Глава 25
Польских послов приняли в Посольском Приказе. Васильку тоже пришлось идти. Пан Сапега хотел, чтобы он он ему сказал, если толмач что не так с русского переведет. Они сидели и обговаривали, когда царь Иван их примет. Васильку было скучно, он слушал беседу вполуха, думая о своем. Одного из бояр звали Морозов. Василёк слушал, слушал, да и спросил напрямик:
- Это не у тебя ли, боярин Морозов, отца убили по приказу царя за провинность малую?
Все запнулись, лицо пана Сапеги налилось кровью, а боярин Морозов аж позеленел.
- То пан не твоя забота! А ты кто таков?
- Пан Василий Межирический, - представился Василёк.
Когда вернулись на подворье, пан Сапега начал горячиться:
- Ты что, пан Василий, с ума сошёл?
- Увидишь, нас теперь по-быстрому примут.
- Почему?
- Морозов хочет со мной один на один побеседовать. Где же лучше, как не во время приема.
Пан Сапега удивился.
- Посмотрим, прав ли ты.
Прием им назначили с молниеносной для Москвы быстротой, через две недели.
Через неделю, Василек снова сидел в кабаке с кладбищенским служкой.
- Ну, нашёл мужика?
Служка в ответ протянул руку за деньгами. Василёк отдал ему мешочек с монетами. Тот с удовольствием выпил водки и начал рассказывать:
- Он теперь монах, раскаялся в грехах своих.
- В каком монастыре?
- В Донском.
- Пошли.
- Мы так не договаривались!
Василёк так на него посмотрел, что служка осекся. В монастырь их пускать не хотели, но Василёк позвенел монетами и привратник отворил. Их провели в укромный дворик заваленный снегом и к ним вышел инок Александр. Ему было лет шестьдесят, с длинной, седой бородой. Василёк посмотрел на его огромные, тяжелые, заскорузлые руки и невольно вздрогнул. Инок всё время тёр эти руки, словно пытаясь что-то оттереть. Служка залебезил:
- Инок Александр, это тот мужик, про которого я тебе говорил. Сын.
Инок смотрел на Василька внимательно, пытаясь что-то вспомнить.
- Подожди за воротами, - приказал Василёк служке.
- Как тебя зовут? - спросил инок когда они остались одни.
- Василий, Шибанов.
Инок сначала отшатнулся от него, словно призрак увидал, а потом упал перед ним на колени:
- Прости меня, ради Христа!
- За что простить-то?
- Я твоего отца замучил, вместе с Малютой и ещё одним.
- Скажи мне всё.
Инок, так и не поднимаясь с колен, рассказал Васильку, как отца его пытали, как он держался и ни слова не сказал. Василёк боялся вздохнуть.
- Когда простил он Малюту, про любовь говорил, словно что-то перевернулось во мне. Ушёл я оттуда и назад не поглядел. Прости меня, ради Христа?
Василёк ответил очень медленно:
- Бог тебя простит, а я не могу.
- А Малюта тогда испугался. Даже царю не сказал то, что отец твой говорил, - хриплый голос инока прервался кашлем.
- А ты откуда знаешь?
- От дома Малюты ход потайной вёл, под Москвою-рекою, прямо в Кремль, в опочивальню государеву. А я с ним на всякий случай шёл, под дверью стоял и всё слышал.
- И что Малюта царю тогда сказал?
- Сказал, будто отец твой князя хвалил, умереть за него обещался.
- А ход тот, думаешь, он ещё там?
- Думаю, да.
Василёк вдруг почувствовал непомерную усталость. Еле дотащился до подворья, и ему снилось, что его подвешивают на дыбе, выворачивая суставы. А потом жгут раскаленным железом. Во сне он кричал, выл от боли, и так и не знал, сломался ли, сказал что под пытками или нет. Он проснулся измученный, будто и не спал вовсе. По утру позвал к себе Ваську. Мужик оказался ему в Москве очень полезен. Он был совершенно незаметен, легко сливаясь с окружающей толпой москвичей. Василёк доверял ему, как себе.
- Васька, поспрошай, где Малютин дом старый и кто в нем живет. Если сможешь в дом втереться, разведать, что и как, то еще лучше, - наказал он слуге.
Васька вернулся скоро. Дом Малюты найти было не сложно. Хоть и умер он десять лет назад, москвичи все ещё старались обойти этот дом стороной, а уж коль не могли, то крестились, проходя мимо. Дом теперь принадлежал Борису Годунову, Малютиному зятю, и был почти заброшен. В доме никто не жил, кроме ключницы и её дочки. И с ключницей Васька познакомился. Только она была, как кремень, мол в дом никого впускать не велено.
- Ключница одно дело, - говорил пану Васька, - а вот дочка её, другое. Это по твоей части.
- Что значит, по моей части?
- На меня она не польстится, а ты, пан Василий, сам знаешь: улыбнёшься ей разок, она что хошь для тебя сделает.
- Ладно, где я её увижу?
- В церкви, вестимо. Я тебе покажу.
На следующий день, Василёк уже стоял в церкви рядом с очень молоденькой девушкой. Она подняла смиренно склонённую голову, посмотрела на него с любопытством. Он улыбнулся ей ласково. Она зарделась. Так они и переглядывались несколько дней. А потом он прошептал, да так тихо, что только она слышала:
- Увидеть тебя хочу. Одну.
Она застеснялась, но ответила:
- В дом на Бересенке приходи, как темно станет, с калитки.
Василёк молча кивнул.
Фасад дома Малюты выходил на набережную Москвы-реки, а задний двор на глухой тупик, окруженный высокими заборами. Василёк взял с собой Ваську, чтобы на стороже стоял. Подошёл к калитке в сумерках обойдя ночные заставы. Девушка уже ждала его, отперла низкую дверь и впустила в сад. В руках её звякнуло железное кольцо со всеми ключами к дому. Василёк жадно посмотрел на это кольцо, но сразу опомнился и перевёл своё внимание на ждущую девушку. В меховой шапочке, в шубке, вся раскрасневшаяся от мороза, она была очень хорошенькой. Она ему нравилась.
- А нас никто не увидит?
- Мать выпила наливки домашней да спит, её пушкой не разбудишь.
- Как зовут тебя?
- Надюшкой.
Василёк улыбнулся, поцеловал её в розовенькие нежные губки, и сразу понял, что впервой ей, она аж зашлась от удовольствия и смущения. Он еще раз поцеловал её, уже дольше, горячее, и она прильнула к нему, дрожа, как молоденькая гибкая осинка. Так они встречались каждый вечер, Василёк целовал Надюшу, но не больше. Наконец почувствовал, что она для него на всё готова, сказал страстно:
- Хочу ближе с тобой быть.
Надюша запнулась на мгновение, а потом прошептала, почти беззвучно:
- Завтра приходи, я тоже с тобой быть хочу.
Когда Василёк вернулся на подворье, его уже ждали охранники и провели к послу. Пан Сапега смотрел на него с неудовольствием:
- Ты что делаешь, пан Василий, с подворья ночью ушел, по Москве бродишь?
Пан Межирический усмехнулся чувственными губами:
- Так, ласки женской захотелось.
Пан Сапега поморщился, будто такие плотские заботы были ниже его внимания.
- Надеюсь, ты помнишь, что послезавтра нас принимает царь Иван.
- Не беспокойся, пан посол, я этот прием ни за что не пропущу.
Глава 26
На следующий день Василёк, с замирающим сердцем, ждал у калитки Малютина дома. В кармане зипуна лежал кусок воска, чтобы отпечатки с ключей сделать. Надюша, вся раскрасневшаяся и смущённая, приоткрыла ему дверь и взяв за руку повела в подвал. Когда спустились по каменной лестнице в огромную комнату под низкими прокопчёнными сводами, Василёк осмотрелся: всюду была свалена какая-то мебель и у стен стояли тяжёлые дубовые сундуки с добром. От главной комнаты отходили ещё проходы, а в дальней стене тускло блестела при свете свечи обитая железом дверь.
- А эта дверь куда ведет?
- Не знаю, мать говорит, нечистая сила там живет.
Василёк понял, что эта-то дверь ему и нужна. Но сначала... Он снял с Надюши шубку, кинул на пол. Потом и сам с ней на шубку опустился. Она была очень молодая и очень худенькая. Он легко провел рукой по её почти плоской груди, по узкому, тоненькому телу, вспомнил плотные, упругие бедра и налитую грудь жены. У него перехватило дух от страсти и желания. Но Елизавета была далеко, а здесь была эта девушка, и она ждала его любви и ласки. Василёк наклонился к ней, посмотрел в широко раскрытые доверчивые глаза и начал целовать, сначала нежно, потом всё жарче.
Когда Надюша наконец забылась сном рядом с ним, он взял с полу кольцо с ключами и сделал отпечатки в воске с ключей к калитке и дому. Потом вскочил и подошел к двери. Возился долго, но нашёл подходящий ключ который повернулся в замке, сделал и с него отпечаток. Открытая дверь вела в каменный проход к крутым ступеням поросшим склизкой плесенью; сквозь каменные стены и с потолка сочилась вода. Ледяные капли падали ему на голову, скатывались за шиворот рубахи и по спине, вызывая невольный озноб. Василёк шёл всё дальше и ему казалось, что его похоронили заживо в каменном мешке, в узком тесном туннеле под низким давящим потолком. От главного хода ответвлялись другие, тёмные и страшные. В стенах были ниши с цепями и орудиями пыток. Василёк содрогнулся, хотя и знал, что его отца пытали в Кремле. Ему показалось, что в углу белеют человеческие кости. Он шёл довольно долго, прежде чем заметил, что пол начал подниматься, видно он был уже на другой стороне Москвы-реки. Широкие ступени вели вверх, в Кремль. В конце лестницы была ещё одна дверь. Василёк приник глазом к замочной скважине. Комната по другую сторону двери была простая, как монашеская келья, с развешенными по стенам тёмными иконами. Он никого не видел, но услышал голоса. Один, старческий и визгливый, говорил:
- Помоги мне лечь, Богдан. Мехом накрой, холодно.
Молодой глубокий голос ответил:
- Как прикажешь, государь!
Потом наступила тишина. Скоро раздался храп молодого и посвистывание царя. Василёк нашёл ключ, что в замок подходил, отпечаток сделал. Легко сбежал вниз по ступеням. Занятый тяжкими думами об отце он и не заметил, как вернулся в подвал Малютиного дома.
Надюша спала, а он сидел и смотрел на её умиротворенное личико. Она будто почувствовала его взгляд, потянулась к нему. Василёк ещё раз обнял её, прижал к себе. Потом заговорил быстро:
- Надюша, не говори никому про меня, ни матери, никому. Как не было меня.
Она смотрела на него с не пониманием.
- Ты... больше не придешь ко мне?
- Нет. Не увидишь меня больше. И в подвал этот окаянный не ходи, и вправду нечистая сила здесь.
Она только одно услышала.
- Но почему тогда ты со мной... Тебе в этот дом войти надо было? Ты что, вор?
Василек покачал головой.
- Нет, не вор. Только если кому про меня скажешь, что я здесь был, то и тебе, и матери твоей, плохо придется.
Надюша наконец поняла смысл его слов, зарыдала, начала бить его в грудь маленькими кулачками. Он схватил её руки, целовал, утешал её. Она сдалась, перестала биться в его объятиях, только тихонько вздрагивала. Василёк поцеловал её в лоб. Когда вышел на улицу, отдал Ваське воск, наказал ключи сделать.
На следующий день польское посольство принял царь. Их вели по Кремлю и Василёк, в лучшем своем кафтане, шел позади пана Сапеги. Он всё думал о том как по тем же палатам тащили его отца, измученного пытками, с обожженными ступнями и вывернутыми на дыбе суставами, но не сломленного и не потерявшего своей чести. Он как-то онемел внутри. Наконец их ввели в Грановитую Палату, блистающую золотом, расписанную святыми иконами. Царь сидел на троне в шапке Мономаха и в расшитой золотом и украшенной драгоценными камнями длинной одежде: сгорбленный, распухший, с острой тощей седой бороденкой. Глаза царя бесцельно бегали по комнате, а потом остановились на лице Василька с интересом. Он что-то спросил у стоявшего рядом боярина, мотнув бородёнкой в сторону посольских. Василёк слышал от князя Курбского, что царь брал к себе в постель молодых смазливых парней и ему стало не по себе. Но после короткой паузы прием продолжился. Пан Сапега подал верительные грамоты, говорил царю убедительно и настойчиво, что король Баторий войны не желает но хочет прочного мира. Царь будто и не слышал посла. После приема, боярин Морозов как бы случайно оказался рядом с Васильком.
- Говорить с тобой мне надо. Домой ко мне приходи, завтра в полдень, - он произнес эти слова так тихо, что никто, кроме Василька, не услышал.
- Приду, - так же тихо ответил Василёк.
Продолжение следует...