Я достаю семейный альбом с фотографиями и рассматриваю пожелтевшие снимки. Вот бабушкин брат Илья, молодой и красивый юноша, он погиб в Финскую войну. Вот дедушка - строгий взгляд на осунувшемся лице, в выгоревшей гимнастерке еще без боевых наград – фотография с фронта. Вот бабушка молодая женщина, а с обеих сторон к ней прижались две белокурые девчушки с серьезными непогодам худенькими лицами – моя мама и тетя. Это они снимались где-то в эвакуации. А вот – вся семья в сборе – Берлин 46 год. Мои бабушка и дедушка тогда были намного моложе, чем сейчас я, их внучка. Да, они остались живы, не погибли, не сгинули на бескрайних просторах охваченных страшной войной, не умерли с голода или от тифа в перевалочных пунктах, не растеряли друг друга в бесчисленных эшелонах. Но как им это удалась, и что они пережили, знали только они.
Мой дед – Иван Петрович Иванов, кадровый офицер, закончил войну в Берлине в звании майора с четырьмя наградами: орденом Красного знамени, орденом Отечественной войны, медалями за битву под Москвой и за взятие Берлина.
Моя бабушка – Мария Николаевна Иванова (в девичестве – Акимова), как любящая и преданная жена, моталась за дедом по всем военным гарнизонам молодой советской страны, по захолустным городкам, по казенным квартирам. С двумя малолетними детьми на руках. Мужа видела дома редко, служба у него была такая. Сама все взвалила себе на плечи – и женские дела, и мужские.
Война застала их в военном гарнизоне города Минска. И первые вражеские бомбы, упавшие в первый день Великой Отечественной, раскололи мирное счастье семьи на долгие пять лет.
Они жили в одноэтажном, длинном доме, вероятно, солдатской казарме переоборудованной под комнаты офицерского состава. Дом был такой длинный, что его перегородили на две части. Чтобы попасть в другую часть, надо было пройти по улице и обогнуть дом. Как раз 22 июня бабушка послала старшенькую дочь - мою маму в дальнюю часть дома, к своей подруге, чтобы отдать той кулечек клюквы. Моей маме шел тогда восьмой год, осенью она должна была пойти в школу. В первый класс. А ее сестренке только что исполнилось пять лет. Она - маленькая и худенькая, но такая же, как и старшая – светло-русая и голубоглазая.
Моя бабушка в тот исторический день - молодая, красивая женщина 35 лет вышла на залитый солнцем чистенький дворик военного городка. В голубом небе легкий ветер шевелил зеленые вершины тополей. Часовой сидел в будке, ворота заперты. Воробьи громко чирикали и дрались на заасфальтированной дорожке. За казармами, маршировали солдаты. Было воскресение. И вдруг высоко-высоко в чистом небе ровными рядами, похожие на черные крестики, появились самолеты. Их было много, очень много. Находящиеся во дворе женщины стали с удивлением считать крылатые машины. И тут первый ряд самолетов резко пошел вниз. От оглушительного воя заложило уши. Земля содрогнулась от взрывов. Бомбы падали прямо в цель: склады боеприпасов, гаражи, казармы, конюшни… Небо мгновенно заволокло дымом, клубами поднятой взрывами пыли.
Бабушка заметалась по двору, схватила на руки младшую дочь, бросилась искать старшую, мою маму. А та уже бежала на пронзительный крик матери сквозь кромешный ад взрывов, вой сирен, крики людей, грохот обрушающихся построек, столбы поднятой пыли, щебня, едкого дыма. Женщина подскочила к девочке, обняла, крепко прижала к себе одной рукой. На другой держала младшую, та ручонками уцепилась ей за шею. Моя бабушка почти прокричала в ухо старшенькой дочери: «Скорей, в бомбоубежище». И повлекла ее за собой к развороченным воротам военного городка.
Так началась для моих родных людей та страшная, увечащая судьбы не только людей – народов – война. Из бомбоубежища только поздно ночью, в перерыве между авионалетами, их выпустили, погрузили на грузовики, вывезли за 40 километров от пылающего Минска. Высадили на пустынной дороге и велели идти в восточном направлении. И пошла моя бабушка с двумя малолетними детьми по бесконечным дорогам России, через деревни, хутора, леса и болота. Иногда присоединялась к общему потоку беженцев, а чаще обходила стороной. Чувствовала женской интуицией - опасно, скопление людей легче расстреливать с воздуха. Конечно, голодали, конечно, мерзли на ветру и дождях. В некоторых подворьях пускали переночевать, подавали куски хлеба, воду. А в некоторых спускали цепных собак… И опять дороги, дороги. Кто-то подвозил на подводе, кто-то на грузовике. На железнодорожных станциях грузили в эшелоны, везли на восток. Эшелоны, эшелоны, бесконечные эшелоны и пересадочные пункты. В полной сумятице и неразберихе, только два вопроса тревожили и изводили мою бабушку: чем накормить детей, и жив ли муж? От деда не было вестей с начала войны.
На одной из станций бабушка вышла, чтобы найти хоть что-то, чем можно было покормить изголодавшихся детей. И отстала от поезда! Заплутала среди многочисленных составов, стоящих на путях. Потеряла свой из виду. Поняла, только когда поезд скрылся вдали. Бросилась к начальнику станции, плакала, заламывала руки, умоляла. Мир оказался ни без добрых людей! Посадили в попутный поезд, объяснили, где надо сойти, чтобы догнать ушедший эшелон. Всю дорогу проревела белугой, а когда добралась до нужной станции, нашла свой поезд, залезла в вагон и увидела двух напуганных, прижавшихся друг к другу девчушек, едва не потеряла сознание от счастья. И сразу решила, теперь без них и от них ни на шаг. Так и держала девочек около себя до самого Казахстана.
В Казахстане тоже жилось не сладко. Местное население относилось к русским людям насторожено, порой даже враждебно. Советская идеология утверждала, что все люди в молодом государстве - братья, не обращая внимания ни на обычаи народов, ни на религию. Из-за этого и случались недоразумения, чаще трагические, между коренными жителями и беженцами. Некоторые давали кров в своих жилищах и даже делились скудной пищей. Некоторые гнали палками и кричали в спину ругательства на своем языке. Порой, чтобы не умереть с голода, бабушка варила похлебку из корней лопуха, пекла в углях полу гнилые корнеплоды сахарной свеклы, которые удавалось найти по краям полей.
Весной 1942 года бабушке посчастливилось устроиться на работу в местный колхоз. И стар, и млад выгнали на поля сажать картошку. Истощенные люди шли вдоль борозды и кидали в землю по половине клубня. Моей маме хотелось кушать до головокружения, а еще больше ей было жалко маленькую сестренку, которая постоянно плакала и просила есть. И восьмилетняя девочка положила кусочек картошины себе за пазуху. Объездчик на лошади заметил это, он бросился через все поле к маленькой девочке, грозно крича и размахивая нагайкой. Мама побежала, что есть силы к спасительному овражку, отделяющему поле от всей степи. Конский топот приближался, уже отчетливо было слышно дыхание коня и свист размахиваемой нагайки. И вдруг наперерез этой неравной погоне бросился молодой парень, смело схватил коня за повод, что-то закричал на погонщика. А мама уже перелетела овражек, упала лицом в дикую траву. Вечером бабушка сворила суп из этого куска картошины и пробки от бутылки из-под масла. И в мутной воде плавали искорки подсолнечного масла… Было очень вкусно.
Наконец в 1943 году дедушкины письма отыскали бабушку с детьми в Казахстане. Бабушка начала оформлять документы, чтоб уехать в родной город Тверь (Калинин). Вернувшись на родину, семья стала жить в казарме, бабушка устроилась на фабрику. Работала в три смены, без выходных, как и вся страна. Все для фронта, все для победы. Девчонки хозяйничали по дому. Жили впроголодь. Одно радовало – письма от мужа приходили регулярно. Светлый день 9 мая встретили со всей страной всеобщим ликованием. А вскоре пришел вызов от деда, ему разрешили привести семью в Германию, в Берлин. Бабушка с двумя девочками в сопровождении с прибывшим адъютантом отправились в новое путешествие. В Берлине, в русском военном городке ровно через пять лет семья соединилась. Сколько было слез радости и слез печали! А в 1947 году все вернулись в Россию.
