…Как-то сторожил Михей один старый заброшеный пансионат, где из пятнадцати деревянных домиков два сгорело прошлым летом от удара молнии, а четыре просто развалились от ветхости...
Сторожка Михеева находилась в пристройке к столовой – это было шлакоблочное здание с покосившейся односкатной крышей и торчащими из стен вентиляционными трубами, в которых при порывах ветра начинали вращаться обросшие старой столовской мерзостью вентиляторы. Одна из стенок столовой частично сохранила стекла, и в них отражалась его сторожка с крохотным окошком и ползущим на крышу виноградом, который давал Михею прекрасную тень и возможность скрытно наблюдать за территорией, оставаясь при этом незамеченным. Впрочем, - данная особенность винограда была, скорее, психологическим фактором, нежели практическим, ибо за этот год, например, он только несколько раз сталкивался с людьми, да и то, на самой периферии – ржавый шлагбаум надежно блокировал старую грунтовую дорогу к морю, которой уже давно не пользовались по причине развитой инфраструктуры тремя километрами левее – там расположились современные пансионаты и кемпинги, обозначенные на курортных картах. Поэтому Михей мог спокойно часами сидеть внизу на берегу, на полуразвалившейся пансионатовской лодке, курить и рассматривать огромные знаки радиационной опасности, ограничивающие некогда обитаемый пляж слева и справа на расстоянии двух сотен метров. Он понимал, что знаки призваны распугать возможных претендентов на кусок данного пляжа, что их скоро уберут, а на пологом глинистом берегу начнется большое строительство с применением самых невероятных технологий, но тогда у моря было тихо и хорошо, и он наслаждался этим временным покоем, изредка употребляя алкоголь, и порою разговаривая вслух...
...Лодка, на которой он сиживал и в непогоду, и в палящий зной, и в жуткий предгрозовой штиль, когда от влажности слезились глаза, рассказывала ему о людях, которые на ней ходили, о чем они говорили, и чем занимались, - Михей с удовольствием слушал эти долгие рассказы и, припоминая разные истории из своей биографии, рассказывал их лодке. Или же оба подолгу молчали…
Он даже думал починить ее как-то, в знак своей дружбы, но лодка сказала, что не нужно, что в этом не будет никому никакой пользы, только просила не привязывать ее веревкой к ржавому, покосившемуся столбику. И, вот, в один из свирепых осенних штормов, когда брызги от волн достигали сторожки Михея, она исчезла, и больше он никогда ее не увидел, хотя прошелся потом по берегу на несколько километров в одну и другую стороны…
…В тот вечер, когда громко выли вентиляторы в своих черных, грязных колодцах, когда сыпались стекла и двигались столы по столовой от дикого сквозняка, и произошла история, о которой Михей рассказывал потом одному знакомому сторожу, а тот уже, употребив некоторое количество пива, пересказал ее нам, снабдив при этом вполне компетентным комментарием – дескать, могло такое быть…
…Когда вода в море вспенилась, и стала белой-белой, - это поздним-то вечером, когда Михей с пригорка наблюдал за действием шторма, поползла чернота из-за моря, - сперва пропали огни проходившего на горизонте судна, как будто их там и не было, а потом вообще все оттенки пропали, кроме белого и черного. Свет фонаря на столбе исчез резко, без рывков, и Михей остался в кромешной темноте... Он видел, как волны обтекают и шевелят лодку на берегу, слышал, как они бьются о неё гулко. Мелкие брызги больно хлестали по лицу, и Михей, закутавшись в плащ-палатку, присел в кореньях старой акации, торчащих из глинистого склона. Он устраивался почти на ощупь, ибо не было ни одного источника света. В сторожку идти было страшно, да и тоскливо было бы там внутри, а облака двигались низко-низко, - так, что Михей, казалось, чувствовал лицом их влажные космы. В это время, как он потом рассказывал, раздался жуткий вой из моря, такой сильный, что Михею показалось, что воет пароход в непосредственной близости от берега, но в то же время этот вой был живым и никак не походил на механический. Его прошиб холодный пот и что-то стало с глазами, ибо они стали чуточку зорче и увидели черную рябь на кипящей поверхности моря. Что-то было там, но оно было крайне абстрактным, напоминая то ли возникающие и пропадающие обломки, то ли чернила, бурлящие в страшном осеннем море... Это "что-то" выло и приближалось к берегу, и тогда Михей услышал второй душераздирающий вопль, похожий на женский, и, показавшийся знакомым ему, Михею... - Лодка!
...Это вопияла лодка, он понял это, когда увидел, или, скорее, почувствовал, как ее черная туша задрожала и заерзала в пене прибоя, зияя своими дырами и торчащими ребрами. Два воя слились в один, совершенно невыносимый, и в Михее поднялось несколько невыразимых и чрезвычайно мощных сил, которые он был не в состоянии как следует осознать, но он понял одно – лодке, которая…, лодке, которую…, угрожает страшная опасность! Не помня далее себя как следует, он испустил истошный вопль, и ринулся вниз, в кипящее море, и выставил впереди себя крепкие узловатые руки, которые налились тогда такой чрезвычайной силой, что, казалось, могли разорвать на куски самое живое море вместе с обитателями и пароходами. Он двигался по воде, топча ее слоноподобными шагами, и вода , как мясо, дрожала, и не знала, куда ей деваться! Михей испускал рык, и она закипала и убегала одновременно, и тогда он шел по морскому дну, протягивая руки к черноте. Он чувствовал, что сильнее, что где-то внутри себя он уже объял и сдавил эту мерзость, осталось только разорвать ее на части, а эти части порвать еще на части и разметать по морю и суше! Чернота дрогнула и стала отползать прочь, берег с деревьями незаметно остался вдали, гулко и как-то по-детски отозвалась рядом лопающаяся обшивка сухогруза – Михей наступал, а гадина отступала, и кто этому всему виной – не известно. Никто не видел тогда глаз матросов, находившихся на палубе, да и сами они вряд ли что-либо поняли, хотя спаслись тогда, как выяснилось, все. А потом…
… Да, - потом было не совсем интересно... Потом Михей проснулся в своей ржавой железной койке от того, что на берегу стоял какой-то гвалт - матросы деловито вытаскивали на берег оранжевую спасательную шлюпку с погибшего в шторм теплохода, дозванивались куда-то по мобильным, выбрасывали из шлюпки вещи на песок... сквернословили... Ветер совершенно стих. И светило Солнце...
