Из воспоминаний княгини Леониллы Ивановны Витгенштейн (Princesse de Sayn-Wittgenstein. Souvenirs (1825-1907). Paris, 1908)
Русская по происхождению, княгиня Сайн-Витгенштейн-Берлебург, рожденная княжна Барятинская, сестра фельдмаршала Александра Ивановича Барятинского, выйдя замуж за медиатированного немецкого владетельного князя (Лев Петрович Витгенштейн), провела большую часть жизни за границей.
Первое историческое воспоминание княгини относится к 1825 году. Это было вскоре после смерти ее отца (Иван Иванович Барятинский).
"Наша семья жила в Ивановском, нашем имении Курской губернии, - пишет княгиня, - когда матерью моей (Мария Федоровна Барятинская) было получено известие, что ее вскоре посетит император Александр I, проездом на юг России. Это известие быстро облетело всю окрестность и сделалось событием дня.
Моя мать встретила императора на лестнице, а своих семерых детей выстроила в шеренгу у входа в зало, по возрасту: старшему было одиннадцать лет, а младшему два года. Она представила нас государю, который приветливо спросил каждого его имя и сколько ему лет. Он показался нам великолепным. Он был высокого роста, красавец собою и очаровал нас своей приветливостью и добродушием.
Государю был предложен завтрак в благоухавшей цветами оранжерее, откуда выходило в зало большое широкое окно. Нас поставили в зало, перед этим окном, откуда мы могли любоваться монархом, а его забавляло передавать нам в окно плоды и сласти.
Его сопровождали два генерала: князь Волконский (Петр Михайлович) и граф Сайн-Витгенштейн-Берлебург, дядя моей матери, отличившийся в Наполеоновских войнах. Как далека была я от мысли, что я выйду со временем замуж за его старшего сына; также точно никто из присутствовавших не думал тогда, что это путешествие монарха было последним в его жизни.
Вскоре после его отъезда, наш дом посетила его супруга, императрица Елизавета Алексеевна, ехавшая вслед за ним на юг.
Когда мне минуло шестнадцать лет, моя мать оставила Ивановское и поселилась в Петербурге. Я была представлена ко двору. Императрица Александра Фёдоровна выказала мне особое расположение; я всей душой привязалась к ней, и эта привязанность осталась неизменной до конца.
При дворе жизнь текла в то время весело и шумно; великолепные празднества следовали одно за другим, в особенности на масленице, когда устраивались катанья в санях, катанье с гор, балы, обеды и т. п. Не раз моим подругам и мне приходилось сменять, во время бала, износившееся белые атласные башмаки и надевать другие, взятые про запас.
Весною 1834 года я присутствовала при освящении Александровской колонны. С утра на площади перед Зимним дворцом выстроилось множество войска; выстрел из пушки возвестил начало церемонии; все окна ближайших зданий были заполнены зрителями.
Но вот появился император Николай (Павлович) верхом на великолепном коне. Его горделивая, истинно царственная осанка, говорила о присущей ему силе и могуществе. Императрица, в парадном одеянии, медленно шла пешком с юными великими княжнами, сопровождаемая статс-дамами и фрейлинами. Обойдя вокруг колонны, этот великолепный кортеж тем же порядком возвратился во дворец".
Княжна Барятинская пользовалась всеми удовольствиями светской жизни в Петербурге всего один год. Уже 18 лет она вышла замуж и с тех пор болезни, частые отлучки из Петербурга и разные семейные обстоятельства отвлекали ее от света, но она продолжала видеться с императрицей на ее интимных вечерах или на водах, где пользовалась слабая здоровьем императрица Александра Фёдоровна.
"Не раз я выезжала ей навстречу на границу, когда она возвращалась из путешествия, - говорит княгиня; - в особенности памятна мне одна встреча с нею в 1845 году (1840? спасибо Анна Смирнова) 2 часа, в городе Ковно, где она назначила мне свидание, по пути в Петербург, куда она вернула молодую принцессу Марию Гессенскую, невесту своего сына, великого князя Александра Николаевича, и мне хочется рассказать одну мелочь, которая произвела на меня в то время большое впечатлите и которая свидетельствовала о деликатности чувств императрицы.
Она пожелала показать мне помещение, приготовленное для нее наскоро на этой станции, где она отдыхала несколько часов, и повела меня в свою спальную. Каково было мое удивление, когда я увидела три походные кровати, поставленные одна против другой. Посредине стояла кровать государыни, а две другие, по бокам, предназначались для молодой принцессы и для великой княжны Ольги Николаевны.
Очевидно, императрица хотела этим показать принцессе, что она смотрела уже на нее как на свою дочь, как на члена своей семьи.
Императрица пользовалась всеобщей любовью, но некоторые осуждали ее за ее любовь к удовольствиям, к нарядам и к разным мелочам. Что касается меня, то я находила, напротив того, что она исполняла обязанности, сопряженные с ее саном, нередко через силу и даже в ущерб своему здоровью.
Поэтому я видела в ней трогательный тип супруги и матери и часто задавала себе вопрос, многие ли могли бы с такой кротостью и самоотвержением исполнять тяжёлые обязанности, выпавшие на ее долю, тяжёлые в особенности для нее, которая так заботилась о счастья своих ближних и не имела возможности вмешиваться в дела своего самодержавного супруга.
Великие княжны были замечательно хороши собою. Старшая, великая княжна Мария Николаевна, резвая, остроумная, отличалась редким обаянием; белокурая Ольга Николаевна, с правильными чертами необыкновенно нежного лица, походила на ангела; младшая, Александра, была также во всех отношениях прелестна.
Я имела возможность изучить их характер и склонности на интимных вечерах у императрицы, на которых бывало не более пяти-шести посторонних лиц; тут они держали себя свободно, без малейшего стеснения, в особенности когда играли в "petits jeux". Трогательно было видеть, с каким восторгом любовалась ими государыня, радуясь тесной дружбе, существовавшей между нею и ее детьми.
Эта семейная картина оживлялась под конец вечера присутствием императора, который, пользуясь свободными минутами от серьезных занятий, приходил отдохнуть среди своей семьи. Он подходил сперва к императрице и горячо обнимал ее; затем принимал участие в общем разговоре, смотря по тому, был ли он более или менее утомлен, что заметно отражалось на его лице.
Мне часто казалось, что он делал усилие, чтобы преодолеть заботу и быть при посторонних веселым и любезным. После чая все расходились; все знали, что император садился снова за работу и просиживал за ней до часа ночи.
Однажды я присутствовала при интересном разговоре между императором и одним из приближенных. Последний вспоминал декабрьские дни 1825 года и геройский поступок Николая Павловича, въехавшего без свиты и охраны в мятежную толпу. Но тут император перебил своего собеседника и сказал: - Вы ошибаетесь; я был не так храбр, как вы думаете. Но чувство долга заставило меня побороть себя, - и он сейчас же переменил разговор.
Государя считали суровым и даже жестоким. Я скажу, что он был сострадательным и великодушным. В домашнем кругу он был вежлив, предупредителен, но любил иногда двусмысленные шутки.
Так, однажды гуляя в Царскосельском парке, с императрицей, великими княжнами и несколькими лицами свиты, он вздумал показать нам один из павильонов. Подробно осмотрев его, мы уже собирались уйти, как вдруг государь, бывший в тот день в прекрасном настроении, заметив сторожа, подозвал его и когда тот остановился, вытянув руки по швам:
- Ты женат? - спросил его император.
- Женат, ваше величество!
- Имеешь детей?
- Никак нет, ваше величество!
- Так слушай же. Я буду крестным отцом твоего первенца. Итак, до свиданья, до крестин, в будущем году, непременно.
И, оставив сторожа в полном недоумении, император расхохотался, и мы сели в экипаж.
Много говорили о доброте Николая I. Между прочим рассказывали об одной знатной даме, польке, такой случай: государь узнал, что она была очень больна и не могла явиться к нему с просьбою относительно устройства своих дел, так как она была разбита параличом.
Узнав о ее безвыходном положении, он успокоил ее, обещав ей лично заняться ее делами, и предложил ей переехать в Зимний дворец; рассказывали, что он сам вносил ее иногда по лестнице в ее комнату, куда ей было трудно подняться. Повторяю, все это он делал только из сострадания.
Однажды вечером, я была у императрицы; мы беседовали наедине, как вдруг вошел император и сел на пол у наших ног; это очень насмешило императрицу. Она обратила его внимание на мой туалет. Государь принялся рассматривать его, причем поцеловал мне руку, раз-другой, потом поцеловал локоть и хотел идти еще выше, но императрица остановила его.
- Оставь ее, - сказала она, - не мучь ее более. Он повиновался, но просил меня ответить откровенно на один его вопрос и, наклонившись ко мне и подставляя ухо, сказал: - Вы находите, что я дурно воспитан?
- Немного, - ответила я.
Императрица от души смеялась.
Несколько дней спустя, я была снова у императрицы и застала ее в каком-то неопределенном настроении - не то печальном, не то радостном. Она рассказала мне о костюмированном бале, бывшем накануне у великой княгини Елены Павловны, на котором ее дочь великая княжна Мария Николаевна имела изумительный успех своей несравненной красотою. Мне казалось, что в то время, как государыня говорила это, в ее сердце происходила борьба: она как будто гордилась красотою своей дочери и в то же время волновалась за ее судьбу.
Помолчав с минуту, она продолжала:
"Представьте себе, она с такими нетерпением ожидала шествия, в котором она должна была участвовать, что не выдержала и побежала ему навстречу. В костюме сильфиды, закутанная легким газом, она скорее облетела, нежели обошла залы, наполненные публикою. Можете себе представить, сколько жертв осталось на ее пути. И нежная мать, закрыв глаза рукою, повторяла: - Она была поразительно хороша".
Императрица скончалась в 1860 году.
4 (16) ноября 1860 г. великая княгиня Мария Николаевна описывала следующими образом ее последние минуты в письме к княгине Витгенштейн: "Было бы бесчеловечно не сожалеть о своей матери, но ее кончина была таки прекрасна, мы так уверены в том, что она теперь счастлива, она так желала соединиться с моим отцом, так желала, чтобы ее жизнь, которую она несла только по обязанности, пресеклась, что наше горе походит более на тихую грусть.
Вспоминая нашу мать, об утрате которой мы будем скорбеть всю жизнь, мы чувствуем, как сердце наше сжимается от боли, но нас утешает вера в то, что она теперь счастлива, и мы припоминаем ее слова: - Обещайте мне, что вы не будете слишком плакать обо мне, а, напротив, будете довольны за меня, когда я вас покину и отойду на небо.
Со времени моего возвращения в Россию, 9 (21) сентября, наш ангел, наша мать уже не была здорова, и я чувствовала, что час нашей разлуки близок. Она не страдала, но ее слабость увеличивалась с каждым днем. Однако за пять дней до кончины, она еще встала с постели как обыкновенно по вечерам и просила читать ей вслух.
Ей два раза предложили приобщиться св. Тайн; оба раза она согласилась на это с детской покорностью. В первый раз, это было в пятницу 14 (26) числа, она сказала мне: - Я не думаю, что я серьезно больна; я чувствую себя только очень неприятно.
Во вторник, 18 (30), она благословила нас всех вместе молча, осенив нас крестным знамением. Но в среду, 19 (31), когда мы с императором (Александр II) сидели подле нее, она взяла вдруг голову моего брата в руки и благословила сначала его, затем меня, а затем и всех остальных, сказав каждому какое-нибудь памятное слово. К сожалению, голос ее был слаб, и мы многое не расслышали.
- Добрая дочь, - сказала она мне. С ангельским терпением она дозволила всем бывшим во дворце поцеловать ее руку. Спокойствие, кротость, терпение не покидали ее. Когда мы остались одни, я спросила ее: - Мама, довольны ли вы?
Поняв мой вопрос, она ответила: - очень довольна, - и тихо улыбнулась. Она подчинилась смерти так же просто, как просто она принимала все в жизни. Вы знаете ее, вы поймете, что я хочу сказать этим.
К счастью Михаил (Николаевич) и Оля приехали вовремя. Она имела удовольствие обнять их и пробыть с ними еще вторник и среду. Она просила, чтобы бывшие подле нее разговаривали. Затем, взглянув на нас, она промолвила: - Все, все сюда! - и подняла руку, чтобы благословить всех нас. Ее окружало шестеро детей, восемнадцать внуков, три невестки и зять. Она нежно благословила Григория (здесь Григорий Александрович Строганов, второй (морганатический) муж Марии Николаевны), взяв его руки в свои, и произнесла два раза: - От всего моего сердца.
Она попросила посадить себе на плечо маленькую Анастасию (дочь Михаила Николаевича) и благословила ее с трогательной нежностью. Какая умилительная сцена: этот дивно прекрасный ребёнок, лежавший на плече умирающей бабушки! это была одна из тех сцен, который не забываются"!
Всегдашней мечтой княгини Витгенштейн было путешествовать. Ее муж сходился с ней в этом, и вскоре после свадьбы они отправились в путь; ехали на почтовых лошадях, в своих экипажах, как все путешествовали в то время и останавливались, где и на сколько вздумается.
Прежде всего, они посетили Берлин, где и прожили несколько лет. Берлин был в то время грязным городом, с узкими улицами и канавами, наполненными вонючей водой и помоями, по которым бегали мыши и крысы; хороших магазинов было немного, все было неизящно, из частных домов выделялся один только дворец князей Радзивиллов.
По поводу его княгиня Витгенштейн припоминает следующий комический эпизод. Над входными дверями дома была надпись: "Hotel des Radziwill", и вот однажды, какой-то английский турист, незнакомый с тонкостями французского языка, принял его за гостиницу для приезжающих и с чисто британской бесцеремонностью, потребовал у выбежавших лакеев номер и стал распоряжаться на счет своего багажа.
Растерявшиеся люди доложили князю Радзивиллу (Антоний), и тот, поняв происшедшее недоразумение, приказал отвести путешественнику лучшую комнату в его доме. Дело разъяснилось только тогда, когда англичанин потребовал счет.
Во время пребывания в Берлине княгини Витгенштейн, в 1840 году скончался король прусский Фридрих Вильгельм III, окруженный своим многочисленным семейством; его дочь, императрица Александра Фёдоровна поспешила к постели умирающего отца при первом известии о его болезни.
Вскоре после этого события Витгенштейны уехали в Париж, где они прожили много лет, и где им довелось быть свидетелями революции 1848 года.
"Мы жили на улице Риволи, - рассказывает княгиня, - и я, со своего балкона, как из ложи бельэтажа, следила за всеми перипетиями драмы, разыгрывавшейся в Тюильри, видела, как часовые, стоявшие у решётки сада, сбросили с себя мундиры, кинули ружья и бежали, слышала обычное троекратное увещание и последовавшие за этим выстрелы, но особенно я была поражена, увидев, как королевское семейство поспешно прошло, пешком через сад на площадь Согласия, где их ожидали простые извозчики, повезшие их в изгнание.
Я видела разграбление дворца, видела, как неистовствовали парижские женщины, с криком и ругательствами носившиеся по крыше Тюильри, видела, как из окон дворца выбрасывали и рвали бумаги.
Один из наших друзей, граф Николай Пален (?), боясь за нас, так как мы были в центре волнения, любезно предложили нам гостеприимство у себя, в доме русского посольства, где он жил, хотя и не принадлежал к посольству. Мы приняли его предложение с благодарностью; хотя идти было недалеко, но этот путь были сопряжен с опасностью. Наконец мы добрались до посольства, где провели весь день вполне спокойно, решив уехать назавтра из Парижа".
Но революция преследовала их в Кёльне и в Берлине, где они искали спасения от нее.
Однажды случилось даже, что князь Витгенштейн, выехав из дому в экипаже, вернулся пешком: у него отняли его коляску, чтобы сложить из нее первую баррикаду. И тут княгине пришлось быть свидетельницей тяжёлого зрелища, когда короля заставляли выходить на балкон, чтобы почтить память убитых борцов за свободу, тела которых проносили мимо для погребения.
Когда утихла революционная буря, Витгенштейны поселились в своем поместье Сайн на берегу Рейна; зиму они проводили по большей части в Риме, где княгиня часто навещала папу Пия IX, уже перешедшая в католичество.
Вера Васильевна Тимощук (?) (на канале известна как "В. Т.", автор публикаций об императрице Елизавете Алексеевне)