость не позволяла. Мавка, тем временем, нахмурилась.
– Догадываешься, кто я? Али нет… даже знаешь?
Даша прикусила губу и кивнула. Как ни знать, бабка рассказывала про рыжую ведьму, сгоревшую на хуторе. А в старом поместье ее портретами все стены завешаны. Влюбленный встеселовский барин рисовал свою зазнобу как безумный, а перед отъездом в Париж большую часть картин в доме оставил.
– Ан не знаешь, – хмуро продолжила Мавка, – раз не боишься, – А коли я скажу, что любит тебя этот дурень? Только ты сама изменилась. Бегать за ним перестала. К ласкам охладела. Сделал предложение – а тебе только тошно стало. Тошно жить с нелюбимым, девка.
Даша молчала, перечить Мавке было боязно, да и что перечить, если правду говорила еретица.
– Что, если скажу, что вернуть можно, того другого?
Даша вздрогнула, кусая губы все больнее.
Купальница в нетерпении мотнула головой, и волосы снова взметнулись, как грива норовистой лошади, встряхивающейся после купания. Капельки брызг разлетались водяным туманом, замерзающим на воздухе мелкими льдинками.
– Ну же, говори, девка! Замуж пойдешь за нелюбимого или любимому признаешься?
Мавка оторвалась от ивы и скользнула ближе, так что Дашу обдало морозом и запахом болотной тины, – Может из тебя еще умная баба выйдет, хотя прежние твои поступки разумностью не отличились. Ну да, ладно…
Даша вздрогнула:
– Нет, не хочу.
– Замуж не хочешь, или не веришь в силу любви? – усмехнулась Навка.
– В любовь верю – не верю, что она у него осталась … – тихо прошептала девушка.
– Боишься что не примет? Или от людей злословия и осуждения? – коварно улыбнулась еретица
– Боюсь, – кивнула Даша, – зачем я ему, порченная…
– Вот и он боится, – неожиданно светло и солнечно улыбнулась Мавка, а с водяной травы в ее кудрях посыпались мелкие капельки озерной воды, – боится, что стар уже, что душа вся выболела от горьких потерь и любить больше не может. Хоть и любит. В этом уж будь уверена, – ведьма снова тряхнула кудрями, – А коли он сомневаться будет, так передай ему: «Это Ульяны-Купальницы последний дар. Благославляю»
– И не тяни ты, девка долго. Пока на деревне судачить не начали.
Даше показалось, что воздух стал еще более зябким, но и виду подать, что продрогла, смелости не хватило. Купальница развернулась и пошла прочь к озеру, догонять свою внезапно притихшую свиту. Девушки становились все бледнее, одна за другой погружаясь в воды по маковку. Только венки из кувшинок остались, как знак, что Даше мавий хоровод не привиделся.
Когда белые одежды Купальницы уже по колено утонули в стоячей воде, Даша набралась храбрости и окликнула Мавку.
– Я его верну! И не надейся, не собиралась я нежитью водяной становиться!
Ведьма обернулась – лицо ее было омрачено, то ли печалью, то ли досадой, правый глаз тем более налился льдом, чем отчаяннее зеленел левый.
– Никто не собирается. И те, что здесь пляшут без забот и памяти о жизни прежней, когда-то счастья земного хотели.
Купальница растворилась в воздухе, будто ее и не было. А Даша почувствовала, что нет в ее сердце больше никакой боязни, только спокойная уверенность в завтрашнем дне, в собственных чувствах и будущем.
Другие публикации художественного марафона: