Живой я матушку не застал, как не гнал лошадь.
Отец безутешен, постарел: сразу же как – то сгорбился, превратился в старика, у которого на плечах тяжелый груз. Он даже сменил свою, всегда богатую, расшитую золотыми нитями одежду на грубую черную. Борода совсем седая.
Вопреки обычаям сам нес гроб с телом любимой до самой мечети Сулемание, где упокоилась матушка. Потом здесь построят тюрбе для Госпожи Босфора. Во дворце поселилось горе. Сняты все богатые ткани, утварь и посуду заменили на самые простые, девушкам в гареме запретили ярко одеваться, слуг в одночасье заменили на немых. Ни один звук не нарушает печальную тишину. Эта обстановка тяготит, и без того сердце разрывается на мелкие кусочки и каждый из них кровоточит, принося нестерпимую боль.
Матушка. Я помню ее ласковые руки, которые обнимали, ее веселый смех, как – будто тысячи хрустальных колокольчиков рассыпались под сводами дворца. Я помню, как она пела нам колыбельные, и ее голос убаюкивал, навеивал волшебные сны. Как она рассказывала волшебные сказки о далеких землях, где идет снег каждый год и люди катаются на санках, о принцах и принцессах, о чудовищах и красавицах. Такие добрые и со счастливым концом обязательно. Мы были счастливы. Никогда не будет, как раньше!
Я больше никогда не увижу, как гордо она вскидывает подбородок, как нежно смотрит на меня, никогда больше я не услышу ее мягкого красивого голоса. Аллах! Она еще была так молода!
Погруженный в свою боль, я даже не замечаю ничего вокруг, все померкло, ушла эпоха Хасеки Хюррем Султан. Кажется, что даже цветы и деревья в саду, всегда радующие глаз, померкли и пожухли.
Моя сестра приняла решение перебраться в Топкапы. Верное решение: надо кому – то быть возле отца. Она и сама плохо выглядит, все мы испытываем одну боль, а Михримах очень была близка с матушкой, ей, наверно, еще тяжелее. Гарем отправили в Старый дворец, я помог сестре с переездом и с разбитым сердцем отправился в обратный путь.
В Манису вернулась Нурбану и пыталась меня утешить, а я, дурак, напился и высказал ей все, что хранилось в тайне. Как ее продал собственный отец, а матери она была не нужна, и что она не может поэтому понять мою боль. Я был не прав. Как теперь загладить вину? Надо же понимать, что это вино и огромное горе говорили. Мне было горько, и я хотел, чтобы и ей так же стало. Я раскаиваюсь. Может позже моя хасеки простит меня?
Пришли вести от Повелителя. Мне предписано переехать в Кютахью, а Баязид переводится в Амасью. Причины не объясняются. Интересно, что сподвигло отца принять такое решение? Да мне и все равно! Ехать, так ехать. Правда, мы теперь будем еще дальше от Стамбула, аж в два раза, но приказы Султана не обсуждаются.
Брат решил противиться воли отца, но свое недовольство решил выместить на мне. Мне доложили, что он собрал войска и двинулся в сторону моего санджака. Я еще ничего не успел здесь сделать, будет обидно, если не вернусь. Я собрал войско и пошел ему на встречу, мой сын Мурад присоединился ко мне. Битва проходила в открытом поле на границе Коньи. Войско брата оказалось больше и лучше натренировано, мы почти проиграли, но подоспели войска, которые послал мне на подмогу отец.
Брат с сыновьями и остатками своей армии трусливо сбежали в сторону Персии. Мы преследовали их, но через границу не стали переходить. Неужели брат решил искать защиты у врага нашей империи? Или он объединится с персидским войском и вернется, чтобы избавиться от меня и отца, чтобы занять трон? Нет! Брат не может желать смерти собственному отцу!
Однако приграничье усилили дополнительными воинами, а мы с Мурадом вернулись в свои санджаки.
Брат так и находится у персов, и уже несколько лет идут переговоры по его выдаче. Я не вмешиваюсь.
Михримах регулярно пишет мне. В Топкапы все вернулось на круги своя, и гарем, и былое богатство. Вот только в последний раз она написала, что ее муж занемог. Врачи во дворце самые лучшие, надеюсь, что он поправится.
Продолжение…