«Истинная женщина, у нее полноценная душа» (с)
Каждый из гостей «тайно» влюблён в жену Дика. В лицо её называют «миссис Форрест» , а за глаза «маленькая хозяйка».
Когда в дом приезжает кто-то из очередных гостей Эрнестина - сестра Паолы сообщает: «Он до безумия влюблён в Паолу, но она не обращает на него внимания. Это случается с каждым мужчиной, который приезжает сюда. Она привыкла. У неё ужасно милая манера не замечать их страсти; она с удовольствием проводит время в обществе этих людей, а потом смеётся над ними. Дика это забавляет».
По сути, история начинается с того, что в гости к Дику приезжает Ивэн Грэхем. Впервые они встретились в те времена, когда Дик много путешествовал. Форрест знакомит друга с постоянными гостями своего дома, он возит его с собой по ранчо и показывает всякие удивительные штуки. Подразумевается, что смена обстановки и беседы с философским уклоном должны благотворно повлиять на Грэхема, чтобы он возобновил свой творческий процесс и довёл до финала рукопись.
Однако, как только Ивэн знакомится с Паолой, так сразу забывает о своей книге. «Грэхем понял, что на нем сидит женщина в белом шелковом купальном костюме, облегавшем ее так плотно, что она казалась изваянной из мрамора. Мраморной казалась ее спина, и только тонкие крепкие мышцы, натягивая шелк, извивались и двигались при ее усилиях держать голову над водой. Ее стройные рук и зарылись в длинные пряди намокшей лошадиной гривы, белые округлые колени скользили по атласному мокрому крупу, а пальцами белых ног она сжимала мягкие бока животного, тщетно стараясь опереться на его ребра.
В одно мгновение - нет, в полмгновения - Грэхем охватил взглядом представившееся, его глазам зрелище, понял, что сказочное существо - женщина, и удивился миниатюрности и нежности всей ее фигурки, делавшей столь героические усилия. Она напомнила ему статуэтку дрезденского фарфора, легкую и хрупкую, попавшую в силу какой-то нелепой случайности на спину тонущего чудовища; в сравнении с огромным жеребцом она казалась крошечным созданием, маленькой феей из волшебной сказки.
Когда она, чтобы не сползти со спины жеребца, прижалась щекой к его выгнутой шее, ее распустившиеся мокрые золотисто-каштановые волосы переплелись и смешались с его черной гривой».
Чувствуется секс, о котором говорил Джек, описывая свою книгу?
То-то и оно, что это про другое.
Повествование Лондона захватывает и увлекает в водоворот сюжета так постепенно, что сам не успеваешь заметить, а ты уже на середине книги и не собираешься останавливаться.
Дело тут явно не в сексе. Увы.
Из-за описания я с тревогой ожидала чего-то вроде Вячеслава Праха (прах праху его) с этими вот до одури пошлыми сценами, которые вызывают тошноту и рвоту:
«Вдох! Я вошел в нее… Вспомнил слова Ренуара, когда настырные незнакомцы что-то спрашивали у него о живописи. Он говорил: «Я не занимаюсь живописью. Я занимаюсь порнографией». Эти слова так близки мне. Я не пишу работы, я занимаюсь порнографией.
Но сейчас я занимался ею. Я гладил ее бедра. Затем ягодицы. Ее упругие, твердые ягодицы; я столько раз представлял, как раздвигаю их и вхожу в ее морок, расположенный по ту сторону эдема, заговорить о котором она бы посчитала постыдным; как лишаю ее девственности, а быть может, и нет…».
Вот сравните этот отрывок с текстом Джека Лондона:
«..Паола улыбнулась гостям в ответ на их приветствия, и Грэхему эта улыбка напомнила ту, которую он видел на ее лице утром, когда она сидела верхом на жеребце. Она подошла к столу, и он не мог не восхититься той неподражаемой грацией, с какой ее стройные колени приподнимали тяжелые складки платья, - те самые округлые колени, которыми она отчаянно сжимала мускулистые бока Горца. Грэхем заметил, что на ней нет корсета, - да она и не нуждалась в нем. И в то время как она шла через всю комнату к столу, он видел перед собой двух женщин: одну - светскую даму и хозяйку Большого дома, другую - восхитительную статуэтку всадницы, хоть и скрытую под этим голубоватым с золотом платьем, но забыть которую не могли его заставить никакие одежды и покровы».
Ну, что? Кто здесь писатель, а кто просто навалял неприличное слово на заборе, чем порадовал своё самолюбие и нездоровое воображение престарелых девственниц?
Вообще я бы посвятила отдельную часть данного обзора на «МХБД» именно теме секса в литературе. Потому что, глядя на то, что читают и пишут наши современники, у меня создаётся впечатление, что в погоне за сиюминутными эмоциями по части того, что ниже пояса, женщины-читательницы не очень разборчивы и недостаточно интеллектуальны, а писатели-спекулянты делают всё, чтобы тяга неразборчивых читательниц к такой пошлятине не прекращалась, зарабатывая на этом копейку и дурно пахнущую «славу».
Лондон описывает Паолу настолько идеальной, что не влюбиться в такую женщину невозможно. С другой стороны, это ставит под сомнение реалистичность представленной картины. Автор утверждает, что этот роман – «это как раз то, к чему я стремился всю свою писательскую жизнь» и называл при жизни МХБД своим лучшим произведением.
Если в «Мартине Идене» Лондон описывает весьма распространённое заболевание – социальный дарвинизм во всей его красе, который заканчивается смертью главного героя, потерявшего все ориентиры в жизни, то в «МХБД» - это идеализм, несовместимый с жизнью реальных людей.
На сколько нужно быть восторженным романтиком, чтобы до такой степени идеализировать женщину? Даже Ивэн, уже влюбляясь в Паолу, ищет в ней недостатки.
И он их находит, но тут же отвергает: «Пела она, видимо, только для окружавшей ее молодежи, а не для всего общества, и Грэхем почти с радостью решил, что, кажется, наконец-то отыскал в ней несовершенство: пусть она замечательная пианистка, прекрасная наездница, отлично ныряет и плавает, но, - невзирая на свою лебединую шею, она не бог весть какая певица. Однако ему скоро пришлось изменить свое мнение. Она все-таки оказалась певицей, настоящей певицей. Правда, в голосе у нее не было мощи и блеска, но он был нежен и гибок, с тем же теплым трепетом, который пленял и в ее смехе. И если ему не хватало силы, то это искупалось точностью звука, выразительностью и пониманием, художественным мастерством».
Однако именно недостатки Паолы заставляют Ивэна ещё больше восхищаться ей. «Ивэн Грэхем долго не ложился в тот вечер. Большой дом и его маленькая хозяйка невольно взволновали его. Сидя на краю кровати, полураздетый, и куря трубку, он видел в своем воображении Паолу в разных обличьях и настроениях. Паола Форрест занимала его воображение не меньше, чем Большой дом со всеми его чудесами и диковинками».
Всё больше присматриваясь к чужой жене, Ивэн не осознаёт, во что это может вылиться: «Сначала Ивэн подумал, что основная черта Паолы - естественность; через минуту решил, что жизнерадостность. Но ни то, ни, другое определение не удовлетворило его, - нет, не в этом дело! И вдруг его осенило: гордость! Основное в ней - гордость. Гордость была в ее глазах, в посадке головы, в нежных завитках волос, в трепете тонко очерченных ноздрей, в подвижных губах, в форме круглого подбородка, в маленьких сильных руках с голубыми жилками, в которых можно было сразу узнать руки пианистки, проводящей много часов за роялем. Да, гордость! В каждой мышце, в каждой линии, в каждом жесте - непоколебимая, настороженная, жгучая гордость.
Паола могла быть радостной и непринужденной, женственно-нежной и мальчишески-задорной, готовой на всякую шалость; но гордость жила в ней всегда - трепетная, неистребимая, неискоренимая гордость, она как бы лежала в основе всего ее существа. Паола была демократкой, открытой, искренней и честной женщиной, прямой, без предрассудков, и ни в каком случае не безвольной игрушкой. Минутами в ней точно вспыхивало что-то подобное блеску стали - драгоценной, чудесной стали. Она производила впечатление силы, но в ее самых изощренных и сдержанных формах! И он связывал образ Паолы с представлением о серебряной струне, о тонкой дорогой коже, о шелковистой сетке из девичьих волос, какие плетут на Маркизских островах, о перламутровой раковине или наконечнике из слоновой кости на дротиках эскимосов».
Что читателю известно о Грэхеме?
Лишь немного из разговора Дика с Эрнестиной, которая имела неосторожность заинтересоваться Ивэном, что заметил и тут же пресёк Дик. Он рассказывает о первой жене Ивэна: «Ослепительная красавица, золотисто-смуглая, или матово-золотая, полинезийская королева смешанной крови. Ее мать царствовала до нее, а отец был английский джентльмен и настоящий ученый, получивший образование в Оксфорде. Звали ее Номаре; она была королевой острова Хуахоа, дикарка. А Грэхем был настолько молод, что ему ничего не стоило обратиться в такого же дикаря, как и она, если не в большего. Но в их браке не было ничего низменного. Ведь Грэхем не какой-нибудь голодранец, авантюрист. Она принесла ему в приданое свой остров и сорок тысяч подданных. А он принес ей свое весьма значительное состояние и построил дворец, какого никогда не было и не будет на островах Южных морей. Настоящая туземная постройка из цельных, слегка обтесанных стволов, связанных канатами из кокосового волокна, с травяной кровлей и всем прочим в том же роде. Казалось, будто дворец вырос, как деревья, из той же земли, что он пустил в нее корни, что он неотделимая часть этого острова, хотя его и создал архитектор Хопкинс, которого Грэхем выписал из Нью-Йорка. У них была собственная королевская яхта, дача в горах, плавучая дача - тоже целый дворец. Я был в нем. Там устраивались роскошные пиры… впрочем, уже позднее. Номаре умерла, Грэхем исчез неведомо куда, и островком правил родственник Номаре по боковой линии. Он был тогда совсем мальчик. Она - тоже дитя, наполовину англичанка, наполовину полинезийка - и настоящая королева. Два прекрасных цветка двух народов, двое чудесных детей из волшебной сказки… И… видишь ли, Эрнестина, годы-то ведь прошли, и для Ивэна Грэхема царство молодости давно осталось позади… Чтобы теперь покорить его, нужна совершенно особенная женщина. Кроме того, он, в сущности, разорен, хотя и не промотал свое состояние. Такая уж у него несчастная судьба».
По-своему трактуя эти слова, Эрнестина становится тем компасом, который предостерегает Дика: «Паола больше в его духе». Однако Дик вполне уверен в своём семейном благополучии и словно даёт добро на предпочтения Ивэна: «Паола или другая женщина вроде нее для него в тысячу раз привлекательнее, чем все прелестные молодые девушки, вместе взятые. У нас, старшего поколения, знаешь ли, свои идеалы».
Паола, которая привыкла к вниманию мужчин, замечает внимание Ивэна, но старается ограничивать себя в общении с ним. При этом сама для себя неожиданно приглашает его посмотреть своих золотых рыбок, разведением которых она занимается.
Чтобы отвлечь внимание Грэхема от себя Паола приглашает в дом других гостей и родственников. Но это не помогает, наоборот становится ещё заметнее их интерес друг к другу.
После отъезда тёти и гостей Паола уходит в затворничество, намеренно стараясь не пересекаться с Ивэном. Дик замечает какие-то перемены в настроении своей жены, но он слишком занят проблемами на мексиканских рудниках, которые перешли к нему в управление после женитьбы на Паоле, он не может уловить взаимосвязи между присутствием Ивэна в доме и поведением Паолы.
Особые взаимоотношения у Лондона с музыкой, когда автор описывает музыку, то практически сам поёт прекрасную песню великому музыкальному искусству. Для Лондона музыка – это «отдых от железа, крови, будничной прозы. Слабые, чувствительные и возвышенные души бегут от тяжёлой и грубой земной жизни в сверхчувствительный мир ритмов и звучаний…».
Паола Форрест прекрасно играет и поёт. Эрнестина говорит о ней: «Когда она хочет, она может всего добиться. А ведь она почти не работает… Вы знаете, она училась у Лешетицкого и у мадам Карреньо, и у неё до сих пор остался их стиль игры».
И первым сигналом того, что с Паолой что-то происходит, для Дик становится её внезапное необыкновенное пение. Он начинает думать о том, когда же последний раз она так восторженно пела и вспоминает, что Паола именно так пела во время их медового месяца. Затем он слышит, как звучит её голос в дуэте в Ивэнем, и паззл в голове Дика начинает постепенно складываться: «Они пели гораздо сдержаннее, чем в первый раз, и голоса их звучали далеко не с тем жаром и трепетом; но они спели дуэт звучнее и шире, больше в духе самого композитора и меньше давая места личному толкованию. Грэхем во время пения думал об одном и был уверен, что о том же думает и Паола: их сердца поют другой дуэт, о котором даже не подозревают эти аплодирующие дамы».
Едва Паола понимает, что попала в капкан собственных чувств, она пытается справится с ними самостоятельно. Затем просит Дика о внимании, которого ей от него не хватает. Паола просит Дика: «Неужели ты не можешь выкроить себе хоть чуточку свободного времени?».
Автор описывает ситуацию так: «Положение трех основных действующих лиц становилось все сложнее, но многое было еще скрыто от каждого из них. Грэхем не знал, какие отчаянные усилия делала Паола, чтобы сохранить близость с мужем, а тот, со своей стороны, занятый по горло бесчисленными опытами и проектами, бывал все реже среди гостей. Он неизменно появлялся за вторым завтраком, но очень редко участвовал в прогулках. Паола догадывалась по множеству приходивших из Мексики шифрованных телеграмм, что дело с рудниками «Группа Харвест» осложнилось. Она видела также, что к Дику спешно приезжают, и притом в самое неожиданное время, агенты и представители иностранного капитала в Мексике, чтобы с ним посовещаться. Он жаловался, что они ему дохнуть не дают, но ни разу ни словом не обмолвился о причинах этих приездов».
Дик же уходит ещё больше в дела, тем самым ещё больше толкая Паолу к Ивэну, который, кажется, только этого и ожидает.
После дуэта с Паолой на прогулке Ивэн просит её о честности в отношении своих чувств:
«- Слава богу, что вы ни разу не вспомнили про Дика.
- Разве вы его не любите?
- Будьте честны, - твердо и почти сурово заявил он. - Все дело именно в том, что я люблю его. Иначе...
- Что? - спросила она.
Голос ее звучал решительно, но она смотрела не на него, а прямо перед собой, на острые ушки Лани.
- Не понимаю, отчего я все еще здесь. Мне следовало давным-давно уехать.
- Почему? - спросила она, не сводя глаз с ушей Лани.
- Говорю вам, будьте честны, - повторил он предостерегающим тоном. - Я думаю, мы и без слов понимаем друг друга.
Щеки Паолы вспыхнули, она вдруг повернулась к нему и молча посмотрела на него в упор, затем быстро подняла руку, державшую хлыст, словно желая прижать ее к своей груди, но рука нерешительно замерла в духе и опять опустилась. Все же он видел, что глаза ее сияют радостным испугом.
Да, ошибки быть не могло: в них были испуг и радость. И он, следуя особому чутью, которым одарены которые мужчины, переложил повод в другую руку, подъехал к ней вплотную, обнял ее, и, прижавшись коленом к ее колену, привлек к себе так близко, что лошади покачнулись, и поцеловал ее в губы со всей силой своего желания. Ошибки быть не могло. В этом жарком объятии, когда их дыхание смешалось, он с невыразимым волнением почувствовал на своих губах ответный трепет ее губ.
Но через миг она вырвалась. Краска сбежала с ее щек. Глаза сверкали. Она подняла хлыст как бы для того, что ударить, но опустила его на удивленную Лань и тут же так неожиданно и стремительно вонзила шпоры в бока лошади, что та застонала и шарахнулась в сторону».
P.S.: продолжение в следующем посте.