В Минске Ядвига попросила салон-вагон отцепить, потому что они хотели несколько дней провести в имении Альберта и Пуденцианы Радзивиль в Полонецке. Бобик скучал, потому что там не было его сверстников. Ядвига разговаривала на польском и английском с тётей Пуденцианой, которая была американкой. Хотя Бобик и учил английский со своим обожаемым мистером Воодом, но из-за своего русского нёба, больших зубов и языка у него не получалось английское произношение. Примерно в таком же состоянии был польский язык у княгини, её было трудно понять, у неё было певучее американское произношение и всё звучало смешно и неестественно.
Никто не обращал внимание на Бобика, он бродил один по всем службам, конюшням, постоянно общаясь с лошадьми, которых очень любил. На лугах цвели уже подснежники, голубые сциллы и гадючий лук. Бобик нарвал букет, и решил проявить любезность и преподнести молодой хозяйке. Она сидела в будуаре и читала. Он вбежал, счастливый от возможности сделать приятное, поклонился княгине и высыпал цветы ей на колени:
– Это вам! – Тётя была совсем не рада, она поджала губы, встала и стряхнула цветы на пол и жалобно проговорила:
– What do you do, it is not your business. What shall I do with those silly flowers? – Она позвала горничную, и велела убрать этот мусор. Бобик был ошеломлён. Он боязливо обвёл глазами помещение, всюду стояли дорогие цветы из теплиц! Конечно, подумал он, эти скромные символы пробивающейся весны не подходят к этой роскоши. Он пробормотал:
– Excuse me, I thought, I could give you some pleasure.
– Never mind, – сказала она сухо. Он почувствовал, что попал в немилость и покинул комнату, как побитый пудель. По счастью о случившемся видимо никто не распространялся, потому что мама ничего не сказала. – "Ну, хотя они и не понимают добрых порывов, по крайней мере не сплетничают!", – подумал Бобик.
Перед дверью дома управляющего сидел старый человек с благородным лицом, орлиным носом, и курил трубку с длинным чубуком, пуская в воздух густые облака дыма. Он кивком подозвал Бобика к себе и заговорил на смеси русского и польского. Бобик сразу проникся к нему доверием, у него были весёлые и добрые светло серые глаза. Он повёл Бобика в дом и угостил халвой и предложил наливки. Бобик попробовал сделать глоток, она была очень крепкая, так что он закашлялся. Он боялся, что обжег горло. Старик засмеялся:
– Ничего, юноша, привыкнешь! – Потолки были низкие, помещение дышало уютом. На стенах висели портреты Костюшко, героев борьбы за свободу Мицкевича, Дихтера, Хорина, графа Коссинского, Станислава Лещинского, Сапиеха. Бобик гордо показал на портрет Лещинского:
– Это мой предок!
– Ах, да, чёрный король, благородный от головы до пят, но слаб, не годится для Польши! – пробормотал пан Матеус. Бобик вспылил и хотел возражать, но подумал, а что он собственно знает о великих подвигах своего прадеда? И промолчал.
– Пойдём, сходим в луга и в лес. Ты охотник? – Бобик покачал головой. Старик повесил за плечи ружьё, и они отправились по размякшей, пахнущей прелью земле. В лесу они наткнулись на участок словно распаханной почвы. Старик сердито осмотрел землю:
– Ух! Эти свиньи!
– Откуда здесь свиньи?
– Это дикие свиньи; где они проходят, разрушают почву в лесу, да и крестьянам портят поля и луга, они выкапывают себе корм, ну погодите, попадётесь вы мне на мушку!
– Мы можем их увидеть, пан Матеус?
– Может быть, если ты не будешь всё время болтать! – Бобик возмутился:
– Я не болтаю, я был совсем тихий, это вы мне рассказывали! Я хочу увидеть этих зверей! – Они шли дальше молча. Для Бобика лес был лесом, поле полем, но под знающим оком охотника ландшафт преобразовывался и оживал. Он показывал Бобику следы оленей и дикой кошки, гнёзда птиц, следы других животных, а также иногда следы браконьеров, тогда его глаза сверкали и сыпались проклятия. Бобик попробовал повторить проклятия, он опробовал их на языке и порадовался, собираясь применить их при первой же представившейся возможности. В подлеске зашуршало. Старик замер и сдёрнул ружьё на изготовку. Они стояли не дыша.
Наконец они увидели кабана, который бежал на приличном расстоянии. Пан Матеус снова выругался, теперь из-за того, что ветки заслоняли ему зверя. Как охотно он бы его застрелил. Бобик сжал кулаки в карманах, он был рад, что красивое животное осталось невредимо. Оно ему очень понравилось, и он решил, что, если мимо будет ещё раз пробегать животное, всё равно какое, он сделает что-нибудь бессмысленное, например, захохочет или закричит, чтобы помешать егерю совершить убийство.
Не пришлось долго ждать. Они притаились в кустах, потому что лесник считал, что Богом проклятые кабаны могут пройти мимо, и действительно вскоре они увидели одного большого и другого маленького кабанов совсем близко. Только пан Матеус приготовился выстрелить, как на Бобика напал чих. Он и собирался сделать что-нибудь подобное, но сейчас ему действительно приспичило чихать. Кабаны галопом бросились в сторону и быстро оказались на недосягаемом расстоянии. Охотник зло посмотрел на Бобика:
– Тьфу, черт, что ты за охотник! – Он явно хотел сказать гораздо больше, но сдержался, потому что понимал возможные дипломатические осложнения, если Бобик в замке разболтает. Он решил, что с него достаточно, и повернул к дому. Бобик был доволен, что ему непроизвольно удалось спасти двух диких свинок от смерти, и считал, что разрытую почву в сравнении с общей площадью Радзивиловских владений нельзя принимать во внимание. Он жалел, что после этого происшествия их прогулке пришел конец, хотя всё равно Ядвига собиралась через пару дней двигаться дальше.
Княжеский экипаж доставил их в губернский город Минск, где они на два дня остановились в гостинице. Здание в стиле классицизма было недалеко от базара, губернаторского дворца и полицейского управления. Старые большие и маленькие дома окружали широкую мощенную булыжником базарную площадь, освещавшуюся вечером газовыми фонарями. В гостинице пол устилали красные ковры и стояла обитая красным плюшем мебель.
Несмотря на то, что тяжелые бархатные гардины, увешанные помпонами, были плотно задернуты, с улицы проникал свет, и Бобик никак не мог заснуть. Как это всегда бывает в гостиницах России и Польши, клопы и блохи принялись за свою ночную работу. Было два вида ощущений. Сначала начинало чесаться, потом был болезненный укол, как при инъекции. Другие были не менее надоедливы, чувствовалось непрерывное движение неутомимых попрыгунчиков то тут, то там и неожиданные укусы. У Бобика эти насекомые вызывали непередаваемое омерзение. Если он начнёт чесаться, его пальцы встретятся с кровососами, и он должен будет их давить. Такой ход событий был ему тоже противен. Попрыгунчиков он всё равно не мог поймать. Итак, он лежал спокойно, сдерживая себя и терпя укусы. Под утро он заснул.
Проснулись они от тарахтения по булыжнику обитых железом колёс и криков крестьян, которые вынесли на базар свои продукты. Скудный свет проникал в комнату, Бобик ещё немного полежал. Встав он осмотрел ночную рубашку и простыни, они были все в пятнышках крови. Он покорно вздохнул. На базаре становилось всё оживленнее. Все кричали, и продавцы, и покупатели, верещали истерически высокие женские голоса. Бобик облокотился на подоконник и внимательно смотрел. Игра, в которую играли взрослые внизу, завораживала. Сверху он мог охватить сразу многих.
Царствовала недостойная суетливость, все торговались, ругались оскорбительными словами, сопровождаемыми неприличными жестами. Собаки в огромном количестве были очевидно возбуждены общим волнением, носились туда-сюда, лаяли, дрались, поднимали лапу у фонарных столбов и прилавков. Сверху это всё выглядело, как какой-то таинственной рукой дирижируемая игра, в которой артистами и статистами выступали люди, собаки, кошки, курицы.
– «Эти взрослые считают себя умными и исключительно смышлёными! Когда их здесь в толпе видишь, приходится усомниться, действительно ли это взрослые люди, так глупо и недостойно они себя ведут, так театрально и шумно. Каждый играет здесь главную роль». – Ему стали противны эти люди, не хотелось иметь с ними ничего общего.
После завтрака Ядвига предложила Бобику прогуляться по городу. Она показала ему бывшие литавские капители и рассказала о своих предках, основателях династии Гедимине и его сыне Наримунде, князе Новгорода, который был одним из предков Бобика. Этот предок Бобика не интересовал, потому что собственно не был русским. Когда же мама объяснила, что все бывшие прежде литауские бояре стали русскими князьями, признал он Гедимина и Наримунда, хотя их имена и казались ему подозрительными.
Это конечно были не русские имена. Они зашли в собор и перекрестились перед иконой Божьей Матери, и продолжили прогулку по переулкам. Перед одним большим старым домом стоял закрытый экипаж, вокруг которого собралась в ожидании толпа людей. В России в таких каретах ездили епископы, когда отправлялись, к примеру, освящать дом или везли чудотворную икону. Ядвига и Бобик остановились и спросили женщину, что происходит.
Та с еврейским акцентом сказала, что они как раз хотят поклониться святому рабе Моше, который сейчас отправится посещать больного, и испросить его благословения. Ядвига спросила, является ли он иудейским священником. Нет, он не священник, он цадик(святой), он хасид. Он известен во всём мире, как святой и отовсюду к нему приходят люди получить совет и утешение, даже русские, польские и австрийские гойим (христиане) приходят, он никого не гонит. Ядвига спросила, могут ли и они поговорить с раббе, женщина кивнула:
– Вы молодая красивая женщина, если у вас горе или мучительный вопрос, конечно идите, лучшего, чем наш рав, вы не найдёте.
Тем временем дверь открылась и вышел худой старый еврей. У него было изборожденное морщинами лицо, седые борода и пейсики, которые вились из-под шляпы. Серые глаза излучали милосердие и доброту. Собравшиеся низко кланялись ему. Некоторые целовали руку, другие подносили к губам полу его сюртука. Никто не толкался и не шумел, как это бывает. Чувствовались глубокое почитание и любовь, которые они принесли этому старику. После того, как все его поприветствовали и получили благословение, он сел в карету и уехал. Некоторое время все стояли и провожали его взглядами.
Ядвига посмотрела на Бобика и неожиданно приняла решение. Она подошла к дверям, взялась за железную кованную ручку звонка и позвонила. Вышла служанка, которую Ядвига спросила, каким образом она могла бы поговорить с маггидом. Она вынула из кармана визитную карточку и назвала их имена. Служанка возбужденно сделала несколько книксенов и убежала. Через некоторое время вышел молодой красивый еврей, который, увидев Ядвигу, в восторге замер, даже забыв поздороваться.
– Здравствуйте! – сказала Ядвига, смеясь. Он спохватился, раскланялся и объяснил, что его мастер отсутствует, но примерно через час вернётся:
– Если ваши милости окажут нам честь разделить нашу трапезу за столом нашего мастера, это будет для нас очень большая честь, очень большая честь! – Он покраснел и потупился. Ядвига с благодарностью согласилась. Их провели в гостиную. Ученик рабби осторожно сел на краешек кресла и не сводил глаз с Ядвиги. Он был так смущен, что заикался и целыми минутами не мог выговорить слово. Наконец он признался, что ещё никогда не видел такой красивой женщины. Здесь в городе и вокруг в губернии нет никого, кто мог бы с нею сравниться. Ядвига такой явной лестью была смущена и улыбнулась. Бобик, хотя и считал замечание не уместным, тем не менее гордился мамой. Юноша ему понравился.
Через некоторое время послышалось тарахтение колёс. Вошел рабби и поприветствовал Ядвигу. Бобику очень захотелось обнять старика. Тот это почувствовал и принял мальчика в свои руки, трижды поцеловав его в щёки по русскому обычаю, после чего они были приглашены к столу. Рабби сидел между Ядвигой и Бобиком, слева от Бобика сел красивый юноша. Пища и гости были молитвой благословлены, приступили к еде. Что Бобик сразу ощутил, то это, что ел он с особой радостью, было очень вкусно, вид печеной рыбы, овощей и исходящего паром варёного картофеля вызывал наслаждение. Ядвига, обращаясь к хозяину, сказала, что ничего не знает до сих пор ни о иудаизме, ни о хасидах, и просит мастера просветить её в этом. Он склонился к ней и улыбнулся:
– Что много говорить словами о учении? В начале на Земле был рай, и он прешел из-за высокомерия и заносчивости людей. Мы видим наше назначение в том, чтобы собрать снова вместе Величие Божие и соединить в единство, чтобы снова в сердце людей, животные, растения и минералы заняли своё подобающее место, тогда все снова будут жить друг с другом в мире и радости. С такой верой и такими взглядами мы живём и служим друг другу. Но имеется в виду служба свободного человека, а не раба. При каждом таком действии человек вытягивает из блистающей мантии Бога одну ниточку, пока весь мир не будет ими укрыт, так что станет блестящим и целым без изъяна.
Он дружелюбно кивнул, глубоко тронутая Ядвига, благодарила его. Бобик в своём сердце постановил с этих пор жить в радости и дарить радость. Тут рабби наклонился к нему и взял его маленькую руку в свою, жар пронизал его и наполнил радостью:
– Милый юноша, то, что ты сейчас сказал, очень прекрасно, но и очень тяжело. Изо дня в день это не будет тебе удаваться, но если это намерение ты сохранишь в своём сердце, и несмотря на препятствия, возникающие из твоего характера или от внешних обстоятельств, всё снова к этому будешь возвращаться, тогда Бог будет к тебе милостив! – Бобик был удивлен:
– Но я же ничего не сказал!
– Ну, конечно, мой милый юноша, я это сам услышал, как ты это Богу говорил! – Бобик покраснел и кивнул. Да, он это сказал Богу, а мастер его мысли уловил. Ему хотелось из благодарности поцеловать руку, в которой лежала его рука, но постеснялся.
Они хотели, чтобы салон-вагон прицепили вечером к регулярному поезду в сторону Варшавы. Рабби попросил оказать ему честь доставить их на вокзал в его экипаже. Юный красавец сидел в карете напротив них на откидном сиденье и буравил Ядвигу глазами. Ядвиге это было явно неприятно и Бобику было неудобно за ученика рабби. Ядвига прервала молчание:
– Как тебя зовут?
– Итцек.
– Пожалуйста, не смотри на меня так пристально, я чувствую себя несколько неудобно! – Он покраснел, но быстро справился со смущением и ответил:
– Мне семнадцать лет, и я за свою жизнь ещё не видел столько небесной красоты, куда же мне ещё смотреть? Вы только подумайте, ваша милость, у меня осталось всего несколько минут, чтобы любоваться вашей милостью, а потом поезд вас увезет. Когда ещё Бог подарит мне снова такое зрелище?! Сомнительно, и я хочу, чтобы мои глаза и душа напились вашей красотой, прошу вас, не запрещайте мне! – Ядвига кивнула, злость Бобика испарилась. Такой простодушной наивности и прямоты они ещё не встречали.
Когда они достигли вокзала, на перроне их ожидала вся хасидская община, в благоговении ожидавшая своего цадика и его гостей. Весь город уже обежала весть, что у рабби высокопоставленные гости из Москвы, и все посчитали для себя честью проводить гостей рабби. Ядвига и Бобик были вынуждены пожать множество рук и смотреть, улыбаясь в радостные глаза. – "Удивительно!", – думал Бобик, – "Мы же принадлежим к другому народу, другой расе и религии, но какими близкими они стали для нас в своей доброте и дружелюбии!". Рабби сиял.
– Посмотрите, таковы они, каждый повод порадоваться и подарить радость хватают они за вихор, как будто нет большего дела в этом мире. Они бросили все свои дела, чтобы оказать честь чужому гостю, они ещё несколько недель будут об этом с радостью говорить и рассказывать своим родным, и так будет ещё долго распространяться радость, странствуя от деревни к деревне, ибо радость есть Величие Божие, которое мы в славе и хвале должны возвратить. – Бобик принял эти слова старого человека в сердце на хранение.
Пришел поезд, салон-вагон прицепили в конце, все чемоданы были обстоятельно загружены, поезд отправился. Все евреи, как по команде, достали носовые платки и начали ими махать. Ядвига и Бобик махали в ответ, пока видны были белые волны над головами провожающих.
В Варшаве была стоянка три часа. На перроне стояла группа, состоявшая из выглядевших благообразно и скучно дам и господ. Стоило им увидеть в окне Ядвигу, тотчас люди пришли в движение, начали кричать и кивать. Они отрекомендовались кузенами и кузинами Ядвиги, племянниками Лещинско-Раевской бабушки.
Они ворвались в салон, где с трудом все поместились. Они обнимали Ядвигу и Бобика, каждый в соответствии со своим темпераментом, кто тепло и сердечно, кто порывисто и бурно, или чопорно и официально. Организовали чай с тортом. Говорили все одновременно, пытаясь перекричать друг друга по-польски и по-французски. Бобик получил четырнадцать коробок шоколадных конфет и ещё кучу плиток шоколада. Он прикинул, что до Берлина сможет питаться одним шоколадом.
Тёти и дяди его ничуть не интересовали. Они его тоже ни о чём не спрашивали. Всегда встаёт вопрос отношений между людьми разных поколений. Старшие не знают о чём говорить с младшими и наоборот. Когда начальник станции прозвонил дважды в колокол, после бесчисленных объятий родственники покинули вагон.
Бобик рассортировал шоколадки по величине и выложил из них красивую рамку вокруг своей подушки. Он открыл некоторые коробки, чтобы продегустировать их содержимое. Спать не хотелось, и он объедался шоколадом, пока его не стошнило. Шоколад поднявшийся из глубин его желудка был не сладким, а остро кислым.
Он массировал свой болящий живот, стонал и воображал, что сейчас умрёт, но не осмелился постучать в стенку и потревожить маму. Он считал такую смерть недостойной. Если ему от этого придётся умереть, пусть его просто найдут мёртвым. Кроме всего так и так в поезде не было врача, он предоставил себя медленному мучительному умиранию и немного погодя заснул.
Он проснулся с таким чувством, какое, наверное, имел средневековый рыцарь, спавший в доспехах и с закрытым забралом шлема. Его лицо, шея, грудь были странным образом обтянуты. Он ощупал себя, было ощущение чего-то клейкого и тёплого, он осмотрел руку, она была в растаявшем шоколаде. Он вскочил и побежал к зеркалу, на него смотрел кто-то коричневый. Всё было в шоколаде. Из коробок и плиток шоколад распространился по всей постели и расплавился от тепла его тела. Что делать? Ему были противны, и он сам в шоколаде, и его испорченная постель.
Он открыл окно и выбросил сначала все остатки коробок и плиток, потом полетели подушка, простыни и одеяло. После этого он начал мыть холодной водой своё лицо, волосы, шею и тело. Шоколад от холодной воды только твердел. Хуже всего дело обстояло с волосами, в них образовывались комки. Выдирая их, он выдирал клоками волосы. Он боялся, что его голова будет выглядеть, как поеденный молью мех. Он очень не хотел представать в таком безобразном виде перед мамой и Аграфеной, но почувствовал, что один не справится и постучал в стенку. Через некоторое время возникла Ядвига в ночном халате. Она на мгновение застыла, соображая, кто бы это мог быть, а потом захохотала так, что не могла устоять на ногах и села. Бобик возмутился:
– У меня беда, а тебе смешно! Может быть ты мне поможешь?!
– Как же мне не смеяться, когда тут венецианский мавр, ты только посмотри на себя! Кто в этом маскараде может узнать Бобика?! – Она позвала Аграфену, которая вскипятила воды на кухне вагона-ресторана, они раздели его и отмывали, пока он не пробрёл свой натуральный цвет. С тех пор он относился к шоколаду с брезгливостью и отказывался от него с выражением отвращения, когда его угощали.
----
Подписывайтесь, что б не пропустить новые статьи
Полное содержание статей в этом блоге по данной ссылке.
Пост знакомство - обо мне, о том, кто завел этот блог.
#пересказкниг #снемецкогонарусский #переводкниг #владимирлинденберг #философияоглавноем #мыслиобоге #историячеловека #линденберг #челищев #книги #чтопочитать #воспоминанияодетстве #лебедевад #лебедевалексейдмитриевич