Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Продолжим традицию, начатую 14 апреля празднованием ДР позабытого баснописца Александра Измайлова, посвящать странички цикла "... сего дня..." не только за упокой, а и во здравие!
Текут в согласии и мире,
Сияя радостным лучом,
Семейства звездные в эфире
Своим указанным путем.
Но две проносятся кометы
Тем стройным хорам не в пример;
Они их солнцем не согреты,-
Не сестры безмятежных сфер.
И в небе встретились уныло,
Среди скитанья своего,
Две безотрадные светила
И поняли свое родство.
И, может, с севера и с юга
Ведет их тайная любовь
В пространстве вновь искать друг друга,
Приветствовать друг друга вновь.
И, в розное они теченье
Опять влекомые судьбой,
Сойдутся ближе на мгновенье,
Чем все миры между собой.
Не призываю уважаемых читателей к согласию, но как по мне - это очень и очень недурно, разве что добавить, что, пожалуй, и умно. А написаны эти строки поэтессой XIX столетия, имя которой - с высочайшей степенью уверенности - не знакомо сегодня практически никому. А, между тем, у неё сегодня день рождения, да-с. 10 июля 1807 года в Ярославле, в семье почтеннейшего профессора физики и химии "из немцев" Карла Ивановича Яниша родилась девочка, названная красиво и для русского уха экзотично - Каролиною. Родительское воспитание, пытливый ум и удивительные способности ребёнка сделали из неё ежели не вундеркинда, то как минимум девицу "с талантами" - так, во всяком случае, считала вся Москва, куда семья переехала в 1809-м. Владение ещё в детстве четырьмя языками, помощь отцу в его опытах, в том числе и астрономических, перенятая у профессора страсть к литературе и в самом деле внушали москвичам мысли о самой блестящей будущности для той Каролины.
Взаимное увлечение Каролины сосланным в Москву Адамом Мицкевичем (ей тогда исполнилось 18) лишь подогрело интерес общества к её персоне, но, увы, - родители были категорически против подобного мезальянса: опальный поэт решительно безо всяких средств - и их бриллиант! Да и сам Мицкевич, надобно заметить, стал со временем заметно тяготиться своей связью с невестой. Трудновато сейчас оценивать его поступок - особенно, когда мы говорим о "романтическом веке", но где-то подспудно понять Мицкевича можно. Жена, возможно, умнее и талантливее супруга (тем более, что сам супруг наверняка трактует себя иначе!) - это, знаете ли, едва ли можно назвать достойной брачной "перспективой"! Отвлечемся ненадолго, дадим слово самой Каролине...
Да, много было нас, младенческих подруг;
На детском празднике сойдемся мы, бывало,
И нашей радостью гремела долго зала,
И с звонким хохотом наш расставался круг.
И мы не верили ни грусти, ни бедам,
Навстречу жизни шли толпою светлоокой;
Блистал пред нами мир роскошный и широкой,
И все, что было в нем, принадлежало нам.
Да, много было нас, — и где тот светлый рой?..
О, каждая из нас узнала жизни бремя,
И небылицею то называет время,
И помнит о себе, как будто о чужой.
Я искренне сожалею, что (как вы, без сомнения, помните) формат цикла - всего лишь "отрывной листок календаря", ведь жизнь нашей нынешней именинницы достойна куда больших форм: знакомство с Боратынским и Языковым, собственный литературный салон, роман, написанный одновременно и стихами и прозою, неудачное замужество... Снова пример того, как нельзя обрести семейное счастье с собратом по перу - тем более, с пьющим неудачником "из балетных", да ещё и мнящим себя демократом. Добавлю - спустившим впоследствии всё её состояние...
Кстати, приведу заодно начало того самого романа - "Двойная жизнь". Мило и даже интригует!
"-- А богаты?
-- Кажется; имение порядочное, живут довольно хорошо, кроме обыкновенных суббот, дают несколько балов в течение зимы; он сам ни во что не входит, всем располагает жена; c'est une femme de tête.
-- A дочь какова?
-- Ничего нет особенного! Довольно хороша собой и, говорят, не глупа; да кто же теперь глуп? Впрочем, я с ней никогда ни о чем не рассуждал, кроме погоды и балов, но у ней, должно быть, недаром примесь отцовской, немецкой крови. Я всех этих немок и полунемок терпеть не могу.
-- Партия хорошая?
-- Нет! есть меньшой брат.
-- А что ж у них делают по субботам?
-- Да так, разговаривают; общество немногочисленное; вот увидишь.
-- Ох! уж эти мне разговоры! не уйдешь от них.
Карета остановилась у подъезда большого дома на Тверском бульваре.
-- Мы приехали,-- сказал один из двух молодых людей, которые в ней сидели, и оба вышли и вбежали на чугунную лестницу; в передней взглядом убедились, что все изделье немецкого портного сидит на них как следует, вошли, поклонились хозяйке и оглянулись.
В нарядном салоне было человек с тридцать. Иные говорили между собой вполголоса, другие прислушивались, другие прохаживались, но на всех как будто бы тяготела какая-то обязанность, по-видимому довольно трудная, и им всем, казалось, было немного скучно забавляться. Громких голосов и споров не было, так же как и сигарок; это был салон совершенно comme il faut, даже и дамы не курили..."
Чтобы не быть голословным, приведу, пожалуй, выдержки из мемуаров замечательного москвича Николая Васильевича Берга, автора весьма злоязыкого, сродни Вигелю (фигуру коего уже на закате жизни, кстати, Берг тоже не оставил без внимания), но остроумного и наблюдательного.
- "... В числе тогдашних литературных кружков Москвы можно, пожалуй, упомянуть еще о кружке Павловых, Николая Филипповича и Каролины Карловны, состоявшем по преимуществу из славянофилов, но где были и западники. Николай Филиппович был человек замечательный, талантливый, видавший виды, но живший как-то так, что у него постоянно все расстраивалось, а не устраивалось. По своим размашистым приемам, по страсти к картам он мог проиграть в самое короткое время - Россию, несколько домов, деревню, большой капитал... Происхождение его покрыто туманом. Где он и как учился - неизвестно, но кое-чему выучился; между прочим - французскому языку, на котором говорил изредка. Знал и понимал Шекспира и главных немецких поэтов, но, кажется, не в подлиннике... Что касается большого имения г-жи Яниш,- Павлов нашел его "расстроенным" и взялся устроить: ездил туда часто, распекал приказчиков, на первых порах очень трудно было сказать что именно он делает: устраивает или расстраивает имение, особенно жене Павлова, Каролине Карловне, не имевшей никакого понятия о русских деревнях, о русском хозяйстве. Денег получалось довольно. Жить можно было хорошо. Давать обеды, литературные вечера, до которых хозяйка была смертная охотница, во первых, как литератор, во вторых - на этих литературных вечерах читались непременно ее произведения. Читал обыкновенно кто-нибудь из друзей, например, Константин или Иван Аксаковы. Автор, т. е. Каролина Карловна, сидела в это время на особом высоком кресле с подножием в виде лодочки, чтобы плавающие вокруг полуботы и бриги огибали мысом и не беспокоили гички царицы. Произведения госпожи Павловой имели некоторое достоинство, но никогда не были такими, чтоб их долго помнить. Но сама госпожа Павлова постоянно думала, что она пишет как русский поэт-мужчина. Во всяком случае, русский стих этой немки был гораздо совершеннее стиха русской барыни Ростопчиной. Павлов, когда читали стихи его супруги, обыкновенно: стоял подле ее стула, опустив в землю глаза - как бы слушая и соображая. Он никогда, ни одним словом и ни одним движением не изменил в этом отношении себе, но без всякого сомнения отлично понимал настоящее значение стихов своей Каролины Карловны..."
Ко второй половине столетия слава Павловой постепенно сошла на "нет", она уехала за границу, лишь изредко издаваясь в России и не находя прежнего отклика средь читателей. Скончалась 86-ти лет на чужбине, под Дрезденом, похоронили её "на счет местной общины, продав для покрытия расходов ее скудное имущество и два больших сундука с письмами и какими-то рукописями..." Что-то было там - в этих сундуках? Кто теперь знает... И кабы не умница Брюсов, воскресивший память о Павловой изданием её сочинений в 1915-м, литературное и поэтическое наследие этой яркой личности минувшего столетия вообще могло бы кануть в Лету.
О былом, о погибшем, о старом
Мысль немая душе тяжела;
Много в жизни я встретила зла,
Много чувств я истратила даром,
Много жертв невпопад принесла.
Шла я вновь после каждой ошибки,
Забывая жестокий урок,
Безоружно в житейские ошибки:
Веры в слезы, слова и улыбки
Вырвать ум мой из сердца не мог.
И душою, судьбе непокорной,
Средь невзгод, одолевших меня,
Убежденье в успех сохраня,
Как игрок ожидала упорный
День за днем я счастливого дня.
Смело клад я бросала за кладом, —
И стою, проигравшися в пух;
И счастливцы, сидящие рядом,
Смотрят жадным, язвительным взглядом —
Изменяет ли твердый мне дух?
Искренне надеюсь, что, без сожаления отрывая умозрительный листок нашего не менее умозрительного календаря, читатель призадумается ненадолго... Что останется после нас? И останется ли вообще? И отыщется ли тот настойчивый копатель, что просто скажет когда-нибудь: вот, мол, жил такой-то и такой-то, любопытный персонаж?.. Да и вряд ли нам уже нужно будет что-то большее!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "... сего дня...", а также много ещё чего -в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании