Люди пляшут вокруг майского шеста. Ухватившись за ленты, они проносятся, толкаясь, друг мимо дружки с сияющими разгоряченными лицами, настолько ярко-пунцовыми, что кажется, это не кожа, а мясо.
Справа от меня плетёное кресло-каталка Джона скрипит, когда он наклоняется в мою сторону.
— Рэймонд сказал мне, что ты опять взялась за писанину, — сказал он.
Я подавила в себе негодование и кивнула. Рэймонд — Рэй — лечащий врач Джона. Этот мужик вечно лезет не в своё дело. На больничной лужайке танец подошел к концу, и мы зааплодировали вместе со всеми. Похоже, мне нужно что-то ответить.
— Я собираю материал для книги о фольклоре.
Я почувствовала, что его брови дрогнули, даже не видя этого.
— Так ты за этим пришла, — он кивнул в сторону майского шеста, опутанного лентами. — Значит, исследование. А я-то думал, что ты моральный долг отрабатываешь.
— Почему бы мне это не совместить?
Он тихонько засмеялся.
— Вот ты пройдоха, Дот.
В голове всплывают воспоминания. Что-то, что я говорила давным-давно. Ты мне рассказывал про лужу, Джон? Не зная, куда девать глаза, я пялюсь на платье майской королевы.
— Я пришла, потому что мне нужна помощь Рэя.
— Ага, значит, на этот раз Рэймонд, — сказал он. — Он решил, что ненавидит Рэя. Потому что он недостаточно врачебный.
Я бросаю взгляд наверх, на балкон позади нас, и замечаю песочного цвета штаны. Там Рэй — курит и смеётся вместе со своими коллегами. У него в руке сэндвич: треугольник свежего белого хлеба с ветчиной и маринованным огурцом.
— Не поздновато ли играть в хорошего доктора? — Начала я и осеклась, поймав взгляд Джона. Костяшки его пальцев побелели, когда он вцепился в подлокотники своего кресла. У него заиграли желваки.
— Так и что за помощь?
— С банком.
— У тебя проблемы?
Я моргнула, удивлённая его искренним участием.
— Нет, Ничего такого. Его имя всё ещё стоит на моих счетах. Издательские чеки тоже проходят через него. Я больше не ребёнок, я хочу, чтобы это прекратилось. Черт возьми, мне уже тридцать два!
— Если тебе нужен агент, попроси меня. Ведь я твой кузен.
Я смотрю на него. На нём неформальная рубашка, чтобы не выделяться из весёлой толпы, хотя сам по себе он слишком измождён, чтобы выглядеть весёлым. Даже спустя шестнадцать лет после войны на его костях слишком мало мяса.
— Ты не в том состоянии, — пробормотала я. — Кроме того, ты запросишь себе большой гонорар.
— А я не заслужил?
Его мягкий тон вдруг застал нас обоих врасплох, и на долю секунды в моём сердце поднялась радость. Достаточно ли времени прошло, чтобы забыть то, что я сделала? Но всё не так просто, разумеется. И не может быть. Он пожал плечами и спросил, почему всё-таки фольклор, когда я могу писать свои собственные истории?
Почему, в самом деле.
Три дня спустя Рэй — Рэймонд, но... ай, давайте не тешить его самолюбие! — Рэй чиркает спичкой в своём кабинете и подносит её к кончику своей сигареты, окно за его спиной залито дождём. Он отрастил тонкие усики, как у Эррола Флинна, опоздав с этим модным трендом на три года. Меня так и подмывает сказать ему, насколько глупо он выглядит, но я не рискую испытывать его нервы. Вместо этого я принимаю сигарету.
Он дал мне прикурить и отодвинулся, выпуская дым из своих широких ноздрей.
— Это немного безбожно, тебе так не кажется, Дот? — его капризные губы влажно блестят под тонкой полоской усиков. — Всё это язычество?
Я натянуто улыбнулась.
— В Мортоне, — говорю я, — верующие оставляют ивовые и тисовые веточки на конце каждой скамьи в церкви на Пасху. Никто не знает зачем. Интересно, правда? Когда ты думаешь о фольклоре, ты думаешь об отсутствии Бога, а я нахожу, что в фольклоре слишком много Его... Это похоже на наказание.
Он посмотрел мне в глаза.
— Какое наказание?
— Грубая музыка. Шаривари. Когда грешников гоняют по улицам деревни и гремят тазами и сковородками, а потом загоняют их в озеро или ручей, и погружают их в воду, — Я смотрела на дождь, зажав ненужную сигарету между пальцев. — Не настолько надолго, чтобы утопить, — пробормотала я. — просто достаточно долго, чтобы смыть всё плохое.
Он стряхнул пепел сигареты в остатки своего бренди и сказал:
— Когда же ты повзрослеешь.
******
Мне не терпится покинуть больницу — и это ассоциируется у меня с желанием покинуть своё прошлое. Я возношу беззвучные благодарности, когда добрый доктор однажды утром, оторвавшись от кофе говорит:
— Один мой приятель знает одного человека, у которого был Дорсетский Узер. По крайней мере, он так сказал. Тебе надо взять у него интервью для своей маленькой книжечки, Дот. У тебя очень хорошо получается брать интервью. Он бросает хитрый взгляд на Джона, который завтракает с нами на правах долгосрочного резидента. Он говорит весёлым тоном, но с тех пор, как я отстранила его от моих дел, по его глазам видно, что он хочет, чтобы я убралась отсюда и забрала свои разговорчики о наказаниях с собой. Поэтому я быстро чмокнула Джона в щечку и вернулась домой, писать свою маленькую книжечку.
И хотя я испытываю уколы гордости, моё любопытство всё же задето.
Узер — это рогатая голова, пустая внутри. Её носят во время Шаривари, для ритуала очищения от грехов. Она была утрачена на рубеже веков и никто точно не знает обстоятельств её исчезновения. Человек, у которого Дорсетский Узер был в последний раз, должно быть уже очень старый. Это, может быть, мой единственный шанс получить информацию из первых уст. Мысль о необходимости вытряхивать из кого-то информацию противна мне, но несмотря на моё собственное желание, на мечты Джона о том, что я вернусь к написанию романов, — мои продажи явно показывают, что я гораздо лучше справляюсь с изложением чужих слов, нежели своих собственных. Таким образом, я засунула свою неловкость куда подальше — это было несложно — и отправилась на встречу с этим человеком, мистером Лоуренсом Дурбином, или, точнее, с его дочерью, Эдит, которая ведёт себя, как брокер. Она предупредила, что время её отца стоит недёшево. Я убедила её, что могу заплатить.
В последних числах мая я села в электричку до Крукерна и через некоторое время постучалась в синюю дверь Дурбинов. Прежде, чем мне открыли, я успела отметить, что их дом, стоящий в некоторой изоляции, был в очень хорошем состоянии.
Эдит впустила меня. Она седая и худенькая, но не тощая. Первое, что она сделала — протянула руку, как попрошайка. Деньги вперёд. Просто восхитительная наглость. Вместо этого я крепко пожала её руку. Под ногтями у неё была грязь.
— Здравствуйте, Мисс Дурбин.
— Мисс Миллер, здравствуйте. Как доехали, хорошо? — и она стала выспрашивать, где я остановилась и всё такое. Я сказала, что сняла номер на старом постоялом дворе, У Георга, здесь в Крукерне, да, это была приятная прогулка и, да, мои ботинки отлично справляются со своей задачей, и, нет, я ничуть не устала.
— Но вы меня простите, я оставила свой бумажник на постоялом дворе, — говорю я, стаскивая перчатки палец за пальцем. — Мы можем назначить другое время, поскольку мы договорились о цене.
— Хм. Наверно, вам тогда лучше встретиться с папой, — сказала она, почесав в затылке. — Сюда, пожалуйста.
И она отвела меня в гостиную. Белогрудая собака-ищейка выбежала навстречу поприветствовать меня, в отличие от своего хозяина, Лоуренса, который с осторожностью разглядывал меня из своего великолепного кресла. Я взглянула на Эдит. Она сказала, что предупреждала отца о моём визите, поэтому я поприветствовала старичка, но он ещё глубже вжался в кресло.
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь стуком хвоста ищейки о диван.
— Сейчас он согреется. Чайку?
— Ага.
Она пошла ставить чайник, пока я искала, где бы присесть, что было проблематично, потому что ищейка не пускала меня. Наконец я уселась на оттоманку. Несмотря на жаркое время года, обивка холодная, какая-то сырая, а в комнате пахнет глиной. Будто кто-то копал червей. Лоуренс дулся до тех пор, пока не подали чай. Только тогда он вспомнил о хороших манерах и спросил как меня зовут.
Эдит покачала головой:
— Пап, я же тебе говорила. Клянусь, у него в последнее время в одно ухо влетает, из другого вылетает.
— Всё нормально, — сказала я. — Сэр, меня зовут Дороти Миллер. Я бы хотела задать вам несколько вопросов, если позволите.
Лоуренс принял из рук своей дочери кружку и умостил её на своих покрытых одеялом коленях. Кружка была наполовину пуста, чтобы он не расплескал чай. Чай, в котором так много молока, что он сгодился бы для ребёнка. Ищейка подошла проверить, что там у него, и он почесал её голову.
— Ты не из наших мест.
— Я живу в Бристоле, мистер Дурбин... ой, у вас есть сахар? Два, пожалуйста, без молока. Благодарю, Эдит, — я беру чашечку из изящного сервиза, который используется только в особых случаях, и продолжаю разговор. — Это мой первый визит в Крукерн. Я так понимаю, вы не всегда здесь жили?
Его губы вытянулись в ниточку.
— Я переехал сюда вместе с моими работодателями, Кейвзами в 1880-х. Они были из графства Дорсет.
Я спросила, был ли он когда-либо в графстве Дорсет, и он сказал, что нет.
— А вы тут только вдвоём?
— Мама умерла несколько лет назад, — сказала Дороти.
Неожиданная эта фраза кольнула в самое сердце и заставила меня говорить банальные соболезнования. Моя собственная мать умерла от туберкулёза, а вскоре после этого Ютландское сражение отняло у меня отца. Мне было пятнадцать. У дяди с тётей была свободная комната, а так как Джон был на фронте, то они взяли меня к себе. Все говорили, что они приличные люди, хотя я никогда не забуду, что когда тётя прочла мой первый рассказ, она назвала его хорошей попыткой.
Вдруг Лоуренс посмотрел на меня.
— Зачем вы здесь, мисс... мисс...
— Мисс Миллер, папа.
— Зачем вы пришли тревожить нас, мисс Миллер? Здесь нет ничего, что вам бы понравилось.
— Пап...
— Ну, так зачем это всё, а? — голос Лоуренса повышается, и он начинает нервничать. У Джона было то же самое, когда он вернулся с войны: старость и посттравматический синдром не далеко друг от друга ушли. — Чего ей надо?
— Извините, я не сказала. Я писатель. Я общалась с вашей дочерью.
— Она Дороти Миллер, пап, — прожужжала Эдит сквозь зубы. — Это ведь она написала ту книгу, которую ты так любишь?
Глаза Лоуренса заметались от меня с моей короткой стрижкой и синими джинсами к его дочери, с латками на рукавах. Мы родились в разные столетия. Я не виню его, когда он спрашивает, о чем мы могли бы говорить.
— Я пишу книгу о фольклоре, и наш общий друг сказал, что вы могли бы пролить свет на судьбу Узера.
Старик побагровел.
— Нет.
— Я заплачу за...
— Нет. НЕТ!
— ...это имеет большую культурную значимость...
Он вскочил на ноги.
— Я избавился от этой штуки и не собираюсь приглашать её обратно! Убирайтесь!
******
Ищейка вынюхивала что-то в живой изгороди. Крольчиху с крольчатами, а может быть лягушку. Когда Эдит свистнула сквозь пальцы, собака бросила свою находку — что бы это ни было — и метнулась назад. Глупое животное.
— Надеюсь, ваше путешествие не было напрасным, — сказала Эдит.
Провожая меня через поля к городу, она тяжело, с присвистом, дышит. Судя по часам, день подходит к концу, но сейчас середина лета, и мы зависли в этом странном сумеречном времени между ужином и сном, когда цифры на часах перестают значить что-либо, а соловьиные трели манят нас в даль.
Нет, путешествие не напрасно. Каков бы ни был результат встречи с Лоуренсом, было приятно убраться прочь, дышать незнакомым воздухом, очиститься. Понять, что значит быть Дороти, а не Дот. Это Рэй сократил так моё имя, сделал его резким и грубым. Такое имя доводит своего носителя до бешенства.
Я прочистила горло.
— Что вы знаете про Узера? Кейвзы оставили его под присмотром вашего отца. Он ведь хоть раз упоминал его, за все эти годы?
На её лице расплылась улыбка, когда она погрузилась в воспоминания.
— Однажды я его надевала. Где-то в году первом, или во втором.
— Так давно?
— Он был у ужасном состоянии. Одного рога не было, волосы сыпались. Мама даже близко к нему не подходила, — добавила она. — Ей не нравилось, как у него вытаращены глаза. Если бы не это, то за ним был бы хороший уход. В любом случае, папа то и дело доставал его и надевал, чтобы пугать местную ребятню.
— Уверена, маленькие чертенята этого заслуживали.
Ищейка бежала перед нами, уткнувшись носом в землю.
— Я умоляла позволить мне надеть его, — тут её голос помрачнел. — И я захотела снять его, как только он оказался на моих плечах.
— Почему?
— Там не было отверстий для глаз, — ответила она. — Внутри была кромешная тьма и воняло гнилым деревом. Там был рычаг, который открывал челюсти Узера, если нажать на него подбородком. Но при этом ты сам не можешь говорить. Когда ты уже не можешь терпеть и хочешь сказать, что с тебя хватит, щелканье деревянных зубов заглушает твои вопли, и никто тебя не слышит. Полагаю, вы уже знаете, что тех, кого заставляли носить его, в конце немного притапливали? Представьте себе, каково это, очутиться под водой с этой штукой на голове.
Ты рассказывал мне про лужу, Джон?
Я споткнулась обо что-то. Эдит оглянулась на меня. Песня сверчков бушует вокруг нас.
— Прошу прощения. Я не слишком груба?
Я помотала головой.
— Продолжайте.
Она рассказала, что не только темнота и вонь, и гулкое щелканье деревянных зубов вызвало желание содрать Узер с головы. Это был тяжелый, цельный кусок дерева, но это был не просто физический вес: Узер надевали на головы грешников столько много раз, что никто и не помнит.
— Они осквернили его, будто испачкали, — говорит Эдит. — Удалить грязь с дерева очень сложно.
Я кивнула.
Мы пошли дальше.
— Что-то я заболталась, — сказала она бодрым голосом. — Наверно, у меня воображение разыгралось. Но, всё-таки, я не могу отделаться от мысли, что эта штука была воплощение зла. Я благодарила Бога, когда папа от него избавился.
— Он не говорил, куда дел его?
Эдит сжала челюсти.
— Он говорил по-разному. То мама выбросила его, то он рассыпался на кусочки, то он понравился американскому коллекционеру. Я думала, он так развлекается. Теперь я не уверена, что у него не начала ехать крыша... Например, один раз он сказал, что человек из Восточного Чиннока забрал его. Но когда я порасспросила там, они сказали, что не знают никого с таким именем. Я не удивилась. Папа сказал, что у того человека не было головы.
— Бедняга.
Мы с трудом преодолеваем последний пригорок. Наконец, на самом верху, нам удаётся перевести дыхание, и мы катимся вниз, едва успевая переставлять ноги. Перебираясь через ограду, я спросила:
— Как вы думаете, что это он имел в виду в конце? "Я избавился от этой штуки и не собираюсь приглашать её обратно!"
— На вашем месте я бы не слишком много значения придавала бы его бредням, мисс Миллер, — отвечала Эдит. — Кстати говоря, вы не могли бы заскочить в книжный и подписать несколько экземпляров "Вперёд, в атаку!", раз уж вы здесь? Боюсь, я пообещала им, что вы согласитесь.
Мои щеки покраснели. Та книжонка. "Атака" была моим первым бестселлером. Сборник военных историй, рассказанных пациентами Рэя, в том числе Джоном. Тексты в ней не мои. Моё имя не имеет права красоваться на обложке. Если бы я могла, я бы уничтожила все копии, до единой.
Эдит выглядит расстроенной от того, что осмелилась говорить за меня. А это может быть выгодно, я полагаю. Дот или Дороти, то бишь я, — оппортунистка до мозга костей, как говорит Джон. Это нечестно, но и чёрт с ним.
— Я подпишу их, но я ожидаю от вас quid pro quo.
Она нахмурилась, и я пояснила:
— Услугу за услугу. Встречу с вашим отцом бесплатно.
Я бурно попрощалась с собачкой, прежде, чем её хозяйка сказала хоть слово.
Ночь всегда наступает внезапно. Уличные фонари в Крукерне всё ещё работают на газу — электрификация ещё не достигла этой части Сомерсета — а от газа очень мало света. Внутренний дворик У Георга погружен во тьму, в которой трудно что-либо различить и я не могу отвязаться от мысли, что на конюшне кто-то есть, и что ещё хуже, этот кто-то старается не производить никакого шума. Я отказалась от ужина и направилась прямо к себе наверх, моё сердце готово было выскочить из груди.
В комнате было холодно, как в склепе. Я скинула ботинки и забралась в постель, не раздеваясь. Под одеялами мне казалось, что мое дыхание отдаётся в ушах. А если открыть рот пошире, в челюстном суставе щелкает.
Шарнирный механизм удерживает ваш подбородок так, что вы не в состоянии вытащить голову, да и более того, — руки держат ваши затылок, шею, плечи, — и не дают вам выбраться.
Ох! Невозможно дышать! Я откинула одеяла с криком.
Те руки, — они вели себя как я когда-то.
Когда я брала у Джона интервью для "Атаки", выпытывая все детали про фронт, которыми он мог поделиться, у него были тёмные круги под глазами. Я не записывала ручкой в блокнот, а пользовалась печатной машинкой, потому что полагала, что пулемётный стрёкот машинки — тра-та-та — пойдёт ему на пользу. Экспозиционная терапия, как называл это Рэй. Когда этот звук заставлял Джона плакать, я спрашивала, не желает ли он сделать паузу на сегодня. Он вытирал нос рукавом — помню, как мне было противно это видеть.
— Нет. Ты единственная, кто со мной вообще разговаривает.
Я вручила ему платок.
— Ты рассказывал что-то про лужу, Джон?
При этих словах он потерял дар речи, а его стопа начала судорожно трястись.
******
Моя ручка зависла над одной из дюжины титульных листов. Подписав эти книги, я, возможно, сподвигну кого-нибудь на то, чтобы их купить? Мысль о том, что какой-то незнакомец будет лапать своими руками воспоминания Джона, как это когда-то делала я, причиняет мне боль. И я просто взяла, и выкупила все эти проклятые книжонки.
Когда я тащила их в свой номер У Георга, меня догнала Эдит. Её лицо было такое измождённое, что я едва её узнала. Она рассказала, что после моего визита её отец страдал от ужасных ночных кошмаров. Брыкался и кричал. Мы миновали арочный вход на постоялый двор. Всё пространство двора было залито солнечным светом — каждый булыжник мощенной камнем площадки, каждая металлическая деталь — слепило глаза.
— Я зайду завтра поговорить с ним.
— Нет! Вы сделаете только хуже.
Я закусила щёку изнутри. Наши голоса прозвучали так громко, так резко в этом дворе. Я оттащила её в сторонку, поближе к стене, где пахло сыростью.
— В жизни многое часто становится хуже, прежде, чем начнёт улучшаться, и интервью может быть как раз тем, что надо. Есть разные способы вылечить человека от тревожности, и один из них — это заставить его встретиться со своим страхом лицом к лицу.
Её глаза помрачнели:
— Я читала ваши книги. Эти способы жестоки.
— Зато они дают результат.
— Пытки тоже дают результат.
— Я думаю, вы меня не так поняли, — ответила я. — Я хочу попить с вашим отцом чаю, а не выкручивать ему пальцы.
— Вы его не увидите. Никто... не смотрите на меня так.
— Но это не честно: ваш отец ничего мне не сказал! Без его помощи глава о графстве Дорсет выйдет отвратительная.
Она нахмурилась:
— Мне очень жаль, что книга для вас значит так много, что вы готовы издеваться над больным человеком, мисс Миллер.
У меня вдруг закружилась голова и я схватилась за стену, чтобы не упасть.
— Вы были рады взять с меня плату за это удовольствие. С меня и многих других, я полагаю.
Она отпрянула, и из моего горла вырвался неприятный смешок. Я подумала о сахаре — сахар, в то время, когда семьи не могут себе позволить хлеба! — и тонкий чайный сервиз; показуха.
— Кто ещё приходил порасспросить про Узера? Диванные историки, да? Фольклористы? Вы неплохо заработали на своём отце, я в этом уверена, так что не смейте обвинять меня в том, что я пользуюсь преимуществом.
— Перестань называть это имя!
Я отпрянула, потрясённая. Дыхание Эдит стало частым и поверхностным, она приложила руку ко лбу и задрожала. Мой гнев утих. Это та женщина, которая протягивала руку, требуя оплаты прежде, чем поздороваться со мной?
— Что случилось? — пробормотала я.
Она зажмурила глаза.
— Он... он приходил ко мне прошлой ночью. Человек без головы — теперь я понимаю. И подумать только, что я надевала его... — она широко распахнула глаза и, спотыкаясь, сделала несколько шагов назад.
Она вытянула вперёд руку, направив на меня указательный палец.
— Уноси ноги, пока он не добрался и до тебя тоже. Хотя для него может быть и не важно, где ты есть, он быстрый...
Я перестала понимать её. Боже мой, она свихнулась.
У Георга есть телефон. Когда я шла к себе в номер, я меня так и подмывало позвонить Рэю. Рэй, сказала бы я, как заставить помешанного прийти в себя? А он бы сказал, зачем я тебе нужен, Дот? Ты и так с этим справляешься. В уединении своего номера я курила одну за одной, чего я давно не делала. Я швырнула копии "Атаки" в огонь в качестве искупления. С моего места у окна очень хорошо виден церковный шпиль, и я провела весь остаток дня созерцая его. Слова Эдит жгут моё сердце.
— Мне очень жаль, что книга для вас значит так много, что вы готовы издеваться над больным человеком.
Рэй сделал себе имя, на лечении военного посттравматического стрессового расстройства. Что, этот подпрыгивает от громких звуков? Стучи в его дверь. А этот не переносит холода? Держи его окна открытыми. Из траншей вернулось больше людей с психическими расстройствами, чем с физическими травмами, людей, которые никогда даже не были в пределах досягаемости артиллерии, поэтому у Рэя не было недостатка в пациентах, о которых я могла писать, когда я посещала Джона. Я стала очень хороша в определении того, что мучает их больше всего. Удивительно, как быстро человек превращается в труп, личность становится просто плотью. Интересно, такое отсутствие эмпатии врождённое, или оно достигается сознательно? Оба эти варианта чудовищны. Я сама была чудовищем в сотнях мелочей.
Ты рассказывал мне про лужу, Джон?
— Я лежал в ней три дня.
Он сидел на своей незаправленной кровати. Его рубашка висела на нём, одна костлявая ключица выглядывала из горловины. Из-за худобы на его лице, казалось, были одни глаза. Серые, как дождь ноябрьским утром.
— А я ведь был даже не в траншее, — прошептал он. — Я думаю, это самое худшее. Это чертовски глупо.
Он принялся чесать своё предплечье: новое навязчивое состояние. Я поставила пальцы на клавиши печатной машинки, ожидая; потом он продолжил рассказ.
— Нас позвали на пересмену. Чтобы добраться до линии фронта, тебе нужно пройти несколько миль по этим... по этим настилам, потому что земля вся раскисла, а навстречу идут люди с носилками и всякой дребеденью, и там очень мало места. А эти настилы были скользкие, полностью покрытые грязью. Мы переходили подтопленный участок и... не знаю, что произошло. Доски просто... просто разъехались. Я упал вместе со всем своим обмундированием. Лошадь сломала ногу и упала на меня, вышибив из меня дух, так что я не мог позвать на помощь. Парни думали, что меня раздавило и не стали тратить время, чтобы поднять лошадь и проверить. Они были вынуждены оставить меня там.
Он попытался посмотреть на меня, но я была для него всё равно, что туман; он не мог сфокусировать взгляд.
— Я, я застрял там, Дот. Половина лица под водой, напрягая шею, чтобы держать нос на поверхности. Я не мог спать. Если бы я задремал, я бы набрал полные лёгкие воды. И всё время — всё это время эта лошадь гнила. Разваливалась на части, как тушёный лук.
Я подняла бровь.
— Я уже думал, что мне придется есть эту чертову штуку, — сказал он с отвращением, но и смеясь при этом. — Нет, нет, не пиши это в своей книге.
Я протянула руки в его сторону и пошевелила пальцами. Мы оба улыбнулись.
— Как ты высвободился?
— Всё это время я выковыривал из-под себя грязь — это держало меня в состоянии бодрствования. Наконец, пошел дождь, и вода заставила лошадь всплыть, так что я сумел выползти из-под неё.
Он до этого момента рассказывал довольно ровным тоном, но в этом месте ему пришлось сделать паузу, чтобы собраться.
— Я приполз в медицинскую палатку. Сёстры дали мне глоток какого-то ужасного рома и похлопали по спине, и сказали, что я должен подать рапорт своему командующему офицеру о том, что я опоздал, и чтобы мне урезали зарплату. Тут я покатился со смеху. А что мне оставалось делать? Я покинул палатку и зашагал к траншеям, взяв под козырёк, когда проходил мимо своей дохлой лошади.
Так же, как и в случае с другими пациентами, я взяла прыгающие слова Джона и переложила их на удобочитаемую прозу. Черновики я сохранила для доброго доктора. Я сказала Рэю, что Джон боится утонуть, и на следующий день Рэй макал моего кузена лицом в миску с водой. Он делал это много, много раз. Я научилась наблюдать и делать записи. Я принесла реабилитацию Джона в жертву ради целой весёлой главы "Атаки".
Я поджала ноги так, что мои глаза прижались к коленям. Как долго нужно смотреть, как тонет человек, и ничего не делать, до того как самому начать топить людей?
******
Этим вечером поля вокруг Крукерна были невероятно красивы. Жара высветлила траву до цвета бледной акварели с красными и желтыми пятнами то тут, то там, а небо было похоже на бесконечное полотно синего шелка.
Я вышла, чтобы проветрить голову. Я немного поработала, к своему удивлению. Написала кое-что новое. Когда я работала, я чувствовала, как движется карандаш по бумаге, его легкий шорох так похож на звук мысли. Давненько ребро ладони и мизинец моей левой руки не были испачканы серым блестящим грифелем.
Может быть, — я посмотрела в сторону Восточного Чиннока, куда можно дойти за час, и городка Йовила, который расположен дальше, и до границы с графством Дорсет — ох, возможно оно и к лучшему, если тайна местонахождения Узера умрёт вместе с Лоуренсом Дурбином! Сейчас в мире намного больше грехов, чем во времена, когда срубили дерево, чтобы вырезать эту штуку. Сколько дней и ночей ритуальной грубой музыки могли бы искупить их все?
На пути мне попался брошенный кем-то носок. Как странно.
Я оглянулась по сторонам в замешательстве. В сотне ярдов от меня ковылял старик, одетый в ночную сорочку и пальто. Я ахнула. Вспомни чёрта! Я придержала шляпу и помчалась за ним вдогонку. От него пахло джином и мускусом, и когда он меня увидел, я поняла, что он не помнит кто я.
— Вы в порядке, мистер Дурбин?
Он пробормотал что-то насчет Эдит.
— Вам не следует вот так самому гулять.
Я положила руки ему на плечи, чтобы развернуть его в сторону дома. Он дрожал под своим пальто. Не может быть, чтобы ему было холодно. Сегодняшняя жара только начала спадать, пропеченная земля всё ещё горячая. Должно быть, это страх. Страх чего?
Мы подошли к их коттеджу, и я спросила, дома ли Эдит
— Я хотела убедиться, что она в порядке. Она была сама не своя сегодня.
— Она справится, — сказал Лоуренс невнятно. — Как я.
Ворота открылись с меланхолическим скрипом.
— Я, наверно, не пойду с вами.
Он вздохнул.
— Вы всё время повторяли его имя, вы обе.
Я открыла перед ним входную дверь, чтобы впустить его в дом. В коридоре сыро, как в погребе.
— Я тоже так делал, когда не знал, к чему это приведёт, и поэтому он нашел меня.
Я нахмурилась:
— Кто вас нашёл?
Его глаза стали злыми, как у гончей.
— Он хотел свою голову назад... люди отрезали её давным-давно, чтобы самим вершить правосудие, понимаешь?
Я не смогла стерпеть. Моё любопытство раздулось до вселенских масштабов.
— Пожалуйста, хватит этой чепухи. Что вы сделали с Узером? Если вам нужно больше денег...
По моей спине пробежал холодок. Хрустнула веточка. Когда приходит ночь... Лоуренс зашипел на меня, будто я его обожгла.
— Не произноси это имя, — взвыл он.
Что-то заставило меня посмотреть на запад, в сторону исчезающего солнца. Роща в той стороне была очерчена сияющими лучами.
Из-за деревьев появилась фигура.
Она была в форме человека, но всё в ней было какое-то неправильное. Она была слишком широкая и квадратная, а её конечности трещали при каждом движении. Бычий рог торчал слева на её голове, правого не было. Когда фигура увидела меня, она открыла рот со щелчком. Эхо от деревянных зубов разнеслось окрест: щёлк-щёлк-щёлк. Смеётся.
Узер — это именно он, как и говорил Лоуренс, голова объединилась с телом — идёт на меня. От каждого его шага у меня в костях вибрация.
— Беги, дитя, беги! — крикнул старик.
И я побежала, надеясь не упасть.
Воздух пахнет гнилью, и землёй, и застоявшейся водой. Поступь Узера передаётся вибрацией в мои пятки — бум, бум, бум — и отзывается в сердце — бум, бум, бум. Я осмелилась обернуться. Мозг не может понять, что за существо гонится за мной, глаза не воспринимают его. Его подбородок дергается вверх и я слышу глухой стук — щёлк! предостережения для тех, кто пытается скрыться — поэтому я смотрю в сторону коттеджа в поисках помощи. Она там, и там же стоит Эдит, а у ворот Лоуренс, покачиваясь на каблуках.
Эдит смотрит, просто смотрит как Узер гонится за мной.
Ужас гонит меня вверх по холму. Слишком крутой подъём. Я карабкаюсь на четвереньках, теряю дорогу. Ручища, — больше моей головы — хватает меня за шиворот и швыряет вперёд. Мой нос сломался. Во рту появился медный привкус горячей крови, кровь капает с губ на мои вывороченные руки.
— Пожалуйста...
Щёлк-щёлк — заткнись.
Деревянные пальцы схватили меня за пальто и за волосы. Меня быстро отводят к ручью, — я давлюсь собственной кровью, — и суют меня лицом в воду прежде, чем я успеваю задержать дыхание. Нет, нет — не топят. Вода глубиной не больше трёх дюймов. Наполовину в воде, наполовину снаружи. Наказание специально для меня.
Я пытаюсь оттолкнуться, поднять голову; бурлящая вода попадает мне в нос; я кашляю и хватаю воздух, но воздуха нет. Мои лёгкие горят, вода обжигает сильнее, чем огонь.
Я, должно быть, потеряла сознание, потому что я вдруг вынырнула из ручья, выплёвывая воду. Вокруг никого не было. Я выползла на сухое место, оставляя след из капель крови. Солнце уже село, но западный горизонт всё ещё светится, зависнув между ночью и днём прежде, чем опустится тьма и появятся звёзды. Рядом со мной шевельнулась какая-то тень, но я даже не дрогнула — я была готова к новому погружению. И в этот миг теплая морда ткнулась мне в лицо и принялась облизывать кровь, я охнула от боли.
Кто-то отозвал собаку, ворча. Это Эдит. Она отвела меня к Георгу и молча препоручила меня заботам перепуганного портье.
******
Домой я поехала через Солсбери. За несколько секунд до остановки электрички я увидела рогатый силуэт движущийся по платформе напротив. Кровь отхлынула с моего лица, а сердце выстукивало бешеный ритм всю дорогу со станции до моей квартиры. Теперь у меня такая же фобия, как у Джона — я не могла заставить себя наклониться над раковиной в номере этим утром, стоя спиной к комнате. Я не была уверена, что я там была одна. Дрожащими руками я отперла дверь квартиры и вошла внутрь.
Я поставила свой чемодан, как бы заново знакомясь со своим собственным домом. В нем присутствует отчетливый запах запустения, пахнет закрытыми, нелюбимыми комнатами. Я открываю окна и поднимаю деревянную раму вверх — она скользит с лёгким шорохом. Затем я выбрасываю сухие пионы со своего письменного стола. На столе в пыли след от печатной машинки. Я стёрла пыль рукавом и заварила чайник. В этот момент зазвонил телефон.
Это Джон из больницы. И он сказал, как будто из дальней дали:
— Рэймонд мёртв.
У меня перехватило дыхание. Я закрыла рот рукой.
— Что?
— Кто-то вломился в дом. Непонятно, чего он хотел, ничего не пропало. Но похоже тот парень вышвырнул Рэя из окна на втором этаже. Служащий описал его полиции как огромного... огромного... короче, я не знаю. Персонал напуган до чёртиков.
— Когда это произошло?
— Прошлой ночью.
В таком случае это существо способно преодолевать огромные расстояния в один миг.
Я прислонилась к стене, боясь потерять равновесие. За дверью скрипнула половица. Будто что-то тяжелое остановилось там, приникнув к замочной скважине.
— Дот, ты меня слышишь?
Я резко вдохнула и быстро ответила:
— Да, да, я тебя слышала.
— Хорошо. Ну так. Похороны в понедельник. Больницу, конечно, закроют.
Я спросила его, куда он теперь пойдёт и нужно ли ему жильё. У меня есть комната. Хотя для этого он ещё не совсем здоров.
— Родители заберут меня... А ты что, только что вернулась?
— Угу.
Он сказал, что мне лучше держать двери на замке и спросил, нашла ли я в Крукерне то, что искала. Я ответила уклончиво и сказала, что приду в церковь в понедельник, а затем мягко положила трубку на рычаг. Присутствие чего-то за дверью давит. Я схватила дверную ручку, боясь того, что могу увидеть в коридоре. Открыть медленно или распахнуть? Пан или пропал. Но за дверью ничего нет. Я закрыла дверь и повернула ключ в замке больше из чувства долга перед Джоном. Я была бы дурой, если бы думала, что замок сможет помешать тому, что сможет без труда войти, если захочет.
Сквозняк опрокинул мой чемодан. Без печатной машинки, которую я оставила У Георга, он почти ничего не весит. Я отнесла его в спальню и разложила одежду.
На письменном столе лежит моя записная книжка. В ней вчерашнее нерешительное начало, как иголка с ниткой, готовая к работе. Я беру ручку и начинаю читать — есть что-то болезненное в этой новой вещи! — я переворачиваю чистую страницу, и по стене гостиной начинает расползаться какое-то пятно, вспучивая краску влагой. Оно принимает форму рогов. Я наблюдаю за его перемещением и, когда оно подбирается слишком близко, что уже нет сил терпеть, я опускаю кончик пера на бумагу.
******
******
оригинальное название We, the Folk
автор G. V. Anderson
перевод с английского