На могиле нашей землячки Зайтуны Альбаевой наконец появится памятник
29 марта этого года в калмыцком степном селе Садовое, в 120 км от Волгограда, состоялась необычная траурная церемония. Группе поисковиков в составе миякинцев Вильсура Нафикова и Радика Якупова и их коллеги из Калмыкии атамана Сарпинского казачьего округа Евгения Перфильева удалось, наконец, найти останки нашей героической землячки, долгие годы числившейся пропавшей без вести, — 20-летней уроженки башкирского села Киргиз-Мияки Зайтуне Альбаевой, которая погибла 9 августа 1942 года в перестрелке с отрядом моторизованной немецкой разведки. Об этом наша газета рассказывала («РБ» от 7 апреля 2023 года). Но прежде, чем подвести черту под этой драматической историей, хотелось бы окинуть ее новым, свежим взглядом и, может быть, извлечь из нее какие-то уроки.
Каждый выбирает сам
Их было двое в то утро на посту внешнего наблюдения, оповещения и связи (ВНОС), призванного следить за вражескими самолетами, когда в село ворвалась разведгруппа немецких мотоциклистов. Пост не был предназначен к ведению боя, его задачей являлось наблюдение за небом, и дежурившие там девушки должны были прежде всего докладывать по телефону обо всем увиденном, а не вступать в бой с противником. Впрочем, в бой вступила одна Альбаева; ее напарница, бросив винтовку, упала на колени и молилась. И, конечно, была схвачена и увезена в плен. Упрекать ли ее в том, судить не нам — ведь девушки, по большому счету, фактически были брошены на произвол судьбы. Так что свой выбор Зайтуна сделала сама. Свой выбор сделал и ее старшина, единственный, кстати, мужчина в подразделении: при первых звуках стрельбы вместе со свободными от дежурства девушками он поспешил укрыться в надежном месте. А с наступлением темноты, переодевшись для маскировки в женскую одежду, вместе с уцелевшими связистками покинул село. Хоронить убитую он тоже не стал, отложив это дело до приезда фельдшера и передоверив его двум местным жительницам. Последние и уложили тело девушки на дно вырытого на случай авианалетов окопчика и, боясь возвращения немцев, поспешно засыпали землей. Вот, если коротко, и вся история.
Но остаются вопросы. Почему, если были свидетели гибели Зайтуны, ее посчитали пропавшей без вести и известили об этом ее родных? И что подвигло 20-летнюю связистку, в недавнем прошлом студентку Уфимского училища искусств, вступить в неравный бой с хорошо вооруженным противником, в котором у нее не было никаких шансов остаться в живых? Сегодня нам уже трудно ответить на этот вопрос, как и трудно представить себя на ее месте — ведь нас разделяют восемь десятилетий. И что мы вообще знаем об этом окутанном дымкой времени предвоенном поколении?
Учись не плакать
Вот несколько сохранившихся фронтовых Зоиных писем (близкие на русский манер называли ее Зоей). Первое из них адресовано младшей сестренке и отправлено со сборного пункта в Стерлитамаке за неделю до отправки в часть. Написанное наспех на обороте географической карты (писчей бумаги под рукой не оказалось), оно смотрится как завещание старшей сестры.
«7.05.42. Родная моя сестренка!
В общем ты, Нюра, конечно, еще не взрослая, но все-таки ты сохрани это письмо, а когда вырастешь, побольше и поглубже будешь разбираться, тогда прочтешь.
Мне и тяжело, с одной стороны, но в такое время что-то нужно для родины сделать, родина требует этого от нас. Читай, Нюра, газеты и поступай в этом же году в комсомол. Развивай свой мозг, он у тебя в политических делах еще ничего не понимает. Будь умной, умей при себе держать секреты, не распускай себя. Ты уже должна понимать, что в жизни девчонки все встречается. Ты учись, Нюра, не плакать. Я знаю, ты очень часто плачешь — это хуже для тебя.
Ну, пока, Нюрочка. Целую тебя и родненькую мамочку.
Зоя, мамина дочь, Нюрина сестра».
Увы, в тот момент она еще не знает, что попрощалась с домом окончательно. Что на письма, которые она отправит сначала из Элисты (там, вместе с другими новобранцами, пройдет она свою «небесную академию», научится даже на слух, в ночной темноте, различать свои и вражеские самолеты), а после из Садового (где применит эти знания на практике) не получит ни слова в ответ. Хотя отвечали аккуратно, но неумолимая военно-полевая почта работала для нее только в одну сторону. Недоумением и тревогой за родных, за отца, тоже где-то воюющего, переполнены строки ее последних писем.
«Здравствуйте, милые сестренки и мамочка! Сообщаю, что я живу по-старому, т.е. всего достаточно. Нам форму выдали. Вы не узнаете меня в гимнастерке, юбке и пилотке, причем говорят, что мне идет. Нам все дали, все хорошо, но вот писем от вас по-прежнему не получаю. Мои ли к вам не доходят, или вы не пишете?»
И, наконец, единственная и тоже безответная открытка, отправленная из села Садового за месяц до гибели:
«Я даже не знаю, что с вами и где папочка мой, и как вы живете, и в каких условиях находитесь. У меня не знаю как сердце болит из-за вас. Хотя бы одно письмо получить и папин адрес».
А между тем она не догадывается, что их с отцом разделяет всего какая-нибудь сотня километров и что в это самое время он тоже находится где-то в окрестностях Сталинграда, в армии генерала Чуйкова, обеспечивая в качестве лейтенанта интендантской службы переправу через обстреливаемую, горящую Волгу. Ему, потерявшему на войне старшую дочь, словно по иронии судьбы, предстоит пройти эту третью в его жизни войну без единой царапины (если не считать контузии) и закончит он ее в самом сердце Германии, в Потсдаме.
Сведений не поступало...
Но вот войне конец, и солдат начинают распускать по домам. Вернулся в январе 1946 года в свой совхоз, где директорствовал перед войной, и Рахматулла Альбаев, все еще не теряя надежды на то, что объявится его любимица Зайтуна: ведь не было же сообщения о ее гибели. Однако на все свои запросы он получает один и тот же стандартный ответ: «На ваш запрос сообщаем, что рядовая Альбаева Зайтуна Рахматулловна, 1922 года рождения, уроженка д.Мияки Макаровского р-на Башкирской АССР, пропала без вести в ноябре 1942 года. Сведений о ее судьбе из в/части не поступало».
Нечего делать, смирился Рахматулла и понял: не объявится. И, зажав сердце в кулак и постановив назвать в честь погибшей старшей дочери родившуюся в его отсутствие внучку (до поры до времени обходившуюся без имени), приступил к исполнению оставленных им директорских обязанностей. Потому что дела в совхозе обстояли гораздо хуже, чем он представлял это себе оттуда, из поверженной Германии.
А жили так, будто война для сельчан и не кончалась. Почти половина мужского населения не вернулась с войны — словно стальной бороной прошлась она по деревне. А из тех, что вернулись, едва не половина были увечные. Вот такое покалеченное воинство было теперь под началом у Рахматуллы, и полагаться приходилось в основном на женщин, от чего за войну он успел отвыкнуть. Отвык он и от нравов, которые царили в тылу. Там, на фронте, хоть и была рядом смерть, но все было по-честному. А здесь повсюду «двойная бухгалтерия», и прав прежде всего тот, кто умеет угодить начальству и ладить с «органами».
Понимать этого Рахматулла не хотел. Однажды, на очередном партсобрании, он отвел кандидатуру начальника местного НКВД, которого прочили на какой-то выборный пост, и взамен его предложил… себя. Конечно, знал, с кем схлестнулся, но это его не остановило. А ведь в ту пору подобный поступок был просто самоубийственным, и когда жене стороной донесли об этом, она несколько дней жила в страхе, что ее старика посадят. Но пронесло.
Солдат партии
А вот несколькими годами раньше не пронесло. В совхоз нагрянула очередная комиссия из райкома партии. В ту пору их было навалом, и везде было принято их ублажать, кормить обедом, давать в дорогу корзинки с «дарами природы» и т.д.
Но Рахматулла повел себя так, будто ему об этом ничего не известно. Однако и члены комиссии не догадывались, с кем имеют дело, и ждали того, что им положено. А когда, не дождавшись подношения, собрались уезжать, недовольный председатель комиссии сказал, что было бы желательно, чтобы директор дал им с собой бочонок меда (он знал, что в совхозе есть пасека). На что тот, не моргнув глазом, ответил: «Вот когда у меня будет своя личная пасека, я сам привезу вам целую бочку меда». Стоит ли удивляться, что после такого его служебная карьера покатилась под гору.
Но была, думается мне, и еще одна причина — это смерть любимой дочери и полная неизвестность вокруг обстоятельств ее гибели. Она-то и надломила пятидесятилетнего Рахматуллу. А иначе вряд ли коммунист с 25-летним стажем, прошедший огонь и воду Гражданской и двух мировых войн, один из зачинателей колхозного движения у себя на родине, управляющий Киргиз-Миякинским отделением Госбанка, в 1947 году работал бы объездчиком Селеукского лесничества.
После этого он: уполномоченный по строительству Хаженской ГЭС Макаровского района (маленькой гидростанции на горной речке Шида, предназначенной для снабжения электричеством близлежащих деревень), заведующий производством инвалидной швейной артели, директор Макаровского райпромкомбината — и выше этого он уже не поднимался. Но все это было уже после Зайтуны, чья смерть словно вырвала у него из сердца какой-то поддерживающий его жизненный стержень.
Существовало когда-то такое выражение — солдат партии, и Рахматулла как нельзя лучше подпадал под это определение. Он действительно без колебаний брался за каждое порученное ему дело, вкладывал в него всю душу, все свои способности и жизненный опыт. Взять хотя бы его пятилетнюю службу в должности управляющего Миякинским отделением Госбанка. Где и когда успел он обучиться этой премудрости — с его-то семью классами! Вероятней всего, на каких-то курсах, которых в его жизни было не счесть. Но он смело пускается в это новое для него предприятие, не боясь принимать на себя ответственность, как не боялся ее в годы Гражданской войны. И в этом отношении он был, что называется, государственным человеком. Именно на таких, как он, и держалась в первые свои годы советская власть.
Родственники вспоминают: когда его хоронили, собралось очень много незнакомых людей, и среди них одна женщина. Она узнала о его смерти из газетного некролога и пришла, чтобы рассказать о том, скольким ему обязана. В конце 1930-х годов она совсем молоденькой девушкой жила в этом совхозе, который, между прочим, был одним из островков ГУЛАГа. Наряду с вольнонаемными туда ссылали и семьи раскулаченных, детям которых путь к полноценному образованию был закрыт. И скольким из них дал Рахматулла путевку в жизнь, скольким выдал справку для поступления в вузы и техникумы. Без него, рассказывала та женщина, не видать бы ей высшего образования, как своих ушей. Разве это не государственный подход?
Что говорить, самыми разными ликами оборачивалась советская власть к своим «подданным». Но Рахматулла Альбаев, представлявший самое ее низовое звено, олицетворял далеко не худшую ее сторону.
Потому что иначе не могли
Отдавая дань памяти Зайтуне Альбаевой, мы не можем пройти мимо ее духовного родства со многими отдавшими жизнь за Родину ее сверстниками, в том числе с молодогвардейцами. Об этом, между прочим, упоминает в своих «Воспоминаниях» и маршал Г. К. Жуков, говоря о той исключительной роли, которую сыграло в нашей победе юное поколение. Ведь оно вступило в жизнь в самый канун войны и питалось теми идеями, которыми был пронизан предвоенный воздух. И в этой связи вспоминается вот что.
Знаменитый роман А. Фадеева «Молодая гвардия» создавался, как известно, по еще не остывшим следам героев-краснодонцев и тогда же был удостоен Сталинской премии. Однако ветер вскоре переменился, в романе усмотрели принижение роли партии в руководстве комсомольским подпольем и буквально вынудили Фадеева переписать свой роман. «Перерабатываю молодую гвардию в старую», — саркастически замечает он в одном из своих писем. И невдомек было этим «блюстителям», взявшимся исполнять спущенный сверху политический заказ, что все эти мальчишки и девчонки, которые, не дожидаясь «руководящих указаний», вступили в смертельно опасную схватку с оккупантами, действовали по велению сердца, потому что так были устроены и иначе не могли.
И точно так же не нуждалась Зайтуна Альбаева ни в каком «идеологическом допинге», чтобы в свой смертный час поступить так, как она поступила. У нее перед глазами был пример ее родного отца, которого она любила и для которого понятия чести и долга занимали в жизни не последнее место. «Что-то нужно сделать для родины», — говорится в ее письме младшей сестре, и в этих немногих словах заключена вся ее «военная тайна», которую безуспешно пытался выведать у Мальчиша-Кибальчиша Главный Буржуин в знаменитой сказке Аркадия Гайдара.
Но как же горько сознавать, что так и умер Рахматулла Альбаев, ничего не зная о последних минутах свой любимицы. И как ни велика была потеря, но это знание все-таки могло бы в какой-то мере скрасить его старость. «Вернуть нельзя, забыть невозможно», — высечено на камне, установленном казаками Сарпинского района Калмыкии на месте ее гибели. То есть память — это тоже какая-то существенная часть нашего бытия. А вот с этим Альбаевой, увы, не повезло.
Тридцать лет она числилась пропавшей без вести. В Садовом даже не знали настоящего имени погибшей «связистки Зои», пока подросшая к тому времени и названная в ее честь племянница не догадалась написать по ее последнему фронтовому адресу. И только так удалось установить ее фамилию и номер воинской части. Но Рахматуллы к тому моменту уже не было в живых.
Вопросы без ответа
Ну а была ли все-таки похоронка? Это темная история. Дело в том, что на сайте «Память народа» выложено недавно обнаруженное родственниками извещение о ее гибели, врученное 17.11.42 г. Как и обычно, оно сопровождается стандартным текстом: «Альбаева Зайтуна Рахматулловна, уроженка БАССР, Миякинского р-на, Мияк. с/с, в бою за социалистическую Родину, верная военной присяге, проявив геройство и мужество, убита в с. Садовое, Калм. АССР 8-го августа 1942 г. (так в тексте)». Но кому конкретно было вручено это извещение, неизвестно, как неизвестна и его дальнейшая судьба — ведь никого из ее близких в Мияках на тот момент не было.
А 29.Х.46 г. из Макаровского РВК (место последнего жительства родных Зайтуны) в Москву, в Управление Наркомата обороны по учету погибших и пропавших без вести, было отправлено донесение с прилагаемым списком военнослужащих, «с которыми прекратилась связь в период Великой Отечественной войны». И одна из них — Альбаева, против имени которой впечатано: «можно считать пропавшей без вести — Х.1942».
Как такое могло случиться? Причуды советской бюрократической машины? Но ведь начальство 44-го отдельного батальона ВНОС не могло не знать о ее гибели, если бывший комбат В. Бейлихис писал после войны ее родным: «Заметив приближающихся немецких мотоциклистов, она, как было положено, доложила об этом в роту, передала по линии связи донесение о пролетавшем фашистском самолете и сказала: «Открываю огонь». Послышались выстрелы из карабина и автоматная очередь. И снова голос Зои: «Прощайте, девочки, умираю за Родину!»
Казалось бы, какие еще нужны свидетельства? Но нет, он тут же спешит оговориться, что «последние обстоятельства мы узнали только через много лет». Загадка: рядовые бойцы знают то, что положено по должности, но это почему-то неведомо командиру части.
Но перевернем эту грустную страницу. К нынешнему поколению у Зайтуны Альбаевой вроде бы никаких претензий нет. Ее имя стало как пароль, породнивший два до недавнего времени даже не подозревавших о существовании друг друга села — башкирское и калмыцкое, ставших побратимами. В ее честь названы улицы, а старшеклассники пишут сочинения о ее подвиге.
Однако история эта будет неполна без ее завершающего, финального аккорда. Это открытие памятника на могиле Зайтуны Альбаевой, в сборе средств на который приняли участие десятки миякинцев и в том числе ее ближняя и дальняя родня.
Оно, как ожидается, должно быть приурочено к 78-й годовщине нашей Победы. И опять, как и в прошлые разы, съедутся представители двух сел-побратимов, чтобы сообща отметить это печальное событие, главными персонажами которого станут на этот раз не только сама Зайтуна, но и те самоотверженные люди, кто не пожалел сил и времени, чтобы с минимальными шансами на успех разыскать в зыбучем песке ее останки. На памятнике будут высечены ее последние слова, с которыми она отошла в вечность: «Прощайте, девочки, умираю за Родину». А на обратной его стороне — строки из стихотворения Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом»:
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жизнь завещаю, —
Что я больше могу?
Автор: Игорь РЕЙФ