Ларочка родилась в осажденном Севастополе в сентябре 1941 года. Имя придумал Иван задолго до рождения, очень ему нравилось имя Лариса – чайка по-гречески. Это потом он признался, что так звали его первую любовь.
Ну звали и звали, имя-то красивое, думала Люба, хотя было немного обидно. Ну и ладно, она ведь и сама отбила Ивана у подруги. Это к Лиде он ходил на свидания, а Любку Лида брала за компанию, чтобы веселее было, вот и дошутились. Про Ларису он не рассказывал, она и не спрашивала.
Свадьбы не было, какие тогда свадьбы, пошлость какая, пошли да расписались в загсе.
Когда Люба бежала в роддом, ей вообще было не до имени и ни до чего, скорее бы добежать до больницы на Пирогова, все в горку и в горку. Скорее бы, пока не начался артобстрел, но повезло, добежала без приключений.
До девяти месяцев Ларочка практически не видела солнечного света, потому что приходилось скрываться от бомбежек в подвале. Там взрослому человеку на ступенях можно было лежать, только поджав ноги.
Девочку пеленали долго, до полугода, чтобы спала спокойнее на лежанке. Выходили на воздух только с наступлением темноты. Люба боялась, что у ребенка будут проблемы со зрением, с ножками. Будет ли ходить?
Но иначе было нельзя. Хорошо, что молоко у Любы было, правда, непонятно, откуда бралось, питание было скудным.
Когда весной вынесли первый раз на солнышко, на травку, Ларочка потянулась к цветочку – у Любы отлегло от сердца – видит!
Беленькая, кудрявая Ларочка росла неулыбчивой. Сколько ни сделал фотографий постоялец, немецкий офицер, на всех она хмурила брови. И шоколад не брала из его рук. Он все стены в комнате, где раньше жила Люба с Иваном, увешал этими фото. Уж очень Ларочка напоминала ему его дочь.
Он вроде и не злой был, этот немец, даже делился продуктами, но когда пришлось им отступать, то в сердцах сорвал все фото и втоптал в навоз. Во дворе немцы держали лошадей, часть была кавалерийской.
Так жалко было Любе, что ни одной фотографии не осталось с двухлетней дочерью. А ещё с такой ненавистью щипнул напоследок Ларису за щеку, что синяк не сходил почти месяц.
Иван служил в морской пехоте, и летом 1942 года попал в плен. Лагерь военнопленных находился неподалеку от дома на Пожарова, где они жили. И когда однажды соседка сказала, что видела Ивана среди пленных (местные бегали и носили им воду, хлеб и, если удавалось, передавали через колючую проволоку, которой был ограничен пустырь, где были пленные), Люба взяла бидончик с водой и побежала туда.
Место было открытое, и охрана периодически постреливала. Кому-то удавалось подбежать к ограждению и передать то, что принесли.
Женщины выкрикивали имена своих близких, и Люба тоже кричала:
- Иван! Иван!
И он услышал, подошел к ограждению. Люба улучила момент и побежала с группой женщин к проволоке. Но охранники в этот раз стали стрелять по земле для острастки. Люба споткнулась и выронила бидон на глазах у Ивана. Она так и не смогла к нему подойти.
В слезах вернулась домой. И тогда Вера Филипповна, ее мать, пошла сама к лагерю, где был ее зять. Поход тещи был более удачным. Ей удалось передать и воду, и хлеб. Отчаянной и смелой она была женщиной. Узнала, что Иван ранен в плечо. Что медицинской помощи пленным нет и кормят кое-как.
Второй поход Любы был удачным. Ей даже удалось обработать рану мужу раствором марганцовки. И вовремя, дело было летом, жара, пыль, в ране уже завелись черви.
- Если бы не Люба, неизвестно, выжил бы я, - приговаривал Иван.
Пленных держали во временном лагере недолго, прошел слух, что вскоре их погонят в Симферополь.
Было ясно, что погонят их по Лабораторной улице к выезду из города. Там, на окраине, жила сестра Любы, Надежда.
Вера Филипповна пошла к Надежде. Ее белая хатка стояла у дороги, и на всем протяжении движения колонны военнопленных выходили женщины и передавали кто что мог солдатам.
Вера Филипповна была решительной и дерзкой. Задумала ли она что или это решение пришло к ней спонтанно, она ни тогда, ни спустя много лет не могла объяснить. Но когда Иван поравнялся с домом сестры, она вроде как протянула ему узелок с едой, а другой рукой резко рванула его из строя пленных.
Это было так неожиданно, однако Иван, недолго думая, скрылся за калиткой. Залаяли собаки, затрещала автоматная очередь. Но колонна продолжила свой путь. Охраны было немного, не только Ивану удалось тогда ускользнуть.
В хатке Надежды стояли фашисты, а она с детьми ютилась в сарае. Ивана спрятали в погребе. Ночью он выходил по нужде. Постояльцы сразу поняли, в чем дело, но только посмеивались, не трогали они долговязую бабу, только шутили:
- Рус Иван! Рус Иван! – и гоготали так, что мороз по коже.
Спустя время ушел Иван с Любой в Джанкой пешком. А после освобождения Крыма пошел в военкомат и объявил себя отбившимся от части.
Повезло Ивану, не попал в зону внимания Смерша, избежал лагеря. Прошел пол-Европы, вернее проехал на полуторке, участвовал в форсировании Днестра и взятии Будапешта. Вернулся живым. С орденом Красной Звезды.
И семья его ждала: жена Люба и дочери Лариса и Людмила.
Просто счастливым он был. Жизнь продолжалась.
Медали он отдал своим дочерям Ларисе и Люде, они играли с ними в песке, игрушек не было других. Каким-то чудом некоторые сохранились.
Историю про то, как скрутили ему орден в пивнушке, не вспоминал. И про чудесное спасение из плена Иван не любил рассказывать.
Хотя и уважал свою тещу Веру Филипповну.
Птичка Степная*
Читайте рассказ о счастливом детстве