02. Бывшие
- Сейчас! Только штаны надену! – ору я в дверь и рысью бросаюсь в комнату.
Комната напоминает развороченный снарядом блиндаж. Постельное бельё, перемешанное до однородности, словно его выблевали, грязным комом занимает кровать. Одежда разбросана, вывернута, как останки солдатских тел. Тут и там взгляд натыкается на доказательства морального разложения живущего здесь человека - пустые пластиковые и стеклянные бутылки из под пива, из по колы, из под водки, из под спрайта, из под фанты, из под вина, из под буратино, из под кваса; смятые пивные банки, целые не смятые банки, банки обрезанные, наполненные бычками; сигареты, пачки от сигарет, пакеты, тарелки с останками навсегда прилипшей еды, стаканы, чашки с нечистотами чая, чайные пакеты, ножи, ложки, вилки с заросшим жиром пространством между зубцами, куриные кости, цитрусовую кожуру, скорлупу яичную, фисташковую, семечки, шелуху от семечек, консервную тару от шпрот, от килек, от сайры, от тушёнки, пластиковую одноразовую посуду использованную много раз, две зажигалки (обе не горят), чеки, купон на скидку для пиццы, отрывную бумажку с номером Артёма компьютерная помощь, пульт от телевизора без батареек, зубочистки, гвозди, ватные диски, денежную мелочь. Господи, да здесь проще всё сжечь, чем разобрать! В бешеном омерзении скидываю постельное бельё на пол, пинками заталкиваю под кровать. Накрываю мусорный вавилон покрывалом. Отыскиваю джинсы и футболку, торопливо натягиваю на себя. Наряженный, бегу к входной двери, открываю замок. В квартиру врываются неестественные для неё запахи и звуки.
- Папа! Папа! Привет! – звенит колокольчик голоса и бесконечно родное сплетение пшеничных кос, белых бантов, смеющихся глаз, острых локтей и коленок, упакованное в платье лимонного цвета, прыгает мне на руки.
Я поднимаю почти невесомый комок счастья и прижимаю к своей роже, - Привет, белка! На некоторое время похмелье отступает, растворяясь в потоке солнечного тепла.
- Пап, пусти! Ты колючий! – возмущается комок. Я ставлю ребёнка на пол.
- Егоров, дай пройти! – ещё один возмущенный голос. Бывшая входит в коридор, цокает по паркету, брезгливо обходя ветошь лохматого коврика.
- И тебе привет, Ира, - говорю сдержано, усилием воли пытаясь превратить лицо алкоголика в нормальное человеческое, - Как… добрались?
- Как, как. На такси сели и приехали, - отвечает она, не глядя. Ставит пакет на тумбочку, - Значит, здесь Настины вещи: ветровка, тёплая кофта если похолодает, сменные носки, платки, колготки, зонт есть?
Тут её взгляд, наконец, упирается в меня. Красивостервозное, скуластое лицо презрительно искривляется. В сузившихся глазах вспыхивает зелёное пламя, но тут же, словно окалина, гаснет. Секунду разглядывает - словно бомжа на лестничной клетке и брезгливо обходит стороной - отворачивается. Ребёнок тем временем пытается проникнуть в комнату. Закрываю собой проход.
- Белка, не ходи в комнату. Папа там… ремонт затеял, поранишься ещё, - жалко вру дочери в глаза, презирая себя, - Иди поиграй возле дома. Подожди меня.
Ребёнок убегает на улицу. Мы проходим на кухню. Ира открывает форточку, прикуривает тонкую сигарету. Я наливаю воду из-под крана в стакан. Залпом выпиваю, наливаю следующий. Какое-то время молчим.
- Егоров, - начинает она, - Ты себя видел?
- Да ладно, нормально всё, - оправдываюсь я, ощупывая лицо, словно проверяя его на нормальность, - Посидели вчера с пацанами немного.
- Ага, немного. В гроб краше кладут.
- Говорю же, всё хорошо.
Сам начинаю шарить по ящикам кухни в безрезультатных поисках анальгина.
- У Соловья эти… сальники подтекали. Вот мы их и меняли.
- Ну и как? – усмехается, выпускает струю дыма в мою сторону, - Поменяли?
- Да не помню я, - отмахиваюсь от дыма и, не удержавшись, - С чего вдруг такая забота, Ир?
- Да не с чего. Мне, честно говоря, плевать.
- Как и всегда было, - огрызаюсь я, зачем-то открываю холодильник, смотрю в него.
- Егоров, - говорит она, - Со своей жизнью можешь делать, что хочешь. Гуляй, бухай. Тебе же этого не хватало? Я беспокоюсь только за пример, который ты показываешь ребёнку. Холодильник закрой!
Послушно закрываю, набираю ещё воды, Ира продолжает:
- Напоминаю, ты не только для себя живешь. Не забывай про дочь, которая тебя почему-то любит. Постарайся хотя бы перед ней выглядеть человеком. Это требуется от тебя не чаще раза в неделю!
Собираюсь было перебить её и разразиться гневной отповедью, но вместо возмущения изо рта и носа вырывается вода, которой заливал похмельный пожар. Слёзы выжигают глаза, я задыхаюсь и похоже, умираю.
- Да не бесись ты, - спокойно продолжает бывшая, протягивая мне салфетку, - Хочешь, чтобы она тебя таким видела? Не успеешь оглянуться, как в её жизни появятся другие мужчины и ей будет не до жалкого стареющего алкоголика. Пойми, несмотря ни на что, я здесь на твоей стороне. На вот ещё одну.
Я размазываю салфеткой содержимое своей головы по лицу, откашливаюсь и хрюкаю. Тут входная дверь хлопает, раздаётся топот и голос ещё одной из главнейших женщин в моей жизни:
- Папа, ты скоро? Мне скучно!
Ира быстро тушит окурок о грязный стол, машет ладонью у рта, выходит из кухни.
- Настенька, милая! Я поехала, - доносится из прихожей, - Будь умницей, веди себя хорошо. Вечером мы с дядей Толей тебя заберём.
«Вечером мы с дядей Толей тебя заберём», - передразниваю я, но молча.
Раздавленный, выхожу в прихожую, закрываю за исчадием дверь.
- Папа, ты, что плакал? - спрашивает дочь, разглядывая меня бездонными кошачьими (мамашиными!) глазами.
- Нет, милая. Что-то попало.
Начинаю рыться в тумбочке с обовью в поисках всё того же анальгина.
- Ты помнишь, что мы сегодня едем в контактный зоопарк?
- Помню конечно, сейчас соберусь и едем. А вот же он! – радуюсь я, извлекая пожелтевшую упаковку таблеток, просроченных на пару лет, - Может ещё сходим в парк на пруд? Покормим уток.
- Пап, а ты знаешь, что уток нельзя кормить хлебом?
Мы идём на кухню. Я за водой, ребёнок следом.
- Это ещё почему?
- Хлеб не подходит для их пищеуправления.
- Может пищеварения?
- Ну да, точно.
- И откуда ты такая умная? – присаживаюсь, сжимаю дитё в объятьях, - В школе рассказали?
- Нет! Мне дядя Толя рассказал.
Я рву упаковку, высыпаю две таблетки на ладонь, закидываю в пасть.
- Что ещё дядя Толя рассказывает?
Настя некоторое время сосредоточенно смотрит внутрь себя и выдаёт, словно читает по бумажке:
- Что он мой биологический отец и я могу его тоже папой называть.