«Архип Иванович не хотел нынче приехать в Кекенеиз, но мы все-таки думали, что он не вытерпит не посмотреть, как живут и работают его ученики. Этюдов у каждого накопилось много. Я очень боялся показать свои работы учителю, так как был недоволен ими, недоволен настолько, что однажды решил их уничтожить — утопить.
Однажды ночью я проснулся от какого-то говора: гортанные голоса доносились издали. Я спал с краю. Открыл глаза и увидел на песке вдали три фигуры, сидевшие у зажженного фонаря и говорившие по-татарски. Я прислушался, узнал голос Архипа Ивановича — шарбаджи, как его называл Вилулла. Разбудил товарищей, все побежали встречать дорогого хозяина. Другие двое были его проводники: Вилулла и Аби-Булла. Татары ушли домой в деревню, а Архипа Ивановича мы уложили в середину нашей общей постели. Почти до утра мы разговаривали.
[…] Иногда Архип Иванович предлагал мне отправиться с ним на охоту за мидиями: это такие хорошенькие двустворчатые ракушки темно-синего цвета, в большом количестве сидящие на скале Узунташа сейчас же под водой. Я надевал через плечо наволочку, и мы отправлялись в море. Там, держась одной рукой за траву, которая, как бахрома, окаймляла скалу, другой отрывали от камня раковины и бросали их в наволочку. Из этих мидий мы варили вкусный пилав с рисом. Раковинки раскрывались сами, внутренность их заполнялась рисом.
Любовь к природе у Куинджи была какая-то особенная, доходившая до сентиментальности: он боялся топтать траву, раздавить нечаянно на дорожке жука, муравья и т. п. Трогательно было видеть, как он, расчищая берега источника, осторожно пересаживал травку на другое место. Дома он оставил на попечение жены целый птичий лазарет. К нему постоянно приносили раненых рогатками или просто больных голубей и воробьев; он и жена делали перевязки, лечили их. Ежедневно в двенадцать часов дня, как только ударяла пушка с Петропавловской крепости, со всего города на крышу его дома слетались голуби, и Архип Иванович во всякую погоду выходил сам на крышу и бросал птицам из мешка просо или овес.
Мы прожили на этом берегу два месяца. Архип Иванович предложил всем нам ехать домой и оставить его одного здесь. Каждому он дал денег на дорогу, казначеем его тогда был Химона, которому он еще в Петербурге дал денег на всю нашу экскурсию. Куинджи остался один в этой дикой безлюдной пустыне, у безбрежного моря, среди камней и дубовых лесов, поднимающихся к самому подножию крутых скал Яйлы. В тишине безлюдья будет грохотать прибой, будут звенеть на полуденном припеке цикады, да ночью перекликаться карликовые совушки-сплюшки. Для ночлега Архип Иванович устроил себе на ветвистом дереве настоящее гнездо. Днем приходил из деревни Вилулла, готовил ему обед. Иногда и он оставался ночевать с хозяином.
Лет семнадцать спустя после этого, когда уже не стало дорогого учителя, я, будучи в Крыму, один отправился на землю Куинджи. С волнением увидел знакомый уголок. Напился студеной воды из ручья, возле которого заметил кое-какие следы размытого дождями нашего очага. Группа высоких пирамидальных тополей сильно постарела, верхушки их торчали голыми. Другие деревья так разрослись, что их не узнать, под ними звенящий ручей. Я лежал на бугорке у ручья, где мы обыкновенно пили чай и ужинали, вспоминал все мелочи нашего пребывания. Совсем близко от меня, на нижней ветке куста, пел соловей, боком посматривая на незнакомого гостя… Отправился на берег, он показался мне пустынным. Нашел место нашего ночлега. Глядел на хорошо знакомые камни на берегу, на высокий Узунташ, на выброшенные волнами клочки высохших водорослей, от которых веяло приятным йодистым запахом. Было грустно. . . Представлялась могучая фигура Куинджи среди этой пустыни. Лениво катились на песок волна за волной. Стая чаек, махая крыльями над самой водой, высматривала добычу и скоро затерялась в синеватой дали».
Аркадий Александрович Рылов. Воспоминания
