Из разговоров с рыжим котом о жизни и смерти
Однажды, кот, я ощутил лёгкое и как-то вовсе не кромешное колебание воздуха от стремительного и близкого движения смерти. Дело было в какой-то московской больничке, в которую доставили меня по неотложной причине. Порвалась в первый раз сердечная непрочная ткань. Таких страдальцев образовалось тут немалое число. Всех прикрепили электрическими проводами к многозначительным ящикам, которые показывали теперь пульсирующей, как древняя арабская письменная вязь строкой, сказание о нашей теперешней жизни. И мы, удивительное дело, могли теперь ясно представить себе нить этой нашей жизни. Она, оказывается, была светлой и голубой, бойкой и неровной, как горный горизонт.
И был в той нашей палате один неудобный пациент. Он постоянно отсоединялся от бдительного ящика, зачем-то бродил по палате, бесцельно садился на подоконники и смотрел бессмысленно на мокрые от дождя деревья за смутным стеклом. Молодые сестрички ловили его, громко пеняли ему, опять подключали к ящику и всем становилась опять ясна его линия жизни. А она не такая как у всех была. Растрёпанная была у него линия жизни. Там, где у других обозначались через правильные промежутки горные пики и резкие глубины ущелий, у него видны были только вкривь и вкось обозначившиеся намёки на этот порядок. Да, и о сестричках надо сказать. Это особая грустная песня. Они жили от нас отдельно, разговаривали громко, в глаза нам не смотрели. Так ведут себя люди в присутствии, например, домашних бессмысленных животных. Ясна была некая роковая грань между нами и ими. Мы были уже где-то там, за чертой живого и прекрасного мира. Но дело не в этом. Утром моему соседу с непокорной линией жизни на мониторе, принесла молоденькая сестричка эмалированный таз с водичкой. Ополоснуть уставшее от бессонницы лицо. Тогда-то оно и случилось. Сосед плеснул в лицо себе с ладоней прохладную благодать. Тут я и почуял это движение воздуха рядом с собой. Будто кто прошёл скорой озабоченной походкой. «Опаньки», тихо сказала сестра и я увидел, как неловко стал заваливаться на бок бывший беспокойный пациент, и линия голубой жизни на экране, вспыхнув несколько раз напоследок, угасла, стала ровной, обрела впервые искомый конечный порядок.
Рядом со мной умер человек. И никакой торжественности ни значительности в этой смерти не было. Смерть в тот раз выбрала его. Я даже не успел ужаснуться простой мысли, а точно ли она, смерть, в этот раз именно за ним приходила. Последнее слово, которое он мог ещё слышать, было нелепое слово «опаньки», произнесённое чужим и равнодушным человеком. Нечаянно выскочило оно вслед самому значительному после рождения акту человеческой жизни. Вот и всё, что я знаю пока о смерти, мой дорогой рыжий кот…