Сегодня должно было исполниться 65 лет моему старшему товарищу, поэту, публицисту, литературоведу Виктору Ивановичу Захарченко. Как-то он приезжал к нам в Горноправдинск (старое название Горнофилинск) и даже в книге "Сны возвращения" посвятил нашему таёжному уголку стихотворение:
Сны возвращения
Виктор Захарченко
ГОРНОФИЛИНСК
В утреннем воздухе тишь и покой,
Дикие гуси кричат над рекой,
И выползает туман из болот,
Хочется спать, только сон не идет.
Глушь. Глухомань. Ни деревни окрест,
То ли Господь не нашел этих мест,
То ли по нраву здесь черту пришлось,
То ль потерять их кому довелось.
В чудном названье — непонятый знак,
Видимо, что-то мы слышим не так,
Видимо, в прошлом вот эти слова
Приоткрывали покров естества.
Тайна — не тайна… Дремотная глушь.
Мир потаённых, нетронутых душ.
А я ему благодарен за добрый отзыв на мои первые книги... Вот один из них:
Горноправдинский затворник
Виктор Захарченко
Он соединил в себе то, что так долго не может соединиться административно – Тюменскую область и только там, на севере, ощутил ее огромность.
Влияет ли природа на характер человека? Есть деревья, которые долго болеют, когда их переносят на другую почву, есть – сразу же засыхают, а есть такие, что приживаются легко, обильно цветут и плодоносят, воспринимая новую землю как родную. Не так ли человек?
Когда летишь на вертолете десятки верст над медно-рыжей, почти утонувшей в безднах болотных равниной, начинаешь понимать, что ты попал не просто на край света – ты попал в мир других измерений. Что есть наша жизнь на этих бескрайних, казалось бы, абсолютно исключающих возможность человеческого пребывания пространствах? Земли иные, позволяющие безнаказанно глумиться над собой, те, где ступаешь на почву без опаски, отсюда так далеко, что сомневаешься в их реальности. Останься там, внизу, и нежить поглотит тебя с бесчувственным спокойствием, и ты станешь даже не частью этого ледяного молчания – ты станешь ничем, о тебе не останется и капельки-слезинки на чудом сохранившемся брусничном листочке.
Но открывается Иртыш, и осознаешь каждой клеточкой своего притаившегося существа, что река – это жизнь. Даже здесь, на севере, где от воды просто некуда деться, жизнь возможна только у реки. Вода Иртыша живая, в ней не только родятся и благоденствуют на многокилометровых песчаных плёсах густонаселённые рыбьи цивилизации, на речных берегах теплятся, вопреки жестокосердию природы, людские поселения. С разгону залетаем на везущем нас с аэродрома джипе на крутой иртышский берег, и изумленному взору открывается рядами двухэтажек Горноправдинск. После тягучего однообразия низинного мира он воспринимается как нереальность, как сказка. Кажется, что поселок лежит в ладони исполина-богатыря, забывшегося среди необозримых пространств мертвецким сном. Кажется, спит и поселок, вскрикивая в затопившей мир тишине шумом неспешно проезжающей машины.
Горноправдинск – удивительно спокойный и тихий. Тихий настолько, что жители, оставляя на ночь возле своих подъездов автомобили, забывают закрывать их. Да и ехать-то особо здесь некуда. С весны до осени, пока зимник не встанет, жизнь протекает как на острове. На Большую землю можно выбраться или по воде – на барже, или вертолетом.
Квартиры в Горноправдинске стандартные, в несколько комнат, по-советски роскошные, но ни в какое сравнение не идущие с апартаментами даже просто состоятельных людей на Большой земле: вряд ли кто, не считая разве что местных, из Бобровки, из Лугофилинска, живших здесь ещё до нефтяного бума, рассчитывает остаться в поселке навсегда. Уезжать не собираются, а капитальное жильё, на старость, строят на худой конец в Тюмени иль Екатеринбурге. Поэтому поселок ещё не потерял добротную стать эпохи социализма, когда даже первые секретари обкомов жили в типовых многоэтажках, имея разве комнат побольше да санузел на полметра пошире.
Дух равенства пронизывает архитектуру Горноправдинска, и только сама природа возносит одни дома на вершины холмов, другие опуская на самый низ гигантской чаши. Огромным каменным монолитом возвышается посреди поселка школа. Она неказиста и громоздка, избыточна, как и всё наше образование. Внутри внешне ничем не отличается от обычной, уже изрядно послужившей делу просвещения тюменской школы. В классах, правда, бездна всякой всячины, начиная с самых современных компьютеров, выведенных в Интернет, кончая фильмо-, фоно- и прочими -теками.
Ребятня, однако, вяловата, как после регулярного переедания. Юности нужна неудовлетворенность хоть в чём-нибудь, чтобы иметь моральное право отречься от мира отцов. Тут же всё как в сказочном королевстве, да вдобавок ещё и директор не просто какой-нибудь самодур иль психопат-новатор, а настоящий писатель – Сергей Сергеевич Козлов, чьи произведения печатаются не только в Ханты-Мансийске и Тюмени, но и в Москве. Как тут не взвоешь волком от невозможности загореться мечтой о светлом будущем, когда от настоящего слепит глаза? А что было бы, осознай ребятня, хотя б на минуту, что милый, добрый Сергей Сергеевич не просто писатель, коих сейчас развелось бесчисленное множество и кои в Горноправдинской школе частые гости, а действительно один из лучших прозаиков области?!
Сергей Сергеевич спасается. Главным образом, от себя. Раньше он жил в Тюмени, работал в рекламной фирме, неплохо зарабатывал. Но соблазны… Потому и принимается такое неожиданное решение: рвануть в Горноправдинск, откуда порой только вертолётом можно выбраться, и, учитывая патологическое недоверие Сергея Сергеевича к авиации, точнее сказать: откуда выбраться невозможно. Тут и написаны все его крупные вещи, действие которых расплескалось на полмира, события описываются глобальнейшие – и как подумаешь, что всё это родилось за сотни верст от обжитой земли, на маленьком островке средь непроходимой тайги, невольно понимаешь, что писательство – это затворничество. Не будь этого затворничества, не будь вознесённого на самую верхотуру, по-волчьи схваченного намертво тайгою дома, так, что кажется, ещё чуть-чуть, и она проглотит жилище вместе с Сергеем Сергеевичем, его милой женой, с их детьми и другими обитателями этого лесного замка, не будь разряжённого, разбавленного синевой воздуха, не написалось бы и половины из напечатанного.
В несуетности успевается многое и многое лучше видится. Большие города погрязли в движении. С самого утра бежит человек, толкается, всё норовит других обогнать, а обгонит – глянь, а впереди-то и ничего нет, одни солнечные блики. Он – обратно, озирается: где люди удачу ловят – всё норовит к месту оказаться, а если уж окажется, то счастлив безмерно, набьёт карманы добром – до души ли? В Горноправдинске спешить некуда. Кажется, здесь и время загустевает, течёт всё медленнее и медленнее, как смоляная капелька на сосне. Вроде и дела делаются, и книги пишутся, а его столько, что и о жизни своей подумать есть когда, и просто отдохнуть, насладиться тихими радостями бытия.
Сергей Сергеевич – мужчина представительный, плотного телосложения, крепок и основателен. Чувствуется в нем прочность и несуетная мужская весомость, неторопливость. Такого не просто сдвинуть с обжитого места, заставить метаться и плясать под чужую дудку. Вообще мужики-северяне куда больше мужики в семейной жизни, чем их южные собратья. Они кормят семьи и не просто кормят, а обеспечивают им вполне достойное существование: отдых на черноморском побережье, заграничные поездки, учёбу для детей, квартиры и дома, обстановку, машины… Они как-то по-феодальному умудряются в наш просвещенный век оставаться опорой семьи. Потому и ждут их дома роскошные манты, а не копчёная курица и кусок колбасы.
Но и здоровья на это надо потратить немало: на север едут не отлёживаться по тёплым местечкам, а пахать. Пребывание здесь по причинам романтическим было не модно даже в эпоху торжества первопроходческих идеалов, и даже учитель нагружается по максимуму – не сколько сможет, а сколько дадут – потому как, кроме работы, заняться здесь нечем. Не все же способны писать романы и печатать их в столицах. Ну, кое-кто, особенно из местных, ходит в тайгу – за ягодой, за грибами, за мясом – всё это не переводится у хлебосольных горноправдинцев: не консервами же угощать гостей, да не каждому тайга как дом родной: сгинуть бесследно в ней – пара пустяков. Кто-то рыбку ловит – Иртыш-то рядом, но это тоже дело сезонное и небезопасное. Потому вкладывать все свои силы в будущее, а не просто добывать хлеб насущный, - главное занятие в посёлке.
Северный мужичок благообразен, он напоминает русского человека из прошлых веков. В нём нет надсады самоотрицания, потому как ему есть за что уважать себя. За последние годы северяне приобрели даже какой-то европейский лоск – самодисциплину, ведь за работу, в отличие от советских времён, приходится держаться руками и зубами. Приходится в буквальном смысле прирастать к работе – без неё ты голее сокола.
Сергей Козлов, несмотря на свою отдаленность от центров культуры, к культуре гораздо ближе большинства писателей, живущих в областных центрах. Он не редкий гость на страницах столичных изданий, участник и лауреат разных литературных конкурсов. Поначалу – по старинке пользовался почтой, потом - приноровился держать связь со страной через Интернет. Он лауреат еженедельника «Литературная Россия», лауреат премии губернатора Югры в области литературы по номинации проза за 2004 год, лауреат международного конкурса литературы для детей и юношества им. А.Н. Толстого за повесть «Мальчик без шпаги».
Первой своей творческой удачей Сергей считает рассказ «Параллели», вышедший в «Тюменском комсомольце» в 1989 году:
- В сущности, это хохма, не более. Но написан рассказ, судя по отзывам, весьма толково и гладко. Для двадцатилетнего литератора – какое-никакое достижение.
15 сентября 1995 года в Москве в «Литературной России» появился его рассказ «Ночь перед вечностью». Поражает в нем удивительная простота и яркость. Неслучайно так же названа первая книга прозаика. В рассказе до предела обнажена главная тема почти всех других его произведений: человек на линии соприкосновения сил добра и зла. И главная идея: зло, как бы оно ни торжествовало в земном мире, в глобальном, вселенском масштабе обречено на поражение. Сюжет рассказа необычен: перед нами разворачиваются события, которые православные называют чудом и которые возможны только в мистическом пространстве.
Но Сергей Козлов не мистик, или вернее – он мистик в меньшей степени, чем фантаст, и еще в меньшей степени, чем реалист. Он не пытается напугать читателя, заставить его трепетать перед пространствами таинственного и не подвластного человеку, в большей мере ему необходимо переплетение реальности и мистики для создания напряженности сюжета. Почти во всех произведениях писателя интрига – главный двигатель повествования, он не дает скучать над строкой, постоянно подбрасывает неожиданные повороты событий. Умение заинтересовать читателя, заставить его мчаться вдогонку за фантазией автора – одна из самых сильных сторон его прозы.
Сергей Козлов – писатель городской. Он родился в Тюмени 28 мая 1966 года. Жил и рос в самом центре города, на улице Дзержинского возле «Золотого ключика». Рядом был кинотеатр «Темп», Центральный гастроном, горсад, стадион – места, где жизнь в те времена била ключом. Учился в средней школе №25 и музыкальной – №1. Ничем не отличался от своих сверстников, если бы не ранняя страсть к писанию. Сергей вспоминает:
- В литературу (в первой ипостаси, как читатель) я вошел в 4 года, когда научился читать, второй раз – в 7 лет, когда научился связно писать и сразу же взялся за создание фантастического романа. В родительском доме где-то пылятся две 18-листовые тетради смешной детской прозы, старательно выведенной по буковке чернильной ручкой, хотя были уже шариковые, но чернильная казалась более писательской. И это в то время, когда выполнение домашнего задания по русскому языку представлялось занятием нудным и малоприятным. Писал я и стихи, и даже некое подобие эссе. Пытался сочинять песни – параллельно все-таки учился в музыкалке. Надо сказать, что в обеих школах меня окружали в большинстве своем хорошие и даже талантливые учителя. Они относились к моим литературно-музыкальным потугам не только снисходительно (это когда на математике можно было корпеть над стихами), но и поощрительно – когда преподаватель литературы внимательно штудировал мою общую тетрадь и расставлял в какой-нибудь нелепой повести знаки препинания. Примечательно, что одной из первых моих читательниц была моя будущая жена, с которой я познакомился в 13 лет. Увидев ее в первый раз, ляпнул приятелям, что женюсь на ней. Друзья мои долго смеялись, а после нашей свадьбы долго завидовали.
- Сергей, – спрашиваю, – а почему ты при столь явно проявившихся наклонностях пошел на исторический факультет? Не в Литинститут, или, на худой конец – на филфак?
- Не знаю… – он задумывается и на минуту замолкает. – Не знаю. Сказать определенно – очень трудно. В те времена это был один из самых престижных факультетов, ковавший кадры для партии и КГБ. Но выбор истории, а не филологии, состоялся во многом благодаря нашей учительнице Тамаре Ивановне. Сегодня же я могу добавить к этому и Промысел Божий, который есть над каждым человеком. Литература не стала моей профессией, и в этом есть некоторые преимущества. Зарабатывая на хлеб преподаванием истории, я могу позволить себе писать так, как чувствую, вижу, слышу, не потакая вкусам и веяниям времени. Хотя учиться литературному делу приходится постоянно. Талант – не гарантия успеха, это кредит, который дает Господь Бог, и вернуть его надо с процентами. И на эти проценты приходится горбатиться всю жизнь. С другой стороны, я всю жизнь разрываюсь между школой и литературой, хотя, что удивительно, от той и от другой работы получаю удовлетворение – обе они напитаны вдохновением.
- А как ты ориентируешься в сегодняшнем историческом пространстве, ведь многое в последнее время перевернуто с ног на голову, многие события не имеют однозначной оценки? Где твоя точка отсчета?
- Университет, как и полагается учебному заведению такого профиля, дал мне мощную основу в виде диалектического и исторического материализма, подмытого перестроечным воздухом свободы. Сдав научный атеизм и научный коммунизм на «отлично», я не забывал о «еретических» учениях, и потому на столе моем были Сартр, Камю, Бердяев, а чуть позднее Флоренский, Ильин, Солоневич. Но особое влияние оказал на меня Лосев, труды которого позволили мне понять, что мое высшее образование, за исключением чисто исторического, систематизированный блеф. Но главной книгой для меня стала Библия. Новый Завет заставил содрогаться и плакать от собственного несовершенства, полностью перевернул во мне картину окружающего мира. Вместе с этим произошло новое осознание русской истории, куда вслед за Андреем Первозванным вошли Сергий Радонежский, Иосиф Волоцкий, Нил Сорский, Серафим Соровский… Совсем по-другому заблистали в моем сознании ратные подвиги Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова… И хотя с первым с первого глотка воздуха, с самых малых ногтей я был влюблен в Россию, Евангелие научило меня любить земное отечество чистым сердцем.
- А кто непосредственно оказал влияние на твое становление как писателя?
- В большую литературу меня привел за руку тюменский поэт Михаил Федосеенков. Мы с ним вместе играли в группе «Нефть» (я – на клавишных, он – на ударных). Именно Михаил помог мне почувствовать вкус слова, осознать не формальное (прописанное в учебниках литературы), а мессианское величие русского языка. Он же помог мне понять, что такое творческое служение. Он же притащил меня на семинары молодых литераторов, где на мои рассказы обратили внимание Анатолий Васильев и покойный ныне Геннадий Сазонов. Вторым человеком, кто помог мне состояться как писателю, был ответственный секретарь Югорской писательской организации Николай Коняев.
- А как ты, коренной тюменец, очутился на Севере да еще в таком экзотическом месте как Горноправдинск?
- В 1990 году я начал работать в средней школе № 40 учителем истории. Любил свои уроки, своих учеников, но не любил свою зарплату. В 1992 году затеяли общегородскую забастовку, в которой мне пришлось играть на первой скрипке. Кстати, тогдашний мэр Тюмени Николай Райков проявил себя не в лучшем виде. Выступая перед учителями, сначала он смешал их с грязью, а потом, когда появилось телевидение, запел осанну. Так или иначе, забастовку прекратили, не добившись ничего, кроме снятия с должности председателя гороно Христеля (очень порядочного и болеющего за школу человека), а мне пришлось уходить на запасной аэродром. Так я оказался в рекламном агентстве «Венец», где три года проработал «текстовиком», разменивая литературный талант на сочинение слоганов, сценариев видео- и аудиороликов. Работал в этой сфере весьма успешно, но внутреннее всё больше расходилось с внешним. И хотя именно в это время, в 1994 году, без всякого протежирования моя повесть «Русский Фауст» вышла в московском журнале «Приключения и фантастика» тиражом в 25000 экземпляров, кризис личности был налицо. В январе 1996 года меня пригласил на работу учителем истории директор Горноправдинской средней школы Вячеслав Михайлович Гончаренко. Подумал, подумал – а будь, что будет! – и поехал. Югра позволила увидеть не только настоящую, не урбанизированную Сибирь, но и себя самого в ином свете. И теперь у меня две малых родины – любимая (особенно старая) Тюмень и суровый величественный Север. Я соединил в себе то, что так долго не может соединиться административно – Тюменскую область, и только здесь ощутил ее огромность.
С 1998 года Сергей Сергеевич Козлов работает директором Горноправдинской средней школы. А 1999 – он был принят в Союз писателей России. Свое сорокалетие Сергей Козлов встретил автором трех книг прозы: «Ночь перед вечностью»(2000), «Последний Карфаген»(2004), «Время любить»(2006) – и около восьмидесяти публикаций в самых различных столичных, областных, краевых газетах, журналах и сборниках. О нем опубликовано около тридцати критических статей, и это явно говорит о том, что творчество писателя – заметное явление в культурной жизни не только области, но и страны.
При всем при том, что Сергей Козлов уже десять лет живет на Севере и бывает сейчас в Тюмени только наездами, он тюменец до мозга костей. Во многих его произведениях действие происходит непосредственно на улицах современного города. Город на Туре для Сергея – родная, прикипевшая к сердцу реальность. С каким восторгом он описывает его пейзажи: весеннее цветение яблонь, тополиные метели в разгар лета, осенние листопады. Знакомые улицы, дома, кафе становятся местом самых невероятных событий. Я специально ходил посмотреть на дом № 22 на улице Дзержинского, где в повести «Русский Фауст» разворачиваются невероятные фантастические события. И действительно, дом этот, окруженный высокой оградой, с большим двором, с какими-то трудно читаемыми табличками названий расположенных в нем учреждений, произвел на меня впечатление тревожное и таинственное.
Так часто думается, что существование наше обыденно, а окружающее пространство – однообразно и серо, что настоящая яркая, полная ощущений жизнь протекает где-то там, за горизонтом, в богатых и красивых землях и городах. Читая прозу Сергея Козлова, я понял: настоящее рядом, стоит только пристальнее вглядеться, стоит только научиться видеть это настоящее. И естественно – уметь выразить увиденное словами. В фантастических романах и повестях писателя начинаешь верить в неправдоподобное, в перемещения в пространстве и во времени, только потому, что реальность, выписанная автором, настолько зрима, настолько знакома, что кажется: она начинается прямо за дверями твоего дома.