Утром самое главное — не думать об отце.
Конечно, лучше всего не думать вообще ни о чем, ведь каждая мысль тянет назад под одеяло. Но мысли об отце — самые настырные из всех. От них хочется долго лежать и жалеть себя, а потом варить какао с сахаром. А какао и сахар у Иды закончились уже давно. Да и керосина осталось на донышке.
Но сегодня Ида справилась со всеми вредными мыслями. Еще нет и шести, а она уже доплыла до перемётной скалы.
Спасибо, Дающий Пристанище, что вновь наполнил мои сети рыбой, думает Ида, переходя к третьему перемету. Хотя это и не совсем верная молитва, ведь сети она не ставила еще с мая, с того дня, когда отцу стало плохо. Сети слишком тяжелые. Так и лежат они на веранде двумя печальными кучами. Хорошо, что хотя бы с переметами отец успел ее научить.
Это неважно, одергивает себя Ида. Главное, что Хлер не забывает ее и направляет рыбу к ее переметам. Спасибо, спасибо, спасибо.
Рыбы действительно много, и лучше всего сразу отсюда плыть в лавку. С отцом они всегда так и делали.
Накрыв рыбу, Ида всматривается в море. Предсказать погоду даже на пару часов — не так просто. Если вода поднимается, скоро быть шторму. Но, если она опускается — тоже может случиться шторм. Ободок вокруг солнца означает скорое изменение ветра, а значит, и шторм. На море много примет, и почти все они — о шторме. Ида не может вспомнить ни одну примету, которая сулила бы тихую погоду.
Это потому, что море сурово, говорил отец. Ран не привыкла жалеть людей. Но ее муж Хлер справедлив и обо всех опасностях предупреждает заранее. Нужно только уметь слушать его.
Но сегодня Ида не видит в небе ничего опасного. Ничего такого, что помешало бы ей доплыть до лавки.
— Давай-ка поторопимся, — говорил в таких случаях отец. — Что может быть хуже несвежей салаки?
И Ида берет весла. Когда гребешь, не думать об отце становится совсем невозможно. Но и мысли, хвала Ран, выходят не такими длинными. Они короткие, как тычки веслом. В начале следующего тычка уже неважно, о чем ты думала на предыдущем.
Вскоре дыхание у Иды сбивается, она начинает задирать плечи изо всех сил. Вот отец грёб не так. Весло в его руках словно само ныряло в воду. Один-единственный взмах, и вода уже вскипает вдоль всего борта. Еще взмах — и второй борт тоже бурлит. Лодка скользила так легко, будто под водой ее тянули разом десять китов. А сам отец откидывался назад и пел.
А когда мама еще жила с ними, они пели вдвоём.
Петь на море — вообще самое лучшее, что знает Ида. В общине они часто пели хором. Тогда они плавали в больших лодках под парусами. Детей сажали в одну лодку под тентом, и они жевали сухарики, засыпая все крошками, и пели. Если за ними присматривала добрая Фру Хирдсдоттир, можно было даже играть в карты, хотя все знали, что карты не угодны Хлеру и Ран. Ида еще была мала, поэтому ей карт не раздавали. Но сидеть рядом, пыхтеть, смеяться и есть сухарики тоже было чудесно.
Да, жить с общиной было хорошо. Но потом отец поссорился со старым Ноа, и они втроем с мамой вернулись сюда. Поселились на острове Таллё. А потом как-то утром мама села в лодку и уплыла, и Ида осталась вдвоем с отцом.
***
Чтобы доплыть в лавку, нужно миновать пять заливов. В первых двух серый песок, а в третьем — коричневый. От четвертого залива Ида всегда отворачивается. Год назад туда выбросило большого тюленя, его тело безобразно раздулось, и чайки клевали его много дней, но никак не могли склевать. И Ида думала, этому ужасу уже не будет конца, но добрый Хлер прислал шторм, и тюленя унесло обратно в море. В пятом заливе песок тоже коричневый, а сосны подступают к самой воде. Даже в солнечные дни вода там кажется темной и опасной.
Конечно, считать заливы скучно. Когда они плавали с отцом, Ида ничем таким не занималась. Они пели или просто говорили, хороший ли был улов и что приготовить на ужин. Но теперь Ида больше в море не поет. Сразу становится понятно, какой тихий и слабый у нее голос, и никакого счастья от пения нет. Даже наоборот.
В шестом заливе находится Лавка, а еще Пристань и Поселок. Песок здесь тоже коричневый, но его почти никогда не видно. Все занято лодками, лодочками и катерами, большими и маленькими, парусными, весельными, и моторными.
Моторные лодки Иде видеть тяжело. У них тоже была моторная лодка, хотя отец не очень любил плавать на ней. За тарахтением мотора не слышно моря, говорил он. И был прав, всегда прав. Но, когда Ида отдавала тело отца морю, она взяла моторную лодку, да еще и извела последний бензин. Вспоминать об этом так стыдно, что щеки сразу начинают гореть.
Ида старается не смотреть на моторные лодки и не сразу замечает, что у пристани нет самого большого судна — шхуны «Фредрик Оттер», которая по понедельникам, средам и пятницам возит салаку в Мальмё.
Ида опять приплыла слишком поздно.
***
В таком случае лучше всего — сразу плыть назад, громко рыдая от бессилия, но сегодня Ида не может позволить себе даже это. Накануне она уронила и разбила Очистительную Лампу, а без новой лампы никак не прожить.
Ида поднимается наверх к лавке херра Ларсона, но там висит замок, как будто не просто Оттер уплыл, но и вся торговля прекратилась навсегда.
И Ида садится ждать на скамейке. Достает «Кулинарную книгу Фру Перрсон». Эту книгу ей подарила мама еще давно, и Ида, если честно, знает ее уже почти наизусть, но читать все равно интересно. Когда она доходит до фрикаделек, появляется подручный херра Ларсона, длинный, невыносимо длинный рыжий мальчик.
Мальчика этого Ида уже пару раз видела, и он показался ей даже симпатичным. Такое милое лицо, глаза зелёные. И не скажешь, что там внутри все уже рассыпается от уколов и лекарств.
— Оттер уплыл, — говорит рыжий.
Голос у него виноватый, хотя херр Ларсона всегда сообщал это злорадно. Но почему-то от сочувствующих ноток Иде становится еще тяжелей. Ведь всем понятно: если ты упустил Оттера, то ты — самый большой неудачник на всем острове. И долг каждого — громко смеяться тебе в лицо.
— Я знаю. Но мне нужно починить лампу, — говорит она вежливо.
Отец всегда говорил с береговыми вежливо. Хотя нередко Ида видела, как жилы у него на шее вздуваются от ярости.
Рыжий смотрит непонимающе.
— Вот эту лампу, — продолжает Ида, вынув лампу из сумки, — Я ее использую, чтобы очищать продукты от антибиотиков.
Она говорит это как бы между прочим. Мол, если рыжий захочет тоже очистить свои продукты, ей не жалко рассказать о таком способе. Хотя, конечно, когда у тебя все нутро превратилось в укольчатую труху, то уже неважно, что там с продуктами. Свети лампой хоть весь день, это уже ничего не изменит.
— Хм, дай-ка посмотреть... Но это же просто лампа из восточного магазина. С благовониями. У нас, наверное, таких плафонов нет.
Голос у него снова виноватый, и даже какой-то добрый. К глазам Иды сразу подступают слезы. Она разом вспоминает все: и пустой дом, и пустые сети, и тяжелые весла, и уплывшего Оттера.
— Подожди, — говорит рыжий, — Я узнаю у херра Ларсона, может, мы из города закажем.
— Спасибо, — отвечает Ида тихо, чтобы голос не дрожал.
— Ты привезла рыбу?
Ида кивает.
— Продашь?
— Ты хочешь купить у меня рыбу? — с сомнением спрашивает Ида.
Покупать салаку, стоя в двадцати метрах от берега, когда Оттер вернется только завтра — это что-то странное! Может, рыжий сейчас захочет разжиться у нее еще и песком? С другой стороны, кто этих укольчатых знает. Отец всегда говорил, что они сумасшедшие.
— Ну да, а что такого. Мы как раз отправили всю, не осталось даже на ужин. А мне что-то ухи хочется.
Что же, Ида сейчас не в том положении, чтобы пренебрегать такими шансами. Она идет в лодку за рыбой, получает взамен керосин, какао и хлебцы.
— Ты Ида, да? — спрашивает рыжий, вручая ей сумку, — А я Олаф. Где твой отец? Я давно не видел его. Он не болен? Может, вам помощь нужна?
Ида испуганно пятится.
— Подожди, я же хочу помочь, — говорит Олаф растерянно и протягивает руку к ее плечу.
— Эй, не трогай меня! — кричит Ида.
И сразу бежит вниз к пристани, отвязывает свою лодку и прыгает в неё. Рыжий Олаф, конечно, не может отойти далеко от лавки и остается стоять наверху, как бессмысленный рыжий столб.
Ида налегает на весла что есть сил, скорее плывет в пятый залив, выпрыгивает из лодки и ныряет в море с головой. Вода еще не прогрелась, а одежда тянет ее ко дну, но Ида не чувствует холода.
Я плохой человек, шепчет она. Очень плохой человек. Прости меня, Хлер. Смой с меня всю скверну укольчатую, помоги сохранить рассудок. Не дай мне стать безумной, не дай мне стать безумной, не дай мне стать безумной.
Зубы у нее стучат, но она продолжает повторять очистительную молитву. Каждый раз, сбиваясь, начинает с начала. И на десятом разе чувствует, что в который раз Хлер прощает ее.
Море сурово, но справедливо.
***
Ночью Ида просыпается от холода. Даже зубы у нее во сне стучат, а горло — как наждаком ободрало.
Если я сейчас не встану, то никто не встанет и не согреет меня, говорит она себе. Быстро вскакивает, берет с вешалки всю одежду и наваливает поверх одеяла. Залезает под эту гору с головой, поджимает колени к груди, а руки засовывает под мышки. Тепло разливается по телу медленно, но неуклонно. Постепенно у Иды согреваются даже пальцы ног.
Теперь можно и поплакать от того, что она одна на мысе, и на много миль вокруг нет никого, кто бы мог укрыть ее и согреть. В тепле плачется так отлично, и Ида успевает подумать даже о рыжем, который вроде бы не плохой человек, но уже отравлен укольчатой болезнью. Как жаль, что уже слишком поздно. Уже ничего ему не объяснить.
***
Утро вторника туманное и душное. Ида выходит из дома, и рубашка сразу прилипает к спине. А горло все же болит, пусть и не очень сильно.
Она печально смотрит, как море сползает все дальше вниз, туда, где лежат птичьи скелеты и много другого, о чем лучше не думать, особенно, когда ты на мысе одна. Что ж хорошо, что хотя бы туман все укрыл.
Ида спускается на причал, набирает в кастрюльку морскую воду. Керосина у нее теперь много, пусть он и не очищенный, но керосин — все же не еда. Можно в крайнем случае взять и такой.
Отец всегда велел простуженным полоскать горло морской водой. Все болезни происходят потому, что мы оторвались от моря. Тюлени ведь не простужаются, объяснял он.
Каждый вечер всю свою жизнь Ида выпивала по глотку морской воды, а с тех пор, как ей исполнилось двенадцать — по два глотка. Море должно знать, что ты своя, говорил отец. Тогда оно защитит тебя от всех человеческих болезней.
Правда после смерти отца глотки становились меньше и меньше. Можно сказать, что она пьет уже по две половины глотка. Может, из-за этого и горло заболело, думает Ида, сплевывая теплую горько-соленую воду.
Сам отец пил морскую воду по чашке в день. И никогда не закашливался, не запивал ее пресной. Море знает меня, говорил он. Мы вовек неразлучны, я в нем, а оно во мне.
***
В среду Ида успевает в лавку вовремя.
Херра Ларсона все еще нет, но Олаф принимает рыбу и улыбается ей, как старой доброй знакомой. Про ее побег он будто забыл.
— Вот твоя лампа, мы все починили. И я принёс тебе ещё кое-что, — говорит рыжий. — Смотри, это аптечка. Парацетамол, таблетки от кашля, бинт. И еще книги. Тебе нравятся только кулинарные? Смотри, здесь есть «Кухни народов мира». И может, ты захочешь прочитать еще эту? Она называется «Властелин Колец».
– Спасибо, — говорит Ида своим самым спокойным голосом.
Она прощается, спускается к лодке аккуратно, отчаливает чинно, словно невозмутимый воин. Хватит с нее скандалов и побегов.
Никогда, никогда больше она не придет в эту лавку. С другой стороны мыса есть другая лавка, и пусть плыть до нее надо мимо целых двенадцати заливов, отныне Ида будет возить рыбу только туда.
Аптечку она выбрасывает, едва выплыв из залива. Потом долго полощет руки. Книги бросает уже в открытом море: по одной, размахиваясь и представляя, что они летят прямо в лицо этому рыжему придурку.
«Властелина» сразу накрывает волной, и он идет ко дну. Другие книги опускаются на воду более плавно и какое-то время дрейфуют. Самой плавучей оказывается кулинарная книга народов мира. Она распластывает крылья, словно севшая на воду чайка, и, кажется, собирается плавать так до скончания веков.
Но Ида знает, что рано или поздно море справится и с этой наглой книгой. Она пропитается водой и опустится на дно, где ее сожрут моллюски. Уж они-то не так глупы, чтобы читать про экзотические блюда.
Наконец, все книги за бортом, и Ида просто сидит и тяжело дышит. Только через пять минут находит в себе силы подняться и посмотреть вдаль, приставив ладонь козырьком. Так всегда делал отец.
Солнце уже поднялось высоко над соснами, а вокруг него набухает розово-красный ободок. Значит, скоро будет шторм. Надо поторопиться.
Автор: ffairhair
Источник: https://litclubbs.ru/articles/46277-chto-mozhet-byt-huzhe-nesvezhei-salaki.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: