Однажды, когда мне было 15 лет, на медосмотре в школе у меня нашли что-то на флг и отправили на консультацию в туберкулёзный диспансер. В диспансере меня обследовали по списку и не нашли никаких отклонений. Я уже было обрадовалась, но не тут-то было. Суровая докторша в марлевом наморднике с грохотом поставила штамп на направлении в туберкулёзный санаторий.
Это было совершено неожиданно и необъяснимо. Зачем? Ведь все же в порядке!
Не важно, сказала она, на рентгене "что-то есть". Будем лечить.
Растерянность. Смятение. Куда идти, у кого спросить совета?
Мы ходили еще куда-то, но везде разводили руками: если в туб диспансере сказали - значит надо.
Есть такая популярная шутка: разница между обычным отпуском и декретным такая же, как между стулом и электрическим стулом. Так вот разница между санаторием и туберкулёзным санаторием примерно та же.
Санаторий был в Пушкине, далеко от дома, по этому навещать детей там было проблематично. Заведение это было мрачное и депрессивное, напоминающее мини тюрьму, из которой, однако, можно было сбегать. Хотя можно было и не сбегать, а просто уходить. За детьми там особо никто не следил.
Я помню, что мы с подружками по палате уходили бродить по Пушкину, заходили в продуктовый, покупали консервы, вскрывали их после отбоя чьей-то заныканой открывашкой и ели гнутыми вилками из банок. Местная пища была несъедобной. Это единственный случай, когда я не могла есть больничную еду.
Меня лечили таблетками. Три раза в день медсестра вызывала на пост и высыпала в рот горсть таблеток, потом давала мензурку воды. Нужно было проглотить при ней. Рот шмонали, спрятать таблетки за щеки было невозможно. Таблеток было очень много. Больше ничего со мной не делали. Я могла бы принимать эти таблетки дома, но вероятно, к домашнему лечению не было доверия.
Дети в санатории были угрюмые и замкнутые. Они лежали долго и, наверное, потеряли надежду. Никто не улыбался, не смеялся, разговаривали друг с другом грубо.
Была компания взрослых ребят с гитарой и песнями одного очень популярного среди подростков исполнителя с короткой фамилией. (Я не буду назвать никаких имен на всякий случай). Так получилось, что моя семья, некоторым образом, была связана с этим человеком. Так вот, я владела небольшим количеством бытовых историй из его жизни. Эксклюзивчик. И по вечерам я рассказывала эти байки, приправленные собственной фантазией, во внутреннем дворе заведения. Ребята слушали, открыв рты. Не знаю, почему они верили этим росказням. Наверное, потому что я держалась безразлично, не была фанаткой, меня не тревожило его творчество. Я не строила из себя приближенную к великому. Я не отнимала у них их идола, а просто пополняла их копилочку новыми фактами. И меня уважали. И просили еще что-нибудь рассказать.
Не знаю, сколько я продержалась в этом санатории, неделю или две. Но в очередной раз, когда мама приехала меня навестить, я сказала, что пожалуй хватит. Мы собрали вещи и уехали, выслушав предварительно лекцию про ответственность и последствия.
А потом в каком-то институте нашли старого мудрого пульмонолога, который посмотрел на снимки и сказал, что это сосуд. Просто сосуд.
С тех пор у меня на флг больше не было отклонений. Наверное, меня вылечили.