Кусок хлеба – для побежденных. Русские женщины помогали пленным выжить
Автор: ulpressa
«Я не могу смотреть спокойно, когда небрежны с хлебом. Я выжил, потому что был большим и мне не требовалось много калорий. Другие зрелые мужчины умирали от дистрофии. У них было просто слишком мало сил для себя. К тому же у меня не было ни жены, ни детей, о которых болела бы душа. Некоторых погубила тоска по своей семье».
За этими воспоминаниями – конкретный человек. Но наверняка подписаться под ними могли бы тысячи. Победители. Побежденные. Те, кто во время Великой Отечественной войны пережил, может быть, самое страшное – годы плена. Немецкого или русского – не суть важно. Потому что испытания, которые уготовила военнопленным война и судьба, стали испытанием на человечность. И их не вычеркнуть из истории. Нашей истории.
…В середине 90-х в музей истории УАЗ пришла бывшая работница завода Ирма Отт. «Она только что вернулась из Германии, где гостила у родственников, – вспоминает директор музея Алла Молева. – И рассказала о необычной встрече. Женщина познакомилась с Хофманом Викфридом. Тот, узнав, что гостья приехала из Ульяновска, неожиданно стал расспрашивать ее о городе и автозаводе. Конечно, Ирма Карловна удивилась – откуда немцу знать про ульяновский автозавод? Оказалось, что он был одним из тех, кто этот завод строил! Точнее, копал котлован под заводскую ТЭЦ и строил жилые дома на улице Автозаводской».
Несколько тех домов еще стоят на той улице. Но только старожилы знают, что строили их пленные немцы. Впервые их привезли в Ульяновск в 1943-м. Как можно было относиться к врагам? Общаться с пленными – запрещено. Помогать – ни в коем случае! Но фронт – далеко. А здесь русские женщины видели перед собой не врагов, а молоденьких, истощенных, измученных парней. И украдкой подкармливали их, делились куском хлеба, порой последним.
Тайком приносили теплую одежду – те потрепанные телогрейки и продырявившиеся шерстяные носки многие увезли с собой в Германию.
Фритц Дехант попал в Ульяновск в августе 1944-го. Спустя десятилетия он говорил в интервью немецкой газете: «Русские охранники были разными. Среди них были и человечные, и жестокие, такие, как и везде. В определенной мере эта война переродила всех. С обеих сторон это была просто резня. Вначале в одном из цехов жило около 3 700 человек. Через полгода осталась только 1 000. Умирали от истощения, болезней, тоски. Голод был вездесущ. Собирали уголь, измельчали его и ели. Но у русских самих было нечего есть»…
Умерших хоронили на засвияжской окраине. Врач, который был приставлен к немцам, под страхом наказания не имел права передавать родным сведения о смерти пленных. Но он все-таки делал микроскопические записи, сохранил их и вывез в Германию. Разве немецкие матери не хотели знать, в какой земле похоронены их сыновья?
…После той случайной встречи в Германии с Ирмой Отт группа бывших военнопленных вместе с Хофманом Викфридом все-таки приехала в Ульяновск. В музее автозавода они встретились с русскими женщинами. Оказалось, что у них есть общие воспоминания. Одна из заводчанок – Тамара Васильевна – в годы войны работала в инструментальном цехе. Ждала ребенка. И каждый день тяжело ковыляла мимо пленных в цех. А на ногах – изношенные чуть ли не в клочья ботинки. «Фрау, – посочувствовал однажды пленный немец, – вам же холодно». Спустя несколько дней он преподнес ей «босоножки», которые сделал сам из резиновых ремешков и деревянной подошвы…
Немецкого кладбища бывшие пленные не обнаружили – на том месте построили Засвияжское трамвайное депо. Позже останки военнопленных перезахоронили на Ишеевском кладбище. Все по-людски. Как по-людски поступали русские женщины, поразившие когда-то врагов своим великодушием. «Я не могу смотреть спокойно, когда небрежны с хлебом», – написал спустя полвека Фритц Дехант. Ведь когда-то кусочек русского хлеба спас побежденного солдата от смерти.
Ольга Савельева.
..Он умер тихо и почти незаметно в декабре 2001 года. В российских СМИ о смерти человека, чей подвиг вошел в историю Великой Отечественной, написали лишь спустя несколько недель. А вот немецкие журналисты появились в поселке Тяжин Кемеровской области буквально на следующий день после того, как ветерана не стало. Оказалось, что в Германии Николая Масалова помнили лучше, чем на Родине...
Памятник «Воин-освободитель» в берлинском Трептов-парке — советский солдат, стоящий на обломках свастики, держит в одной руке опущенный меч, а второй бережно прижимает к себе маленькую девочку.
Этот знаменитый монумент спустя десятилетия кое-кто в Германии станет называть «памятником насильнику», намекая на истории про «два миллиона изнасилованных немок». Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что за подобные речи можно и по лицу получить. От тех жителей Германии, которые помнят, какая в действительности история легла в основу монумента.
30 апреля 1945 года советские войска готовились к штурму берлинского района Тиргартен. Шли последние, самые яростные бои в Берлине. Тиргартен обороняли эсэсовцы, настоящие фанатики, не щадившие ни чужих, ни своих. Наши солдаты видели, как немецкие пулеметчики стреляют в спину гражданским, пытающимся выбраться из зоны боев.
Уроженец Кемеровской области Николай Масалов на фронт попал в 1942 году. Сражался под Сталинградом, участвовал в боях на Мамаевом кургане, чудом выжил, потом дорогами войны добрался до самого Берлина.
В последние дни боев ему доверили почетную миссию — он должен был водрузить знамя 220 стрелкового полка 79-й дивизии на одном из главных зданий поверженного Берлина. По одной из версий, речь шла непосредственно о Рейхстаге.
Масалов дошел со знаменем до Ландвер-канала, от которого до имперской канцелярии оставалось около 400 метров.
На какое-то время бой стих — советские части готовились к атаке. И в этой тишине вдруг раздался детский плач и крики «Муттер, муттер». Ребенок оказался где-то на нейтральной полосе между позициями. Через несколько минут обе стороны откроют огонь, и выжить у несчастного дитя шансов не будет.
«Разрешите спасти ребенка»
Сержант Масалов подошел к командиру: «Разрешите спасти ребёнка, я знаю, где он».
«Не пройдешь, немцы ухлопают», — возразил офицер. Кроме того, немцы заминировали подходы к своим позициям. Но сержант настаивал: «Я знаю как».
Все бойцы и командиры следили за тем, как Масалов осторожно пробирается к мосту. Затем он скрылся из виду, и оставалось только ждать.
«Добрался я все-таки туда, откуда плач слышался. Лежит белокурая женщина. Эсэсовцы стреляли ей в спину: никого не хотели выпускать из своего логова, даже своих. Она, видно, из последних сил смогла заползти под мост, — спустя годы вспоминал Масалов. — К убитой матери припала девочка трех лет, привязанная веревкой к поясу. Только и запомнилось, что ее белое платьице в горошек. А еще она не могла уняться от плача: „Мутти, мутти!“. Как взял я ее на руки — тут же умолкла...»
Обратно он двигался еще более аккуратно, понимая, что ошибиться не имеет права. Тем более что заговорили немецкие пулеметы.
Когда до своих оставался один рывок, сержант крикнул: «Я с ребенком, прикройте!»
Ответным огнем советские пулеметчики подавили активность противника, и Масалов под их прикрытием благополучно добрался до наших позиций.
Он едва успел передать девочку санитаркам, как полк перешел в атаку. Сержант вместе с боевыми товарищами устремился вперед...
После окончания боев Николай Масалов пытался найти спасенного ребенка, но это ему не удалось.
О подвиге Николая Масалова широко стало известно лишь в 1964 году, когда в «Красной звезде» был опубликован отрывок из воспоминаний маршала Василия Чуйкова, в котором военачальник подробно описал этот эпизод.
На ветерана, скромно жившего и работавшего в Кемеровской области, обрушилась настоящая слава. Его приглашали в Москву, на телевидение, затем позвали в ГДР, где он стал почетным гражданином Берлина.
К слову, немцы не забывали о Масалове и после того, как распался СССР, а ГДР влилась в состав ФРГ. Для них он навсегда остался примером мужества, героизма и человечности советского солдата.
В 1964 году после публикации статьи маршала Чуйкова советские и немецкие журналисты попытались найти ту самую девочку, спасенную Масаловым. Но эта задача так и осталась неразрешимой.
Нет, не потому, что никто не откликнулся. Напротив, десятки немецких женщин писали, что именно их сержант Николай Масалов вынес из-под огня.
Проверка показывала, что женщины не фантазируют и события действительно имели место. Вот только спасителем в каждом случае оказывался не Масалов, а другой советский боец.
198 спасенных
Всего откликнулись 198 немок, которые были спасены во время боев весной 1945 года. Некоторые из них не просто писали, а даже приезжали к Масалову, благодаря за спасение. У ветерана уже не было сил спорить и убеждать, что спасителем был кто-то другой.
Свидетелем подвига, аналогичного тому, который совершил сержант Масалов, стал корреспондент газеты «Правда» Борис Полевой. Во время боев в районе Трептова на линии огня на улице Эльзенштрассе советские солдаты увидели погибшую немку, рядом с которой плакала девочка, которой на вид было года три. Вытащить ребенка решил старший сержант Трифон Лукьянович. Ему удалось доставить малышку до советских позиций, но в этот самый момент он получил тяжелое ранение. Герой умер в госпитале пять дней спустя.
Сам Николай Масалов не раз говорил: «Многие спасали... На моем месте это сделал бы каждый».
Не каждый, конечно, решался на такое. Но сотни советских солдат, видевших горе и разорение, принесенные фашистами на советскую землю, в последние дни войны рисковали своими жизнями ради спасения немецких детей. Фрау Энгель? Сталинград?!
В мамином семейном альбоме вот уже 70 лет хранятся фотографии немецких женщин и детей, которых она никогда не видела, и которые не имели ни малейшего представления о существовании москвички Евгении Михайловны Черкашиной (Соколовой). И, тем не менее, она хранит эти фото совершенно неизвестных ей людей. Зачем?
Февраль 1943 года… Шестая армия генерала Паулюса замерзала под Сталинградом. По всей Германии собирали теплые вещи. В фонд зимней одежды была передана даже историческая реликвия - шуба самого Бисмарка. Для поддержания воинского духа генерал-полковнику фон Паулюсу был присвоен фельдмаршальский чин. Но уже ничто не могло спасти группировку немецких войск под Сталинградом – ни шуба Бисмарка, ни фельдмаршальский жезл Паулюса…
«В январе 1943 года, - свидетельствует военный историк, - на территории города было сформировано 13 лагерей-распределителей для пленных фашистских солдат и офицеров… Наибольшее количество военнопленных пришлось на 2 февраля – 91 545. Спустя непродолжительное время их число сократилось на четверть, так как 27 078 гитлеровцев умерли от ран, обморожений и истощения, полученных в окружении».
- В феврале 1943-го нас, группу выпускников 1-го Московского мединститута, вызвали на Лубянку, – рассказывает Евгения Михайловна. - В этот массивный дом, с высоты которого, как утверждала молва, видна Сибирь, мы входили с опаской. И хотя никто никакой вины за собой не знал, тем не менее, по коже пробегали мурашки всякий раз, когда очередной часовой в коридоре проверял наши документы. Очень тяжелая аура была в этом Большом Доме...
- На Лубянке нам сообщили, - продолжает Евгения Михайловна, - что мы находимся в Управлении по делам военнопленных и интернированных, и что нашей группе предстоит лететь в Сталинград, где советские войска взяли в плен множество немецких солдат. И хотя дипломы мы еще не получили, нас в качестве зауряд-врачей распределяли по лагерям для военнопленных. В один из последних дней зимы мы вылетели на самолете типа «дуглас» в Сталинград. Это был мой первый полет на самолете да еще в военном небе. Летели долго с множеством посадок. Перед вылетом нас хорошо накормили, был даже такой забытый деликатес, как бутерброды с сыром, горячий крепкий чай с сахаром. Но, увы, столь редкостные яства недолго задержались в наших желудках: болтанка и воздушная болезнь сделали свое дело. Правда, я вполне сносно перенесла дорожные невзгоды, и потому в первой же открытке маме сообщала, что полет перенесла хорошо, но почти всем пришлось «слетать в ригу». «Сбегать в ригу» - говорили в деревне, когда хотели сказать, что кого-то стошнило. Моя же простодушная мама поняла это иносказание дословно и решила, что наш самолет посадили в занятой немцами Риге. Она проплакала целую неделю, пока не пришло мое письмо из Сталинграда.
Не буду описывать руины этого города. Все вокруг намного верст было превращено в пустыню, заметенную снегом. Именно так выглядел и лагерь № 108/20 для пленных, куда меня с тремя сокурсницами направили из местного управления НКВД.
Степь да степь кругом… До войны здесь было подсобное хозяйство тракторного завода. В больших бетонированных чанах, где раньше засаливали огурцы и капусту, сидели немцы. Это были счастливцы, потому что они, по крайней мере, укрывались если не от мороза, то от пронизывающего ледяного ветра. Другие ютились под навесами бывших картофельных буртов, некоторые просто сбивались в стайки, чтобы прикрыть хотя бы спины. Тут были и немцы, и итальянцы, и венгры, и румыны. Румын выручали черные меховые шапки вроде папах. А многие немцы были в летних полевых кепи, обвязанных всевозможным тряпьем. Смотреть на них было жалко. Хоть и захватчики нашей земли, но все же люди. Тем более, что многие пришли в эти степи по чужой воле.
В чудом уцелевшей сторожке размещалось управление лагерем и наша «медсанчасть».
Я никогда не думала, что моими первыми пациентами станут немцы, пленные солдаты… В белом халате поверх ватника, я спускалась по веревочной лестнице на дно смрадных бетонных котлов, где люди были набиты, воистину, как сельди в бочке. Никакой охраны рядом со мной не было, я конечно же побаивалась: мало ли что могло прийти в голову вчерашним «сверхчеловекам», а ныне почти обезумевшим от страданий и обреченности людям? Однако они страшно радовались моим визитам - хоть кто-то проявляет о них заботу. Я делала перевязки раненым, давала таблетки больным, но чаще всего приходилось констатировать – смерть, смерть, смерть… Смерть от заражения крови, смерть от истощения, смерть от тифа…
Никто специально не морил их голодом в порядке мести, как потом, спустя десятилетия, утверждали некоторые западные журналисты. Просто вокруг все было уничтожено войной – на сотни верст лежала выжженная земля. Даже своим раненым не всегда удавалось дать кров, тепло, пищу, лекарства…
Для них, оказавшихся при жизни на дне адских котлов, даром что из бетона, появление русской девушки в белом халате было равносильно сошествию в чистилище ангела. Они так и звали ее «фройляйн Энгель». Умирающие совали ей в руки фотокарточки своих жен и детей в надежде на чудо возвращения к ним. Каждый стремился привлечь с себе ее внимание, совали в карманы халата солдатские поделки, самодельные портсигары, губные гармошки… В школе и в институте она учила немецкий язык, поэтому худо-бедно могла объясняться со своими пациентами.
Однажды после очередного обхода, точнее «облаза» бетонных чанов, Соколова нашла в кармане небольшой сверточек, туго обмотанный грязным бинтом. Развернула – на колени упала мельхиоровая чайная ложечка. На черпачке в цветных эмалях был изображен океанский лайнер, из всех труб которого валил черный дым. Кто и в каком из «котлов» сунул в карман ей этот подарок, выяснить было невозможно. Ложечку вместе с фотографиями она спрятала на дне полевой сумки.
Вольно или невольно, но девушки-врачи готовы были разделить судьбу тех, кого лечили от тифа. Всякий раз после обхода больных они снимали друг с друга тифозных вшей. Первой свалилась Женя Соколова.
- Меня вместе с другими больными повезли в открытом кузове грузовика в госпиталь. Дорога заняла несколько часов. Я лежала с краю у самого борта, меня здорово продуло, и в добавлении к тифу я подхватила пневмонию. Шансов на выживание с таким «букетом» практически не было. Но я выжила. Наверное, за меня кто-то очень молился. Кто? Мама, конечно же…
Однако, молилась за нее не только мама… В одном из бетонных чанов узнали, что «фройляйн Энгель» больше к ним не придет – свалилась с тифом. Среди сидевших там солдат оказался полковой капеллан, который и предложил всем помолиться за здравие русской девушки. И стал читать молитву. Ему нестройно вторили все остальные. Молитвы страдальцев всегда доходчивы. И небеса вняли заступничеству этих обреченных людей, которые просили вовсе не за себя… Об этом молебне со дна жизни она узнала спустя десять лет, когда вместе с мужем-офицером, служившим в оккупационных войсках, приехала в Берлин. Однажды на людной площади к ней подошел незнакомец и спросил по-немецки: «Фрау Энгель? Сталинград?!» Она кивнула в ответ. Мужчина исчез и через минуту догнал ее с цветами в руках. Он вручил ей букетик фиалок и рассказал, как «аллес цубер», весь чан молился за ее здоровье…Молоко для детей поверженного Берлина
Поступали по-человечески
Голодных берлинских детей и без всяких распоряжений подкармливали советские солдаты. Но и советская военная администрация озаботилась обеспечением немецкого населения продовольствием, особо беспокоясь о малолетних. 31 мая 1945 года Военный совет 1-го Белорусского фронта принял постановление о снабжении молоком в Берлине детей до 8-летнего возраста.
Корреспондент «Красной звезды» Павел Трояновский присутствовал на докладе маршалу Георгию Константиновичу Жукову начальника тыла фронта в генеральских погонах. Обсуждался вопрос, сколько было доставлено муки, крупы, жиров, сахара и соли. Состоялся очень примечательный диалог.
Маршал сказал, что для берлинских детей нужно найти молоко. Генерал ответил, что из дома пишут, что голодают.
Маршал: «Мне тоже пишут, что в Союзе туго. Но это не меняет дела. Директива предельно ясна: выделить столько-то продовольствия для немецкого населения Берлина».
Генерал: «Будем кормить фашистов?»
Маршал: «Будем кормить немцев – стариков, старух, детей, рабочих...»
Для голодающих немцев были введены нормы получения продуктов, которые выдавались бесплатно. Те, кто работал на тяжёлых работах, получали 600 г хлеба, 80 г крупы и макарон, 100 г мяса, жиры и сахар (вспомните 125 граммов хлеба для блокадников Ленинграда). Вскоре ввели даже карточки на чай и кофе. А ведь к снабжению берлинцев советские военные приступили не тогда, когда ситуация с голодающими стала выходить из-под контроля. Уже в самый разгар боёв за Берлин, 25 апреля 1945 года сержант железнодорожных войск А. Е. Лесников привел в пригород первый состав с продовольствием для гражданских лиц.
В одном из донесений члена Военного совета 5-й ударной армии генерал-лейтенанта Ф. Е. Бокова сообщалось о настроениях жителей города. Домохозяйка Елизавета Штайн заявила: «Я имею троих детей. Мужа у меня нет. Я предполагала, что всем нам придется погибнуть от голодной смерти. Нацисты говорили, что большевики расстреливают все семьи, в которых кто-нибудь участвовал в войне против России. Нас не тронули, а маленькому Вернеру даже дали кусок хлеба и пачку печенья. Я не верила своим глазам. После этого мы решили выйти на улицу».
За годы, прошедшие со Дня Победы, выросло несколько поколений. Многим очень хочется забыть и подвиг советского солдата, и ту громадную гуманитарную миссию, которую он принёс в Европу. То, что наши солдаты помогли голодающим немцам, для нормальных людей – нормально. Ненормально то, что дети и внуки тех, кого спас от голодной смерти советский солдат, сегодня «благодарят» нас санкциями и гнусной ложью о «советских оккупантах».
Наша задача всеми силами противостоять этим атакам, продолжать своё правое дело по сохранению истины о событиях Великой Отечественной войны. Борьба за здоровье побежденной Германии
Как упоминалось, советские медики смогли держать под контролем ситуацию с эпидемическими заболеваниями в войсках. При взятии Берлина было выявлено всего 260 красноармейцев, заболевших дизентерией, сыпным и брюшным тифом. Но если эпидемий во время боев удалось избежать, то после победы санитарной службе 1-го БФ пришлось разбираться еще и с немецким «наследством».
Во-первых, на советском попечении в Германии оставалось огромное количество раненых вражеских солдат и офицеров – как находившихся в госпиталях, так и брошенных на полях сражений. Во-вторых, большой нагрузкой в санитарном отношении стали репатриируемые граждане разных стран, угнанные немцами.
В этой огромной массе бывших пленников, а также у немецких беженцев проявлялись случаи опасных заболеваний, вплоть до чумы, угрожавших как советским войскам, так и местным жителям.
В-третьих, в крупных немецких городах было полностью парализовано коммунальное хозяйство, а их население не имело элементарной медпомощи. В-четвертых, в Германии имелись институты, где изучали вирусы опасных заболеваний, являвшиеся настоящей инфекционной «бомбой».
Все вышеуказанное требовало к себе особого внимания. Советские медико-санитарные службы обследовали и взяли под контроль все научные учреждения, где имелись живые культуры вирусов. Правда, в этом случае не обошлось без курьеза, когда во время боев в Берлине бойцы 3-й Ударной армии, оказавшись в одной из таких лабораторий, по незнанию разбили колбы с опасными микроорганизмами.
Но эпидемию удалось предотвратить личным вмешательством маршала Жукова, приказавшим немедленно изолировать всех «визитеров» и наказать начальников, допустивших вход в лабораторию без предварительной санитарной проверки.
Для расширения базы средств лечения немецких раненых советские военные медики широко использовали трофейное медицинское имущество. Его сбору уделялось повышенное внимание, так как еще перед началом боев за Берлин на фронте была сформирована спецгруппа, задачей которой было искать на захваченной территории медикаменты, санитарное и медицинское имущество. Ей удалось обнаружить 500 вагонов, а также несколько складов с медицинскими трофеями.
Несмотря на неблагоприятную обстановку, а именно: большую территорию, массу репатриантов, вспышки инфекционных заболеваний среди местных жителей, советские медико-санитарные службы сумели соблюсти эпидемическое благополучие своих войск, а также не допустить распространение опасных болезней среди немецкого населения. Для этого была проведена санитарная очистка местности, особенно в крупных городах, где ранее шли бои.
Только в центре Берлина из таких труднодоступных мест, как метро, подвалы, развалины и река Шпрее, силами санитарной службы 1-го БФ были извлечены и захоронены свыше шести тысяч трупов солдат и офицеров вермахта, а также убраны несколько тысяч павших лошадей. Эта своевременная мера спасла много жизней жителей столицы Германии, так как в уже наступившее жаркое время года разложение тел убитых людей и животных рядом с источниками воды создавало бы очаги различных опасных инфекционных заболеваний.
Но советская сторона этим не ограничилась. В крупных немецких городах было восстановлено нормальное медицинское обслуживание населения. Только в Берлине в июне 1945 года начали работу 94 больницы для взрослых, шесть больниц для детей, 12 роддомов, 11 частных больниц, 14 амбулаторий, 179 аптек, десять станций скорой помощи, двое яслей и одна молочная кухня. Для их функционирования было привлечено около 1,5 тыс. немецких врачей и несколько тысяч лиц медицинского обслуживающего персонала.
В том же месяце населению Берлина было выдано 2,8 млн продуктовых карточек, а немецкие дети начали регулярно получать молоко, которое завозили в столицу в объемах 30-60 тыс. литров в день.
Советская армия не планировала медико-санитарные мероприятия среди репатриантов в тех объемах, с которыми ей довелось столкнуться. Она также не планировала работу в таких масштабах среди населения крупных городов, в том числе по восстановлению лечебных, профилактических и санитарно-гигиенических учреждений.
Но советским медикам удалось справиться с возникшими трудностями. Результатом их самоотверженного труда стало сохранение жизни и здоровья не только победителей, но и побежденных – раненых солдат вермахта, а также немецкого населения, включая жителей многотысячного Берлина.