Толстой уже при жизни был классиком, настоящим инфлюенсером XIX века с толпами поклонников (без хейтеров тоже не обходилось) и тысячами последователей.
Его ставший последним роман «Воскресение» вышел в 1899 в журнале «Нива», вызвал огромный ажиотаж и бурю эмоций у современников, сразу же был переведен на несколько иностранных языков, а впоследствии многократно экранизирован.
Герой романа, богатый помещик Дмитрий Нехлюдов, тяготится праздной холостой жизнью. Он подумывает жениться на женщине своего круга, дочери генерала, но не чувствует уверенности в своем выборе и не решается сделать предложение. По воле случая он становится присяжным в уголовном процессе и в одной из подсудимых, проститутке, обвиняемой в убийстве, узнает Катюшу, девушку в которую когда-то был влюблен и с которой поступил нечестно. Мучимый совестью, желая искупить вину, он решает жениться на Катюше и, если потребуется, следовать за ней на каторгу в Сибирь.
… это была она, та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Вместе с Нехлюдовым читатель то попадает в зал суда, где достопочтенные господа отправляют правосудие, то в светскую гостиную, где хозяева жизни томно рассуждают о высоких материях. Из деревни вас переносит в столицу, а из приемной высокопоставленного министра в тюремную камеру. Вместе с героем вслед за арестантами вы пойдете на каторгу и увидите несправедливость и бесчеловечность «системы», которая ставит целью своего существования избавление общества от зла, но вместо этого сама провоцирует и «штампует» это зло.
Шансов не заметить за фасадом сюжетных перипетий темы, которые занимают автора, нет никаких. В общем-то сюжета в романе как такового и нет. Есть только череда описаний, последовательно срывающих занавес «нормальности» с привычных представлений о жизни. Герой романа, осмысливая то, с чем сталкивается, разоблачает себя, разоблачает свое окружение, разоблачает читателя. Если сильно проникнетесь, то уже не сможете смотреть обычным взглядом ни на воспитание юношей, ни на церковь, ни на службу в армии, ни на деятельность чиновников, ни на своих «добрых тетушек» и давних друзей.
Современники восприняли роман близко к сердцу: судьи писали Толстому, что он не знает о чем говорит и все ложь, одни критики хулили его за неправдоподобность мотивов героев, морализаторство, покушение на «общественные скрепы», другие хвалили за жизненность поднимаемых проблем, силу и выразительность художественного содержания.
Слушая то Софью Васильевну, то Колосова, Нехлюдов видел, во-первых, что ни Софье Васильевне, ни Колосову нет никакого дела ни до драмы, ни друг до друга, а что если они говорят, то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых, то, что Колосов, выпив водки, вина, ликера, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку. Он не шатался, не говорил глупостей, но был в ненормальном, возбужденно-довольном собою состоянии; в-третьих, Нехлюдов видел то, что княгиня Софья Васильевна среди разговора с беспокойством смотрела на окно, через которое до нее начинал доходить косой луч солнца, который мог слишком ярко осветить ее старость.
- Как это верно, - сказала она про какое-то замечание Колосова и пожала в стене у кушетки пуговку звонка.
В это время доктор встал и, как домашний человек, ничего не говоря, вышел из комнаты. Софья Васильевна проводила его глазами, продолжая разговор.
- Пожалуйста, Филипп, опустите эту гардину, - сказала она, указывая глазами на гардину окна, когда на звонок ее вошел красавец лакей.
- Нет, как ни говорите, в нем есть мистическое, а без мистического нет поэзии, - говорила она, одним черным глазом сердито следя за движениями лакея, который опускал гардину.
- Мистицизм без поэзии - суеверие, а поэзия без мистицизма - проза, - сказала она, печально улыбаясь и не спуская взгляда с лакея, который расправлял гардину.
- Филипп, вы не ту гардину, - у большого окна, - страдальчески проговорила Софья Васильевна, очевидно жалевшая себя за те усилия, которые ей нужно было сделать, чтобы выговорить эти слова, и тотчас же для успокоения поднося ко рту рукой, покрытой перстнями, пахучую дымящуюся пахитоску.
Широкогрудый, мускулистый красавец Филипп слегка поклонился, как бы извиняясь, и, слегка ступая по ковру своими сильными, с выдающимися икрами ногами, покорно и молча перешел к другому окну и, старательно взглядывая на княгиню, стал так расправлять гардину, чтобы ни один луч не смел падать на нее. Но и тут он сделал не то, и опять измученная Софья Васильевна должна была прервать свою речь о мистицизме и поправить непонятливого и безжалостно тревожащего ее Филиппа. На мгновение в глазах Филиппа вспыхнул огонек.
"А черт тебя разберет, что тебе нужно, - вероятно, внутренне проговорил он", - подумал Нехлюдов, наблюдая всю эту игру. Но красавец и силач Филипп тотчас же скрыл свое движение нетерпения и стал покойно делать то, что приказывала ему изможденная, бессильная, вся фальшивая княгиня Софья Васильевна.
Показался ли мне роман художественно выразительным? Да. Показался ли он мне нравоучительным? Нет. Вызывал ли брожение мыслишек? О, да: растревожил совесть, посеял вопросы и не дал ответов, оставил мучаться. Казалось бы, должно было случиться попадание «в десяточку». Но понравился ли мне роман? Честно – не понравился. Иногда закрываешь книгу и остается такой осадочек недопонимания. Вроде бы было красиво и не оторваться, только не понятно зачем это было. И вот наконец-то у меня в руках побывал текст, из которого совершенно понятно, зачем и что хотел сказать автор, но как раз это и перечеркнуло для меня все достоинства произведения. Вот уж действительно a man is a fool …