Еще немного Тристана:
- Давно не виделись, Тристан. Как ты тут без меня? Наверное, не скучаешь. Новая жизнь, большой дом, одежда, которую шьет самый дорогой в Треверберге портной. Ты научился пользоваться столовыми приборами, вести светские разговоры ни о чем и танцевать на балах. Кажется, я что-то забыл... ах да. Еще у тебя новый отец. Отец, ведь так ты его называешь?
- Так и называю, - отвечает Тристан, откладывая палитру и кисть. Этот день начинался слишком хорошо. В кои-то веки воскресенье выдалось свободным, и он, улучив момент, заперся в мастерской. И даже начал рисовать. - Он и есть мой отец. Единственный отец. Он подарил мне жизнь, которой у меня раньше не было.
- Кое-что в тебе осталось прежним. Ты до сих пор не научился быть благодарным. Ты имел крышу над головой, спал в теплой постели, ел досыта. Но ты предпочел быть никем, и в этом нет ничьей вины. Ну, полно. Как говорится, кто прошлое помянет - тому глаз вон. Расскажи мне о своей жизни. Что в ней интересного, помимо бесед с первыми богатеями Треверберга? Знаю, что ты получил высшее образование и устроился на работу в лабораторию отца. И не так давно у тебя появилась сестра. Терпсихора. Красавица с серебряными волосами и фиалковыми глазами. Будете похожи как близнецы. Вы и вправду близнецы. Два представителя избранной расы, лишенной единственной слабости вампиров - рабской зависимости от крови. Или правильнее будет сказать "два уродца, чужих как для мира людей, так и для мира себе подобных"? Я помню, ты хотел, чтобы у тебя была сестра. Ты часто рисовал ее. Вижу, что и теперь ты рисуешь много женских портретов. Пустых, как и прежде. Разве тот, кто считает себя никем, может создать что-то стоящее?
- Древние философы с тобой не согласились бы, да и мистики тоже. Для того, чтобы создать шедевр, нужно опустеть. Абсолютная пустота и одиночество - вот где точка, в которой начинается искусство.
- Знаешь, что я думаю об этом, Тристан? В своих метаниях художники похожи на блуждающего по лабиринту страдальца, который ищет ключ от несуществующей двери. Вот в чем суть, и вот где начинается и заканчивается ваше искусство. Оно умирает еще до того, как вы прикасаетесь кистью к холсту. Такому же мертвому, как ваш замысел. Кого интересует мертвый холст? Выйди на улицу, вглядись в лица проходящих женщин, посмотри на их тела, нуждающиеся в очищении. Искусство здесь, а не на твоих жалких картинах. Последняя капля жизни прекрасна. Душа вспархивает ввысь, как почти невесомый бумажный самолетик, и остается только тело, девственно чистое, не оскверненное уродливыми рисунками.
- Не знаю, что до прелести последней капли жизни, но, надеюсь, твоя душа не вспорхнула бумажным самолетиком, а сгорела в аду. Будь у меня такая возможность, я бы сделал то, что сделал, еще раз. Я бы повторил это тысячу, миллион раз - и наслаждение не становилось бы менее острым. Нет ничего лучше, чем наказать того, кто давно это заслужил. Иногда я жалею, что мне не снятся сны. Такой сон любой назвал бы кошмаром, но только не я. Я бы смаковал каждую минуту и смеялся, а после пробуждения на моих губах играла бы улыбка.
- Тристан, вот ты где. Заперся в мастерской, не отвечаешь на телефон. Бэзил клялся, что не видел тебя выходящим из дома. Что за шутки?
- Отец. - Тристан оборачивается и бросает короткий взгляд через плечо. Доктор Филипп Хобарт, несмотря на выходной, одет с привычной элегантностью: деловой костюм из серого шелка, белоснежная рубашка, нежно-розовый галстук. - Извини. Я оставил телефон в спальне.
- Сюда давным-давно пора провести линию и поставить стационарный аппарат.
- Только через мой хладный труп. В этом доме должно быть как минимум одно место, где я могу спрятаться от всего мира.
- Ты упрям как стадо чертей. - Отец подходит к мольберту, на котором стоит полуготовая картина. - Похоже, я отвлек тебя от работы.
- Не то чтобы. - Тристан отворачивается и вновь смотрит в зеркало. Он созерцает свое отражение вот уже минут десять и пытается понять, кому принадлежит это лицо. Кто-то заколдовал проклятое стекло, не иначе. И ведь самое обычное зеркало, ни капли храмового серебра. Но чем же объяснить тот факт, что оно показывает ему кого угодно - но только не самого Тристана Хобарта? Может, у него и вправду нет собственного лица, и отец прав, утверждая, что он - никто? - Я... размышлял.
- Автопортрет. - Доктор Хобарт делает еще один шаг к картине и склоняет голову на бок. - Не люблю судить о том, что еще не завершено, но это мне нравится.
- Это чудовищно, - возражает Тристан, пытаясь понять, к чему относится этот комментарий - к отражению или к картине. И добавляет: - Мне никогда не давались автопортреты.
- Ты слишком строг к себе, мой мальчик, - мягко упрекает его отец. - Приехал Альберт, и я решил позвать тебя. Вы давно не виделись. Ко второму завтраку уже накрыли. Ждем тебя в малой столовой.