…После смерти дочери его жизнь изменилась. Она словно остановилась, утратив все свои краски. А еще она явилась просто классическим подтверждением известной истины: пришла беда, - отворяй ворота…
Однако если потерю близких, а еще потерю квалификации, а вместе с ней и работы, еще можно было как-то объяснить разрушительным действием пресловутого дистресса, то остальное ни в какие его рамки не лезло. Жизнь оказалась перевёрнутой буквально вверх тормашки и даже через много лет после трагедии продолжала преподносить всё новые неприятные сюрпризы. Иногда такие, что буквально до петли… Теперь вот «прицепился» еще и рак...
…Больше не держась за жизнь, которая уже давно и безвозвратно утратила всякий смысл, он, тем не менее, пытался разобраться со своими новыми странными проблемами и ощущениями. Это было тем более для него важным, что подсознание настойчиво подсказывало: все эти изменения имеют своей первопричиной ту старую, связанную с убийством, трагедию. Вот только как здравомыслящий человек он этой связи не видел и не находил. И еще… Очень много раз(!) он ловил теперь себя на мысли, что как-то причастен к гибели дочери, виновен в ее смерти…
И вот вопрос: как?, каким образом?.. В чем, наконец, здесь фишка?!, в чем «прикол»?!!
…Опережая мои расспросы, старик рассказал, что когда следствие забуксовало, он не поверил в его добросовестность, фактически сам продолжил расследование, наняв для этого лучших в стране частных детективов. Он просил: ребята, разберитесь. Отработайте все, даже экзотические версии! За ценой он не стоял…
…Он составил список пациентов, которых оперировал и не спас, подозревая, что, возможно, именно здесь кроется разгадка. Так как родня умерших иногда не адекватно относится к неудачам в лечении, подозревая, что их родственника хирург «зарезал» едва ли не умышленно. И хотя лично в его практике откровенных скандалов и претензий на этой почве не случалось, он, тем не менее, покопавшись в памяти, вспомнил пару-десятков случаев, когда родня оставшихся на операционном столе больных была «неправильно серьёзна» и даже «мрачна»… Очень могло статься, что не высказывая откровенных претензий вслух, кто-то из них затаил обиду, просто однажды в такой страшный способ с ним поквитался…
А еще он составил список бывших друзей и коллег, с которыми имел натянутые отношения, которым, пусть и не нарочно, но когда-то «перебежал дорогу». Не забыл он и бывших невест и любовниц, которым в своё время «что-то обещал», а потом об обещании «забыл». Вспомнил и «врагов» жены, родителей, соседей-пьяницах, которых обидел, не дав на бутылку…
…Сыщики добросовестно рыли, тома «дел» параллельного расследования росли… И…Ничего. Ни одной зацепки!
. . . . . . . . . . . .
…Дальше старик сам, не дожидаясь моих вопросов, рассказал, почему оставил работу в престижной клинике, ушел на должность рядового хирурга в районную больницу…
…Он больше не мог оперировать.
Однако сначала ему казалось, что эти проблемы связаны с переживаниями о дочери и умирающей жене. А еще, что дело было в его сильной обиде. Ведь то, как к нему и его беде отнеслось руководство клиники было не просто «неправильным» и запредельно хамским, это была какая-то особо вычурная жестокость! Ни на грамм не сочувствуя его горю, не входя в его трагические обстоятельства, администрация, только коротко выразив формальное соболезнование, была озабочена одним: может ли он оперировать?.. И не спрашивая его мнения, решила за него: может! График расписанных на многие месяцы вперёд его операций остался без изменений, не корректировался ни на йоту…
…Точнее, в дни похорон родни, он, конечно же, не оперировал. Тогда как во все последующие дни – всенепременно. А те операции, которые он пропустил, были просто перенесены на его выходные… Мол, обязательства перед больными – это святое. Не дав отпуска, ему давили «на мораль», напоминали о долге и ответственности, которые у «людей в белых халатах» должны быть «вещами» приоритетными. А еще ему прозрачно намекали на ответственность и чувство долга перед клиникой. Которая была частной и нуждалась в средствах… Она не могла позволить себе разбрасываться клиентурой, с тем, чтобы она уходила к конкурентам. А еще ему намекали на «чувство товарищества», предлагали подумать о сослуживцах, которые получали зарплату из тех денег, которые он, как высококлассный специалист, для них зарабатывал… Мол, у всех же семьи, дети, которых надобно кормить, кредиты, которые надобно платить… И если, мол, он, высокоталантливый и самый востребованный, зациклиться на своём горе, кто станет для них зарабатывать?..
Короче, он всем оказался должным.
И он работал, оперировал. Хотя сил не было вовсе. Иногда, стоя за операционным столом на «ватных ногах», он ловил себя на мысли, что не чувствует своего тела, не ощущает скальпеля в руке… А ведь его, скальпель, надобно было не просто держать, им нужно было ещё и филигранно работать…
…Он был разбит и своим горем, в котором его никто не жалел и по-настоящему не сочувствовал, и своей обидой, и своими неудачами, когда пациенты, словно нарочно, умирали теперь у него под ножом с пугающей регулярностью…
…Вначале никаких претензий ему никто не предъявлял. Здесь всё было объективно. Больные, которых он оперировал, бывали, по большей части, уже безнадёжными. И они, и их родня об этом знали и под непредсказуемостью операции подписывались. Так как операция была их шансом. Одновременно и очень мизерным, и очень большим. Всё дело было в его «золотых руках», которые умели творить настоящие чудеса. А потому клиника, продолжая получать свои деньги даже за операции со смертельным исходом, закрывала глаза на растущую день ото дня его летальную статистику. Но однажды она, эта летальность, таки достигли своих пределов, грозя перерасти в ну очень громкий скандал…
…Пациенты не то, чтобы стали не доверять ему, но буквально бояться. Очередь на операцию именно к нему уменьшалась стремительно, пока не исчезла вовсе.
…Нет, совсем оперировать он, конечно же, не разучился. Но его квалификация, сделавшись с некоторых пор самой заурядной, больше не позволяла оставаться в престижной клинике, куда с простыми грыжами и аппендиксами никто не обращался… Его попросили уйти.
А дальше, отработав в обычной больничке пару лет, ему пришлось уйти и оттуда, – он отчего перестал справляться теперь уже даже с аппендиксами… В настоящее время он волынил жизнь на должности хирурга-ординарца захолустной поликлиники, в чьи обязанности входило извлекать занозы и чистить единственно неопасные гнойники…
…Первые признаки профессиональной несостоятельности его, безусловно, насторожили. А как иначе?.. И не загоняя проблему внутрь, он поехал на консультацию к своим бывшим однокашникам, которые, так же как и он, достигли в своей профессии немалых успехов. Он прошел обследования у друга-невролога, а затем у другого друга-психотерапевта, которые отнеслись к проблеме приятеля более чем ответственно. И тем не менее, никакой патологии не обнаружили. Он был здоров. Однако учитывая случившиеся однажды в его жизни страшные обстоятельства и связанный с этим стресс , всё-таки порекомендовали консультацию у грамотного психолога, которого сами же и порекомендовали…
…Спец оказался действительно толковым, снял напряжение и тревожность, привёл душевное состояние в норму. Что, правда, как оказалось, очень ненадолго.
…Едва приступив к работе, несчастный человек сообразил: профессиональная состоятельность не вернулась. И это немедленно накрыло его очередной волной жесточайшей депрессии. Вот только депрессии не прежней, а с ярко выраженным новым неожиданным подтекстом…
…Эту «плаксивую» нотку он ощущал в себе и прежде. Но как-то не акцентировал на ней внимание, считая абсолютно естественной. А нотка была связана с чувством вины перед погибшей дочерью. Однако полагая, что такое чувство является природным, что все родители, потерявшие детей, испытывают его, - в том смысле, что они чувствуют вину за то, «что не доглядели, не уберегли, не защитили…», - не копался в нём, не теребил. Он даже в работе с психологом вполне искренне признался, что оно не давит, не угнетает его ответственностью за случившееся, в котором он был абсолютно не виноват. (Так как элементарно не мог это убийство предвидеть и предотвратить.) Его чувство «вины» было тогда чувством тихой скорбной печали, грусти, какой-то невыразимой ностальгии о том, что уже ничего изменить и поправить невозможно… А еще, что он не сдержал обещание: не нашёл, не добрался до убийцы, не наказал его…
Сейчас же его давил «конкретный(!)» депрессняк с чувством абсолютной вины! Он чувствовал, что был каким-то образом к этому убийству причастен…
. . . . . . . . . . . . .
Мой первый вопрос, когда человек закончил свою историю, был коротким: а всё ли он мне до конца рассказал?..
Клиент смутился, отвёл, опустил глаза... И в этом оказалось всё дело…
(продолжение следует…)