***
Я очень верующий человек.
я верю, что не стоит много думать перед тем, как что-то написать на бумаге, так как а. можно растерять всю кроху-эпифанию в падучей мысленной реки б. ничего страшного в том, чтобы разливать кефирчик графомании по кружечкам черновичка, нет
я верю, что текст может вступить в диалог с читателем, только если он сам вступает в диалог со мной (разумный индикатор сего – то, что я могу много и долго редактировать его; недавно я вносил маленькую деталь в уже напечатанный эпизод и вдруг обнаружил, что я читаю и правлю его уже час, и делаю это улыбаясь и хихикая (я не совсем сошел с ума, эпизод и правда очень смешной) (по крайней мере – для меня), и не хочу отрываться); при рвотных позывах текст не нужно пускать в дальнейшую обработку, так как карма-йога здесь оборачивается съемкой специального кадра хроники войны в Испании (вспоминаем о трудностях монтажа «Зеркала»)
я верю, что текст начинает жить своей жизнью, как воспитанный, взрощенный, выросший ребенок, который выпрыгивает из коляски на улице, когда я сам от него устаю, когда при работе над ним в глазах уже пелена и я не понимаю, что вообще происходит, доволен ли я текстом, закончен ли он или нет; это происходит после того, как он проходит четыре стадии редактуры: сначала я пишу его на черновике, потом перечитываю и правлю, затем переписываю на чистовик (который, разумеется, быстро тоже превращается в черновик), далее перепечатываю (попутно что? правильно – перечитывая и правля), а в конце просто перечитываю и правлю уже на экране компьютера; работая над сборником стихотворений, я распечатывал все стихи и перечитывал и правил на бумаге, чтобы чертить изменения снова в ворд-файле (кажется, я упомянул больше стадий редактуры, чем четыре; посчитаете сами) (где-то пропустил ещё пару «перечитываю и правлю», но да ладно, суть вы поняли)
я верю, что выпущенный вволю текст не только вступает в диалог с читателями, но и становится лучшим собеседником для них, другом, учителем, мамой, папой, самим читателем, множеством других ипостасей, их суммой, произведением, и одновременно – ничем из них (иносказательнее об этом я исписался в посте выше); для меня самые дорогие книги именно этим и стали, являются и будут,
и я верю, что пишу/написал тексты, способные стать такими же ценными сущностями для других, как «Бесконечная шутка», «Девять рассказов», «Улисс», «Новый завет», «Глазами клоуна», фильмы Тарковского, Триера, Германа-с. – для меня, и наполнять людей, города, планету Земля теплой радиацией поэзии
ибо что может быть прекраснее?
***
сегодня я вышел после тренировки-баскетбол на Маршала Василевского и пошел гулять: я чувствовал себя чуть сдвинутым Гампом, потому что начал идти, и я просто шел, шел без цели, просто шел, даже не по викридите, а потому, что разучился структурировать по-берновски своё время (читаем о том, как живут алкоголики, в клинической психиатрии) –
и во время данной удивительной прогулки я видел алкоголиков, одиноко шатавшихся по неосвещенным улицам с нетвердым пивом в руках, сидевшихся на скамейках и звонивших кому-то, звавших кого-то пить вместе, и это было так трогательно, что я чуть не расплакался на глазах этих же Одиноких Алкоголиков; странно, что я не вижу большой разницы между собой и ими; как так случилось, что в 27 я стал таким же, как они – в 40 или 50? когда это моя дрезина успела соскочить с обесточенных рельс, не понимаю –
наверное, тогда, когда я превратился в такой эндемик, как Слух: я принял решение и превратился в Слух, и услышал столько боли, что возвращаться в неоформленный голем прав и совести перед человечеством и мирозданием не осталось: я стал внимательно слушать и замечать, что, кажется, людям становится немного легче: я рассматриваю это как один из модусов своего оголенного неврозами бытия –
какая ещё нах.. книга, когда люди вокруг страдают, когда им так больно, и я могу сделать что-то, что принесет им хотя бы небольшое облегчение (пусть даже паллиативно-разовое)? не знаете? вот и я не знаю; однако, в некоторой степени, это не совсем честно по отношению к людям, ибо слуху дано Слу(ы)шать, но не всегда дано Присутствовать, как и неудачно мигрировавшим всею популяцией клеммингам –
иногда слух превращается в Зрение и умирает от красоты и от того, что ему не дано Создавать – в той степени, в какой он бы хотел, в той форме, какую он бы хотел: как бы он ни старался, получается только ползучий разрыв аорты вкрикосяк –
(если вы курите, то закурите сейчас – так я буду считать, что мы покурили вместе, и мне будет приятно)
***
хороший день, чтобы сесть и подумать; и вот, я думаю –
мне 28, и я известный только в узких кругах писатель, несостоявшийся коммерчески, но многое открывший текстически; наверное, я большего бы добился, если бы не думал постоянно о том, какой я человек, и будь я дерьмом, писал бы более ценные тексты, совершенно иной весовой категории, однако и страдал бы явно больше –
я горжусь 2,5 своих стихотворений и 1 рассказом, несколькими пассажами из романа, который пишу, и тем, каким человеком я стал, какая работа по культивации самого себя была проделана, какие выборы были сделаны –
например, не защищать кандидатскую (печально, что многие, когда я говорю им об этом, считают, что три года были впустую, упуская из вида процесс, за деревьями не видя леса), не продолжать отборочные этапы в «Учителе для России», фокусироваться на книге, давать себе отдых и принимать/любить любое своё состояние (ибо я не обязан всегда быть веселым и плодотвор(нос)ным) –
есть стойкое ощущение, что у меня осталось ещё не так много времени, я долго не протяну, и оттого значимее моё ежедневное мироосязание, которое: помимо эфемерных абстракций: преисполняют близкие, которых я научился ценить ещё больше, ещё глубже их узнал и ещё сильнее их люблю, правда, мне очень с вами повезло, и я рад, что могу это осознавать и трепетно хранить в себе –
и пока время ещё есть, я пишу, хожу по Москве, читаю, играю в баскетбол и истанцовываю вкровь свои кеды по бутафориям широкого разнообразия баров Москвы: спасибо всем тем, кто меня пустил (и будьте прокляты те, кто меня не пускает, хи), и сижу на берегах Моря, и не имею за душой ничего, потому что в ней и так есть все –
страстной фронт оказался богатым на впечатления, но довольно-тики-таки проигрышным, хотя веселья от такого количества свиданий мне хватит надолго, а количество килограмм его сродни удельному весу моего искалеченного вкуса: я по-прежнему очень тяжело впускаю людей в свою жизнь (хоть им и может казаться обратное), тем более женщин –
я ходил к трем разным работникам психоохранительных органов (не говоря уже о моих проблемах с правоох-) и убедился в психотерапевтической силе текста: если все делать правильно, если сообщение совместится с диктуемым им самим стилем (семантика-синтаксис, тема-прием, означаемое-означающее, содержание-форма), то работа над текстом для писателя окажется прохождением через очищение к ясности, саторической очевидности озарения, что в свою очередь не может не провести через катарсис и... читателя
Чувство благодарности – то, что переполняет меня сейчас. Вероятно, всему виной то состояние, в котором я нахожусь, ибо все, чего я сейчас хочу – так это надеть зеленую рубашку и повернуть голову чуть влево.
***
в апреле я подался на программу «Учитель для России» – прекрасная возможность жить в глубинке с двойной зарплатой, возмещенным жильем и детьми-детьми-детьми; одолев пару этапов, я покинул идею
символичненько попался скрин-шот из Сеймур: введение Сэлинджера, где старший Гласс добродушно улыбается Бадди, когда тот пишет в графе «профессия» слово «писатель» – и действительно, когда я умру, о чем меня может спросить бог, кроме как о том, все ли я написал, отдал ли своим книгам все свои силы, выписал ли все своё сердце наружу, if I was busy writing my heart out
взвесив жизнь без библиотеки и целого дня письма с одной стороны и сложный ценный путь учителя с другой, я выбрал то, что имею сейчас, поскольку (хоть я и не знаю ожидавшую меня жизнь) попасть в мир, который я не люблю из-за недосказанности себя и неудовлетворенности, я не хочу
я бы не хотел прожить жизнь и на одренной смерти думать, что написал не все, не приложил все усилия, не выложился наизнанку до самого конца ad hoc, и пусть для этого придется продолжить ездить воровать уют по чужим квартирам, умирать от тупости учеников (обнял), недоедать, сидеть в долгах, жить в разбитых комнатах, переезжать раз в год, но толком не путешествовать, а если и путешествовать, то по 18 часов на автобусе, просить афиши в каро-фильм, рисковать остаться без пенсии из-за отсутствия стажа (трудовой книжки у меня никогда не было и не скоро будет), есть в дешевых закусочных, пить гадкую морошку с двоечкой впереди в графе «стоимость», подбирать бумагу и маркеры у друзей, ходить по бесплатным психотерапевтам, молчать целыми днями и плакать над текстом, который получается так по-флоберовски редко – на это я с естественным ощущением дороги подписываюсь, парадоксальным образом разоковывая себя тем самым дого-гола
***
один человек сказал мне, что именно здесь ему удобнее было бы читать мои стихи
и я кладу первое за последние полтора месяца именно сюда, невзирая на то, что этот канал два года назад превратился в место откровений, на большую часть которых мне было бы страшно получить любую реакцию, и я предпочел бы делиться-в-пустоту, что метаморфизирует акт разделения в сторону (вероятнее всего) чистоты
Через дорогу от моего нового жилья есть лес. Проснувшись впервые за долгое время на рассвете, я случайно обнаружил, что по зимним утрам из моих окон видно поднимающееся из-за веток солнце. И за это я готов простить этой квартире те несколько неудобств, которые она причиняет мне.
Наконец-то я могу не ворочаться во сне и не просыпаться от слез на щеках.
***
Мне стало гораздо проще делать вещи, действовать и поступать, создавая что-то (текст, подкаст, сценарий концерта), когда я перестал так сильно зависеть от признания, плодов деятельности, сосредоточившись на процессе. Тем более что я так сильно устаю от работы над чем-то, что уже измученно не чувствую почти ничего, когда выкладываю, ибо внутри меня работа закончена и завершена логически, и лайки/комментарии в этот круг труда не вписываются никак – мне почти все равно.
Но это сложно объяснить людям: Борис Кутенков, например, очень поразился, когда я сказал, что книгу мне писать ещё пару лет примерно. Полагаю, что этим я и сильно отличаюсь от других писателей/поэтов – тем, что не жду никакого отклика на самого себя, поскольку для меня важен сам акт коммуникации в дискурсе текста (поэтому я и молчу большую часть дня – я уверен, что человек говорит гораздо больше, чем ему на самом деле есть сказать); разговоры обо мне не носят краеугольный характер в безрамочье (?) моего существования (1:0 в пользу дух-путя). Это и вызывает во мне негодование в их сторону, что глупо, так как я не вижу в них себя, и это меня расстраивает, а разве обязаны они быть похожими на меня? Напоминает Джокера, который наносил на лица большинства своих жертв свой же грим: белый цвет, красные губы, чёрный ободок глаз. Он хотел, чтобы все были похожи на него, он видел во всех только самого себя (кстати говоря, равно как и Бэтмен), поэтому и сеял хаос (Темный рыцарь есть немного больше, чем средний супергеройский фильм DC или Marvel).
А кто я такой, чтобы видеть во всем только самого себя?
***
Мне срочно нужна победа над реальностью, хотя бы маленькая. Как авторы писали свои романы? это же титаническая работа.
почему-то каждая книга или фильм или история представляются мне поиском героя своей идентификации. нам показывают трансформацию личности в рамках обстоятельств и рефлексии. персонаж претерпевает изменения или открывается нам, и если в первом случае он сам решает, принимать ему нового себя или нет, то во втором – скорее, мы.
я жую булочку, пью дешевое вино и думаю о «Джокере», которого только что пересмотрел. в границах обозначенной темы фильм встает в один ряд с «Нимфоманкой», «Домом, который построил Джек», «Идиотами». Триер в данном случае опережает Тарковского. потому что второй был человеком не ищущим, а нашедшим и найденное иллюстрирущим.
таким образом, Триер мне становится ближе.
казалось бы, какая идентификация? какой поиск? я ведь столько работаю над книгой, что... да не так уж и много. хотя сегодня я дописал эпизод, которым могу немного гордиться (тема гордости раскрыта в посте выше).
одна знакомая говорила, что на моем канале все всегда плохо. ну вот, держи, это тебе. не так все и плохо, видишь? Видишь??
***
Сначала я писал книгу, потому что думал о ней семь лет, потом я писал книгу, потому что у меня закончились идеи для рассказов, все драфты и наброски я сконструировал в девять рассказов, затем я писал книгу, потому что очень хотел помочь людям текстом, который мог бы стать для них своеобразным псалтырем или евангелием, далее я писал книгу, потому что почувствовал необходимость заставить всех рыдать, вызвав жалость к себе, после этого я писал книгу, потому что бросил пить и принимал таблетки, и мне было больше нечего делать, засим я писал книгу, потому что опять начал пить и писать стало безумно весело, впоследствии я писал книгу, потому что это виделось мне моей модальностью бытия и средством избежать экзистенциальную вину, я даже однажды писал книгу, потому что хотел привлечь к себе внимание одной особы, именно таким способом, но это же такая ложь.
Есть мнение, что только сейчас я начал получать настоящую сосредоточенность процесса, радость дела, от которого можно отдохнуть, прогуливаясь вечером по-над-вдоль сутолоки баров и узости стамбульского центра, и широты пролива, и спертого воздуха русской речи, и запаха восточной гастрономии.
Во времена почти уже месячной (еще не оконченной) эмиграции мне довелось пожить вместе с тремя друзьями, прочувствовать их ярче и восхититься ими (хоть и по-другому, но) в очередной раз.
Еще два месяца назад, в свой день рождения мне хотелось бегать по проспектам и тупикам и кричать СПАСИБО, но сейчас все не так. Я потерял ощущение благодарности к. Я потерял наполненность солнечным временем и безграничным пространством. Я потерял соприкосновение, я потерял отчуждение, я потерял отрешенность.
И как рождать из этой потери текст – совсем непонятно. Несмотря на то, что он рождается ежедневно (надеюсь, не по инерции). Видимо, в этом и его особенность – очередная особенность, которую я не понимаю.
Но я уже давно оставил попытки понять и чувствовать, и проявлять нежность, и уделять внимание, и помогать, и заботиться, и окружать теплом, и светить, и освещать, и все на свете. Потому что ему это совсем не нужно.
Вы спросите: а что же ему тогда нужно?
Уверен, ответ вы в состоянии сгенерировать сами.
***
Из плюсов: я научился работать с кем-то рядом. В течение последних трех месяцев я жил один только пару недель, а все остальное время делил площадь с другими. Для меня, любящего уединение, это было стрессом, который помогла преодолеть способность к сосредоточенности.
Спасибо двадцати четырем годам чтения, пятнадцати годам баскетбола, десяти годам гитары, шести годам шахмат, двум годам йоги и медитации, году фортепиано, а также special thanks to викридита (которая научила меня, что если ты смотришь вокруг, ты никогда не будешь чувствовать себя одиноко) и самадхи (комментарии излишни).
Все-таки место для благодарности во мне осталось. Это ли не...?
***
Пока что мне доступны только физического рода вершины, но это все равно радует, поскольку а) я обрёл и сохраняю оптимизм, б) я покоряю вершины один, без наблюдателя, что близится к опыту абсолютной чистоты, ибо только в одиночку покорённые вершины открываются невиданной, настоящей любовью, не одной стороной, но всем сердцем.
Я нашёл рецепт лечения больной души и сомнений. Я уезжаю в место, где тепло и сыро, и гуляю долго-долго один, без музыки, разговоров, шума. И это очищает, потому что я встречаюсь с самим собой, gespräch im gebirg одного еврея вместо двух (хи-хи) (еврей здесь – эквивалент кали́ки).
Кто сказал, что работа писателя физически незатратна? Вы попробуйте четыре часа подряд просидеть за столом и написать тысячу слов. Гарантирую, у вас отвалятся шея и рука, как при неудачной мастурбации (салют!).
31 июля в арт-пространстве M’ars состоится перформанс-день на тему эскапизма. Я буду там спать на кровати вечером, с 19:00 до 21:00, с голой девушкой, и буду изображать стихи без и с (надеюсь) генератором текстов. Приходите выспаться.
Подробности позже.
***
Я сижу в библиотеке и в который раз перекраиваю язык своей книги; я испачкал тучу страниц крошки-блокношки, обезмученный лежу на столе и вспоминаю, что дома лежат сотни страниц, исписанных чем-то влажным, мокрым, неоформленным, никому даже мне непонятым, никому ненужным, и эти страницы – даже не половина книги, которую я так хочу написать, но она не даётся мне, получающийся текст липкий и нудный, ничего не выражающий, все слова в нем как будто совсем неправильные, совсем не те, и груда тысяч тысяч букв, которые я исковеркал, совершенно не работает, и от этого хочется разрыдаться прямо здесь, прямо сейчас, на глазах у всех, за этим маленьким столом, с двумя гадкими зелёными лампами.
***
Наслаждаясь концом леса, я шел в пальто и туфлях и нес четыре кирпича, которые подобрал в обгоревшем сторожевом домике у Лосиноостровской (кстати, за ней ещё и грядки с подвязанным чем-то – идиллия!).
И думал о том, что на прошлой неделе я был молодец – я работал над книгой 30 часов, почти столько же провел в метро, сходил на две тренировки, отыграл одну игру, проводил сеансы психоанализа подросткам (параллельно пытаясь научить их говорить по-английски и немецки), покрасил стены и сделал ещё какую-то кучу всего, уже не помню. На этой неделе я не такой молодец, что не мешало мне вчера в баре стоять у зеркала и твердить обратное, глядя прямо себе в красное лицо, убеждая себя и гипнотизируя, как Каа.
И ещё я спрашивал себя, зачем я так много работаю над книгой, в то время как моя мечта – писать тексты для Зиверт?
Я донес кирпичи, выдержав странные взгляды на себя, помыл руки и решил пока не писать тексты песен для моей Юлечки. Пусть себе спокойно становится все популярнее. А я просто схожу на её концерт и буду кричать её песни, и смотреть на нее, и тянуть к ней руки, и подарю ей цветы, дождавшись у выхода для артистов.
***
почему меня упорно продолжают называть начинающим писателем, это так странно
это не отношение к высказавшемуся человеку, скорее, меня смущает формула, ибо математик ощущает, что начинающим писателем был в 8 лет, ну в 15, ну максимум в 23, но никак не сейчас, когда за спиной сотни прочитанных книг сложностью от 0 до 10, где 0 – это «Ночь в Лиссабоне», а 10 – «Улисс» в оригинале
когда за спиной 5 тысяч часов работы над текстом, аспирантура, конкурсы, мастерские, форумы, открытые микрофоны, страдания, голод, города и люди, люди, люди люди люди люди
когда эволюция очевидна при пролистывании тонкой, дряблой книжечки стихов и эссеистики, когда самокритика – сугубо пейоратив, когда только и голова, что о книге, книге, книге книге книге, тексте
когда единственным hermitage оказывается текст, где никто не сделает больно и не раздавит очередной невнимательностью, пренебрежением, осуждением, насмешкой, обесцениванием, непониманием, перебиванием, недослушиванием
Я был писателем всю жизнь, и если 27 лет – это начинающий писатель, то когда уже наступит время попрощаться с Матёрой?
***
Сегодня я, кажется, начинаю жить жизнью, о которой так мечтал всю зиму и весну. Я ужасно беден, у меня на карте утром было 77 копеек, но зато я могу писать и бродить по улицам, и умирать от их красоты.
***
в отсутствие веры и поддержки, которая могла бы удовлетворить и вскипятить Ненасытного Эгоцентричного Невнимательного Чрезмерчувствительного Обесцени-вающего меня я пытаюсь найти что-то там, где искал последние годы, однако мой скромный пантеончик вкусовщинских художников Джойс-Ротко-Сэлинджер-Бэконhood-дфУоллес-ДмитрийКузнецов-Иккю – слабый паллиатив, не отменяющий реальность –
я думал, что отдохнул, шатаясь под водой и вдоль воды, под солнцем и пахмурностью, оградившись от работы над текстом и учеников, обманывая себя к концу двух недель, что даже затоскоскуч по буквеннице –
и вот я за столом, но голова и спина болят все так же, все так же получается совсем меня не удовлетворящая слякоть, а не могучий текст-коан, по-настоящему красивый, все так же нет денег, чтобы даже купить лампочку в настольную лампу (Саша, имей совесть, она и так не прогорала – в отличие от тебя – в течение четырех лет, то есть с самой покупки), все так же зачем-то пропиваюсь по улицам и заведениям, все так же не могу любить мир и очень устал –
если Daбыть когда-нибудь мне и улыбнется сквозь редукцию моей оптики, то это будет улыбка Китса, увидевшего свою оду выгравированной на ночном горшке –
извините
***
Когда закончилась Зона Сталкера и ушли из Иллюзиона фильмы-переклики по Тарковскому, я задаюсь вопросом после фильма Балабанова «Я тоже хочу»: неужели на небо, в рай, в счастье забирают по какому-то принципу? Что нужно для этого делать?
Я пытаюсь каждую встречу с людьми превратить в их день рождения, вызываю такси потерявшимся пьяным людям на улице, пишу женщинам стихи, даю большие чаевые в своём баре, не кричу ни на кого, отношусь с любовью ко всем, стараюсь поднимать настроение грустным, утешать скорбящих, Говорить и Поступать, выполняю все свои обещания, кормлю голубей, покупаю мало пластика, избавляюсь от всех вещей, которые у меня есть, внимательно слушаю каждого, обнимаюсь при встрече крепко.
Неужели всего этого недостаточно, чтобы стать счастливым? Я тоже хочу счастья. Я тоже хочу.
***
что говорит с печалью в лице
кошке, усевшейся на крыльце,
снегирь, не спуская с последней глаз?
«Я думаю, что пережил все, что хотел, кроме текста, которым могу по-настоящему гордиться».
Я подавался на очередную писательскую мастерскую, на которую меня не возьмут, и перечитывал свои рассказы прошлого года. Пока читал, в голове гарцевала и вертелась перед зеркальцем только одна фраза – слова Тарковского об одном из ранних фильмов Триера: «Очень слабо». Недвусмысленно. Крыть нечем.
Тем смешнее, что в начале июня я читал на авторских чтениях часть рассказа «Удел невесомости», после чего шел по улице и думал, что рассказ вторичен и крив, но хотя бы у меня есть «Айрис у окна», которой я могу гордиться. И вот я перечитал её и понял, что гордиться мне, кроме пары стихотворений, особо и нечем. Главную победу – победу над собой – я так и не одержал.
Тем проще жить, когда наступает осознание, что прожито все и ждать больше нечего, надеяться – тоже. Но вставать с кровати по утрам как-то почему-то зачем-то для чего-то надо, и эмоциональная пустота крякает на качельках у меня под окнами. У моих окон могут сидеть хоть тысячи Айрис, но спокойствие они не обретут, сколько Юнга ни рисуй, бомжара.
Тем глупее кажется второй этаж, вызывая смех и сопли, после прочтения комментариев на Яндекс.дзен, который я вел полтора года назад активно. У меня собирались люди в комментариях на дискуссии (один из них – ибсеновский тролль) (чмок!) (это я любя, незнакомец), один псевдоним даже читал книгу, которую я рекомендовал ей лично в комментариях, это что вообще
В последнее время настроение – устроиться на простую и порядочно оплачиваемую работу 40-50-часов-в-неделю и планомерно монотонно убивать в себе автора, но я упорно сопротивляюсь, ибо несмотря ни на кого верю, что неотменимая модальность моего бытия разражается не этим (а смехом) (????).
Необходимо только выбрать, на какую аудиторию я хочу говорить.
(кстати, здесь нет уверенных пользователей tik-tok? есть два вопроса.)
***
Мне нравится думать, что сейчас я строю дом. Сразу наслаивается множество вещей: фильм Триера «Дом, который построил Джек», кантата Баха, голая спина Тарковского на обрешетке/стропилах, шалаш в перевернутом лесу, подросткочество с подработками на папиных стройках.
Я не знаю, будет ли вам там уютно и тепло, но сам я точно вряд ли, наверное, скорее всего, не буду в нем жить, так как строю его не для себя. Возможно, вы зайдете в него, проведете несколько дней и выйдете оттуда обновленными и очищенными. Либо захотите остаться в нем навсегда. Прелесть моего дома в том, что когда вы в нем находитесь, вы не ощущаете никого рядом, в то время как там может одновременно находиться много людей. Однако наблюдателя нет. Ложной искренности-с-кем-то – тоже. Вы находитесь в нем с самими собой, находите в нем того Себя, с которым вам хорошо.
Мне очень нравится думать, что сейчас я строю дом. Строю дом не для вас – так как у вас, похоже, уже есть дом – а для ваших детей. Надеюсь, им понравится мой дом. Дом, который построил –
________
Телеграм-канал Александра Хана: https://t.me/fabricandofitfaber