оглавление канала
Ладно… И с этим разберемся. Наседать на участкового я не стала, а приступила к выполнению своей задачи, собственно, из-за чего и приехала к представителю нашей доблестной милиции.
- Егорыч, я чего приехала -то… Надо бы какую-никакую бумажку нашему найденышу выправить. А то, вроде есть человек, а без бумажки – и вроде нет его. Не порядок. Ты мне справочку какую-нибудь нарисуй. Что ж он, раз памяти нет, так и жить ему не положено? – Участковый в изумлении на меня уставился, даже позабыв о своих, неведомых мне, переживаниях.
- Да какую же я ему бумажку могу выписать, коли ни имени, ни фамилии, ни кто он, ни откуда не знаю? Запросы посылали, куда могли. Никто о пропаже близкого или родственника, похожего на него не заявлял. И что я, по-твоему, должен в той бумажке написать?
Я загрустила. Ну не говорить же мне ему прямым текстом, чтобы фальшивый паспорт сделал для Божедара! Вздохнув тяжело, я упавшим голосом проговорила:
- Ну хоть какую нарисуй. А мне то, что прикажешь с ним делать? Усыновить? Так я вроде возрастом не вышла для такого «сына». – И тут я решила немного голоса прибавить. – В конце концов! Ты у нас власть, или с кем?! У тебя на такой случай инструкции должны быть какие-никакие! Мне что ли прикажешь голову ломать с ним?! Напиши, к примеру, что справка дана Иванову Ивану Ивановичу, что в связи с утерей документов и потерей памяти, временно приписывается ему такое имя.
Участковый растеряно захлопал на меня глазами.
- Да как же я могу такую справку дать и чужое имя присвоить ему?
Я изобразила праведное негодование:
- Ну мне что, тебе объяснять, как это делается?! Мне что прикажешь, в Сортавалу с ним ехать, а может, сразу в Ленинград?! Ты меня знаешь, я могу! Только вот, боюсь тебя твое начальство по головке за этакую рекламу по головке не погладит. Не лучше ли мы здесь сами, тихо, так сказать, полюбовно все решим? Да про эту твою бумажку и знать никто ничего не узнает, если сам не расскажешь. – И я требовательно уставилась в глаза Егоровичу.
А того, от нарисованной мною перспективы, аж в жар бросило, и он забормотал:
- Зачем в Ленинград-то? – Потом, опять вытер вспотевший лоб, и жалобно глядя на меня, предложил. – Слышь, Вера Константиновна, ты погодь маленько. Давай, я с начальством своим свяжусь, обмозгуем этот вопрос как следует по закону, а тогда уж и решим, что с твоим найденышем делать.
Я хмыкнула.
- Он уже и мой стал… А не ты ли мне его привез и просил подлечить, а? Забыл? А теперь он моим вдруг стал… Вообще-то, это твоя забота, за потеряшками смотреть. И, замечу, твоя головная боль, которую ты на меня перевалил. Ладно, я человеку помочь всегда рада. Но переваливать с больной головы на здоровую… Я от тебя такого не ожидала, Егорыч!! А от начальства твоего, что от козла молока, хрен, чего доброго дождешься! – И я сокрушенно покачала головой, всем своим видом изображая глубокую печаль от такого разочарования.
Участковый замахал на меня рукой.
- Да погодь ты… Я ж не отказываюсь. Просто говорю, что посоветоваться надо с начальством. А ты уж сразу и в обиду…
Я вздохнула с вдруг возникшем пониманием, и вкрадчиво спросила:
- А начальство – то тебе за такое «посоветоваться», что скажет? Вопрос-то пустяковый, выеденного яйца не стоит. Про Найдена начальство и так знает. У вас же есть какая-то определенная процедура для подобной ситуации. Скажет тебе начальство, что ты свои инструкции уже сам и выполнить не можешь, да следом и на пенсию, раньше срока отправит. Все этим дело и кончится. А у тебя вон, жена, дети, хозяйство. И ты еще мужик хот куда, можно сказать в полном расцвете сил. А тебя – на пенсию. А из-за чего? Из-за паршивой бумажки! – Выстрелив из тяжелой артиллерии прямой наводкой по несчастному стражу порядка, я сделала равнодушное лицо, и безразличным голосом проговорила. – Впрочем, дело твое. Я тебе проблему обозначила, а дальше сам смотри. Я же как лучше хотела. А так… Тебе, конечно, виднее…
Во взгляде участкового появилась маета. Он стал нервно перекладывать бумажки на своем столе с места на место, а потом, почему-то шепотом, проговорил:
- Ну, а ежели спросит кто, на каком таком основании я эту самую бумажку дал, а? Что тогда отвечать то? Да и какую я могу дать бумажку? – Чуть не со стоном отчаянья закончил он. С тоской посмотрел на паука в углу комнаты, который усердно работал лапками, изготавливая свою сеть-ловушку для глупых мух, и перегнувшись ко мне через стол, совсем уж шепотом, проговорил:
- Вот, ежели бы нашлась какая бабуля, только не в нашем поселке, которая бы признала в нем, скажем, своего племянника, ушедшего на рыбалку, да пропавшего, тогда – пожалуйста!! И справку дам, и даже паспорт выпишу. – И он мне заговорщицки подмигнул.
Теперь настала моя очередь похлопать глазами в недоумении. Но недоумение скорее относилось ко мне самой. И почему я сама об этом не подумала? Вот, что называется, век живи – век учись! А Василий Егорович радостно улыбнулся. Вот, мол, какой я молодец, нашел выход, и со своих плеч переложил проблему на чужие. Но радость его на этом и закончилась. И он опять загрустил. Его печаль волновала меня все больше и больше. Надо было срочно разбираться в причине столь быстрой смены настроения. Тяжело вздохнув, я промямлила:
- Ладно, Егорыч, будем думать. – Потом, с легким прищуром глядя на него, изображая проницательность, я спросила. – А чего кислый-то такой?
Тот с сомнением посмотрел на меня, а потом, вроде как решившись на что-то, опять перегнул над столом свою полную фигуру, стараясь придвинуться ко мне поближе, и громким шепотом проговорил:
- Достали меня все, Константиновна! Во как достали! – И сделал красочный жест ребром ладони себе по горлу. – С ними только свяжись! Никакой жизни не будет! А мне до пенсии всего ничего осталось…
Я вытаращила на него глаза и с притворным испугом спросила таким же шепотом:
- Да кто «достали»-то? И чем тебя достать можно? Вроде место у нас тихое. Никаких таких преступлений нет. Народ спокойный, работящий, по нынешним меркам, мало пьющий, я бы сказала. Чего тебя доставать-то?
Василий Егорович опять схватился за свой платок, который уже и платком трудно было назвать. Так, тряпка какая-то не первой свежести. Такой только полы мыть, а не лицо вытирать. Но участковому, по-видимому, на это было начихать. Помявшись слегка, проговорил, сурово глядя на меня, будто это я его «доставала».
- Все из-за твоего… - Глянул на мои сурово сдвинутые брови, и поправился. – Из-за нашего найденыша. Позвонили мне оттуда… - Он глубокомысленно поднял указательный палец вверх, словно намекая на самого Господа Бога. – И сказали, мол, приглядывать за ним надо. – Потом опять глянул на меня с тоской и добавил, словно в реку нырнул. - … И за тобой. Дескать, человек непонятный. Это ты-то! Я им попытался объяснить, что понятней тебя во всей округе не сыщется, да разве ж они меня послушают?! Грозились погоны снять, в случае чего. А в каком таком случае?! – Неожиданно вспылил он. – Ты у нас можно сказать на глазах выросла, и бабка с дедом твои, пусть земля им будет пухом, здешние испокон веку! Айникки всегда всем помогала, о том весь поселок знает. А они – «присмотреть»… - Закончил он обижено на неведомых мне «они». Вздохнул тяжело, затем поднялся, подошел к бачку с водой, стоявшем на старом табурете у стены. Зачерпнул кружкой воды и жадно выпил большими глотками. И уже спокойнее продолжил. – А ты ж меня, Вера, знаешь. Не гожусь я в шпионы. Хотел было их послать, дак ведь выгонят, без всякой пенсии выгонят. А у меня, сама сказала, семья. – И он жалобно посмотрел на меня.
Вот оно в чем дело! Ну это ладно еще, а то я уж подумала… Что подумала, я сочинить не успела. Но, откуда дул ветер, было понятно. Этого, в общем-то, и следовало ожидать. Чтобы Ольховский не солоно хлебавши покинул поле боя? Да ни в жисть! Участкового стало жалко. Я посмотрела на него с участливой улыбкой, и проговорила:
- Ты чего, Егорыч? Из-за этого так распереживался? Вот же глупость какая! Ну сказали приглядывать, так и приглядывай. Я что, шпион какой? Сам знаешь, в моей жизни никаких таких страшных тайн нет (при этом, я мысленно сложила пальцы в известную конфигурацию). Молодец, что все мне рассказал. Можно сказать, тяжесть с души своей снял. А мы как жили, так и будем, потихоньку, полегоньку… Ты не переживай только. А то так и кондратий от нервов хватить может. А у тебя семья, хозяйство. Ладно, пора мне. Дел по горло. А насчет документов я помозгую, может чего и придумаем. А то жалко человека. Он ведь ни в чем не виноват, а живет, как беглый какой.
Я поднялась со стула и направилась к выходу. Воспрявший духом участковый кинулся за мной следом, обрадованно повторяя:
- О чем речь, Константиновна!! Ты ж для меня столько сделала, а я что ж, как последний предатель поступлю?! Да и не только для меня ведь сделала, как и бабка твоя, всем, кто ни попросит, помогаешь! А ты не волнуйся, порешаем с документами… Только, сама понимаешь, все надо сделать по-тихому. Не то чтобы я очень опасаюсь, ничего противозаконного в этом нет… Но, лучше, чтобы никто не знал. Для всех лучше.
Я с пониманием кивнула, и заверила его, что все будет хорошо. С тем и вышла из кабинета. Не успела я сесть на велосипед, как он следом за мной выскочил на улицу. По-молодецки скатился колобком с крыльца, подбежал ко мне и, оглянувшись, словно заправский шпион, проговорил, понижая голос:
- Тут вот еще что, Верея Константиновна, человек у нас новый в поселке появился. Вчера на учет приходил ставиться. Я его к деду Авдею на постой определил.
Это сообщение меня заинтересовало необычайно. Не скрывая своего любопытства, спросила:
- Кто такой? Отдыхающий или по казенной надобности?
Егорович почесал затылок, пожал своими круглыми, как у колобка плечами, и озадачено произнес:
- Кто ж его знает. Вроде какой-то ученый, за птицами, сказал, наблюдать приехал. А чего за ними наблюдать? Птицы – они птицы и есть. Но мое дело его зарегистрировать, и с жильем порешать. Такая директива от начальства из района была. Я свое исполнил.
Я испытывающе посмотрела на Василия Егоровича, и задала вполне резонный вопрос:
- А мне ты зачем об этом говоришь?
Тот слегка растерялся. Похлопал на меня глазами, а потом неуверенно проговорил:
- Так ты там, почитай, одна на кордоне-то. Этот найденыш малохольный, не в счет. А тут человек новый, по лесу начнет шастать. Да и мало ли…
Чего там «мало ли», похоже, ему и самому было до конца не ясно. Но я его опять поблагодарила, и, сев на велосипед, покатила в сторону магазина. По дороге решила свой маршрут подкорректировать, свернула на небольшую улочку, ведущую к краю деревни, где жил дед Авдей с внуком. Уж больно мне захотелось на этого «ученого» взглянуть. А внутренний голос мне нашептывал: «Вот они, пожаловали…»