Клим проснулся внезапно, и все ощущения окружающего мира разом обрушились на него. Освещение было настолько ярким, что просачивалось даже сквозь закрытые веки. Пахло озоном, как после грозы, только сильнее. Слух улавливал непонятные звуки вроде скрежета, бряканья и человеческих голосов. Осязание… Клим вдруг с ужасом осознал, что его нет. Он не то, что не мог пошевелиться, но даже не чувствовал собственного тела, словно его и не было.
«Я умер…» -- пронеслось в голове. Клим осторожно приоткрыл один глаз и осмотрелся. Да, так и есть. Вверху – небольшие голубые звезды, окружающие одну большую. Перед ним – белая стена, преграждающая видимость.
Клим попытался вспомнить, что произошло до этого. У него заболел живот. Нет, он и до этого, конечно, напоминал о себе ноющей болью, давно, наверное, с полгода, но Клим не спешил в больницу. У него было своё, проверенное средство, то, которое он умыкнул у Богатырёва. А тут разом свело, да так, что белый свет стал не мил. Пришлось вызывать «скорую», жить-то хочется. Его ощупали, осмотрели и в срочном порядке определили на операцию. То ли язва, то ли аппендицит... Так вот он что! Сейчас он просто проснулся на операционном столе. Клим слышал о таких случаях, но не думал, что это может произойти и с ним. Он ещё раз попытался подвигать рукой или ногой, повернуть в сторону голову, но тело его не слушалось.
«А что, прикольно -- проснуться на собственной операции, -- подумал Клим, -- Главное, чтобы наркоз не перестал действовать. Простыня только мешает, ну ничего, не посмотреть, так хоть послушать, интересно же, о чём болтают врачи. Говорят, девочек обсуждают…».
Клим весь «превратился в слух», и вскоре речь окружающих стала чётче.
-- Посмотрите, и здесь тоже, -- это говорила женщина, медсестра, наверное.
-- Да, вся брюшная полость поражена, ни одного здорового органа не осталось. Если лёгкие посмотреть, то там, скорее всего, тоже самое будет, -- это сказал мужчина, очевидно, врач.
-- Не понимаю, это же дикая боль, как он жил с этим? – снова женский голос.
-- Как, как?.. Мне ли вам объяснять, Клавдия Степановна? Сидел он на химии какой-то, она и боль снимала, и опухоль расти провоцировала. Два в одном, как говорится.
Клим только начал вникать в сказанное, но последняя фраза ошеломила его. Может, он не так чего-то понял? Обязательно потом всё расспросит. Но то, что он услышал дальше, повергло его в настоящий шок.
-- Хотите посмотреть? – спросил врач.
«Конечно, хочу!» -- мысленно закричал Клим. Но обращались, очевидно, не к нему. А кто ещё тут может быть? Студенты? Кто разрешил? Он, Клим, не давал такого согласия!
-- Вот, -- продолжал врач, -- это всё метастазы раковой опухоли. Она уже захватила весь организм, редко такое увидишь, только на вскрытии если. Сейчас уже невозможно определить, где опухоль была первичная, а где уже её ответвления.
-- Ого! Ничего себе! Вот это да! А здесь даже здоровых клеток не видно. А вон там можно посмотреть? -- раздавались удивлённые голоса.
Клим мысленно орал, чтобы прекратить это безобразие. Он здесь, он живой, ему только двадцать семь, и у него вся жизнь впереди. А они ведут себя с ним, как с экспонатом в морге. Да он после таких слов заикаться начнет, как девчонок тогда клеить?
-- То есть, вылечить его уже нельзя? – раздался робкий девичий голос. Клим похолодел, но тоже только мысленно.
-- Увы, Анна Васильевна… Я вам всем скажу больше, -- врач говорил спокойным, обыденным тоном, словно читал лекцию в аудитории, а не стоял рядом с разрезанным человеком. -- Я думаю, все вы понимаете, что его организм итак работает на пределе возможностей, что называется, «на ладан дышит». А любая операция -- это колоссальная нагрузка, недаром плановая подготовка к ней занимает очень много времени и требует досконального обследования. В данном случае получается, что мы нагрузили итак весь переломанный организм. И я очень надеюсь, что сердце всё-таки выдержит ещё немного и не остановится здесь, на операционном столе. Что касается восстановления, то сил и возможностей на это у него уже не осталось. Из реанимации он точно не выйдет. И если там он даже не проснётся, это будет для него лучшим исходом ситуации.
-- Ой, смотрите, он, кажется, моргает! – испуганно воскликнул кто-то из студентов.
-- Сейчас проверим, -- этот уверенный голос вступил в разговор впервые. – Ну-ка, молодой человек, -- тут Клим увидел лицо врача, если так можно назвать глаза между шапочкой и маской. – Я буду задавать вопросы, а вы в случае утвердительного ответа медленно закрывайте глаза. Вы меня поняли?
Клим медленно опустил веки.
-- Отлично, контакт налажен, -- обрадовался говорящий с ним. – Продолжим. Вы чувствуете боль? Мою руку? Здесь? А здесь? Ничего страшного, он всего лишь проснулся, -- теперь уже этот врач обратился к коллегам. – Бывает. Теоретически, человека можно даже не погружать в сон, это делается для защиты его психики. А то вот так, наслушаются анекдотов, и принимают их за истину… Ничего, сейчас исправим.
«Нет…Нет!» -- пытался сопротивляться Клим, чувствуя, как медленно отключается сознание. Но его мысли, пусть и громкие, конечно же, никто не слышал.
Он проснулся и увидел белый потолок. Трубку, торчащую изо рта. Две капельницы, подключенные к обеим рукам. Покрутил головой из стороны в сторону, она двигалась совсем немного, что-то мешало. Поднял руку, но оторвал от кровати только кисть и тут же уронил её обратно. Движение далось с трудом, словно к руке была привязана стопудовая гиря. Да и не хотелось двигаться, не было сил.
Сначала к нему подходили часто, задавали вопросы, а он отвечал им глазами. Затем к нему потеряли интерес в плане общения, словно он был не человеком, а бездушной куклой, за которой вынуждены ухаживать. Злость и безуспешные попытки встать сменились отчаянием. Он хотел выть, но мешала трубка, вставленная в трахею. Он пытался выдернуть из себя капельницы и провода приборов, но не хватало сил. Он вспоминал услышанное при операции, и сердце замирало. Тут же прибегала медсестра, но не к нему, а к каким-то приборам. Иногда что-то добавляла в капельницу, и он засыпал. Теперь он мечтал не проснуться, ведь всё, на что был способен сейчас – это думать. И вспоминать. Активный мозг метался в немощном теле, осознавая ужас ситуации. Злая насмешка судьбы.
-- Вот такая история, -- сказал Аркадий Алексеевич. – Как ощущения? Хочешь посмотреть в его глаза сейчас?
-- А это возможно?
-- К сожалению, тебя туда не пустят. Но я уговорил врача, и он сделал несколько снимков. Такой вариант устроит?
Лиза взяла протянутый телефон и долго разглядывала дряблое, покрытое татуировками тело. Оно лежало в сплетении проводов и капельных трубок, как паук в центре паутины. Затем девушка открыла следующую фотографию, где было лицо крупным планом. В устремленном в никуда взгляде застыли ужас и отчаяние. Он понимал, в какой ситуации оказался и не питал иллюзий. Раскаивался ли он? Это было неважно. Лиза никогда не думала, что чужое горе сможет вызвать у неё положительные эмоции. Она считала, что на такое способны лишь моральные уроды. Но сейчас она испытала если не радость, то облегчение. Словно с её плеч упали остатки тяжёлого груза, который она таскала три с лишним года. Словно до конца распахнулась дверка на свободу, и теперь она сможет начать жить заново, улыбаясь весне. Она перестала бояться.
-- А его нельзя отключить от всего этого. Ну, чтоб прекратить мучения, ведь это не жизнь, -- спросила Лиза, отдавая телефон.
-- Врачи верны клятве Гиппократа. И по закону это уголовная ответственность. Если только с согласия родственников, и то я не уверен. Но таковых у него нет. Только ждать, когда организм сам окончательно сдастся. Как ты думаешь, нужно рассказывать об этом Тарасу?
Девушка задумалась. Разум говорил, что нельзя быть такой жестокой, что парень итак получил сполна. Но чувства твердили иначе.
-- Я думаю, нет, -- наконец, сказала она, -- пусть и дальше думает, что его обидчик живёт в свое удовольствие
