Путь к исцелению

Часть I. КЛИНИКА НЕВРОЗОВ Крупная вывеска "Клиника неврозов" не давала никакого повода сомневаться в этом. С дрожью внутри и с напр­авлением в сумочке я довольно быстро нашла еще одну надпись - Приемное отделение. Едва успев открыть дверь, я была встречена двумя вопросами, которые мне задала женщина не в белом: 1. Вы кто? 2. Вам что? Вопросы, вроде, были не слишком сложны, но объявить, что я больная, как-то не решилась и вдруг сообразила: "Я с направлением из поликлиники". - У нас тут свои направления, - бросила мне женщина на ходу, как бы давая понять, что разговор окончен. А куда идти с моим направлением? За ней или куда-нибудь дальше? Рискнув, я побежала за ней: "А где взять ваше? И куда деть свое?", кричала я удаляющейся спине. - Вот адрес, туда принесешь свое, тебе дадут наше, свое ты обменяешь на наше, тогда к нам и приходи. Поняла? Я туповато кивнула. Взглянув на бумажку с адресом, я поняла, что это где-то недалеко и можно пройти дворами. Я когда-то уже была здесь, лет 10 назад. Но сколько всего могло измениться за это время. Найти оказалось нетрудно те же ориентиры: неубранные помойки, коты (видимо их поколение), осыпающаяся краска, еще не рухнувшие крыши. Изменилось только содержимое помоек, они стали ярче и наряднее. То там, то тут поблескивали баночки из-под кока-колы и других напитков кокетливо искрились обертки от конфет. Да, этого не было 10 лет назад. Около деревянной калитки на каменном заборчике рядом с ярким словом, состоящим из трех букв, блекло проглядывала надпись «Поликлиника». Может толкнуть эту калитку, может за ней и есть спасение? Постояла. Подумала. Люди не толкали, наверно им не надо было спасаться. Я ждала. Они шли. Вздохнула. Толкнула и оказалась там, за дверью. Это была обычная советская регистратура с обычным советским порядком, рассчитанным на обычных и очень здоровых советских людей. - Кто последний? - пискнула я. - Смотря куда? Удивление моих глаз не заставило ждать ответа. - Если сразу на госпитализацию, то ждите с вещами у 1 окна, а если за направлением, то в общую очередь - сообщила мне общая очередь. Те, кто были с вещами говорить, видимо, уже не могли. По периметру комнаты - регистратуры были раскиданы стулья, я полу-села на один из них. Стояла тишина. Сидели люди, волнение росло. Все чего-то ждали. Может исцеления, может помощи, может надежды или ничего. - А почему не дают направления? - робко задаю вопрос никому и как бы всем. - Потому что еще не забрали тех, кого сегодня должны взять - ответил никто. Вопрос: "А куда забрать?" - повис в воздухе, так и не дойдя до ушей сидящих, так как в этот момент вдруг влетела она (которая забирает), но влетела не на крыльях любви, а на большой скорости. - Те, кого сейчас забираем, готовы? – громко гаркнула она. - Готовы... - проскрипело несколько голосов. - Документы с собой? Правила читали? Оказалось, что правила читали не все. Тут те, кого забирали, и те, кого могли забрать в любой момент, бросились к Правилам. На листке из школьной тетради с неровными краями мерзким почерком были написаны еще более мерзкие слова: Больным обязательно при себе иметь: 1. Туалетную бумагу. 2. Домашний халат. 3. Полотенце. 4. Кружку, ложку и тарелку (железные). В больнице ничего нет, вилки и ножи не брать. «Котелок тоже, наверно, не понадобится» - пронеслось в голове. И вот, наконец, я робко стучу в дверь кабинета врача, где мы должны обменяться направлениями. - Заходите - гнусаво протянула врач. Я вошла. Стол, стул, окно, пол. Врача я не увидела, за столом сидела девица, лицо которой не несло даже далекого отпечатка медицинского образования. А может этот кабинет стер весь медицинский налет с ее лица. Но зато, теперь они очень гармонировали друг с другом, дополняли - она кабинет и наоборот. Ей было там хорошо. Мне - плохо. Быстро окинув взором мой свитер серьги и кольцо, она выдавила: "Фамилия?". Моя история болезни лежала перед ней на столе. - Я с направлением - забеспокоилась я, роясь в своей сумке. - У нас свое направление! - уже не глядя на меня ответила девица. - Вы у нас лежали? Вопрос был задан цветом льда. - Да, лет 8-10 назад. Моя карта продолжала лежать на столе, раскрытая на той же странице. - Время года? Вопрос был сложен для меня, так как иногда я не помню даже события текущего дня. А какое время года было 10 лет назад, мог помнить человек, который бы никогда сюда не пришел. Это показалось мне глупой шуткой. Чтобы не затягивать паузу, я сказала: "Не помню". - Весна, лето, осень, зима? - рявкнула она, вероятно подумав, что я не помню названий времен года. - Не знаю – совсем потухла я. - А в каком отделении вы были, хоть это-то вы помните? - скривила она красные жирные губы. - Нет, не помню – еле вымолвила я, вытянув свои бледные искусанные губы в нитку. - Ну и на что же вы жалуетесь? - с раздражением спросила она. В комнате стало холодно. Я поняла, что мой рассказ не коснется не только ее сердца, но и не дойдет даже до барабанных перепонок. Лаконично свернув всю свою боль и болезнь в одну фразу, я пытаюсь вызвать жалость к себе: "Мне надо помочь пережить стресс". - Какой же это у вас стресс? - прищурилась врачиха. - Личный. - У вас всех личные стрессы, я спрашиваю конкретно - зашипела она. - Конкретно? Личный - еле пропищала я. - Бедственное положение в Мозамбике - это тоже личный стресс - показала она остроту своего ума. «Наверно, тогда бы к ней приехали из Мозамбика» - подумала я. «Хотя вряд ли». - Так какой же? - продолжала допрос, претендующая на врача. - Личный, но не Мозамбичный – вдруг неожиданно выдохнула я. - Личный... Вот кошка лапы себе прищемит, это тоже личная трагедия – не унималась «гордость психиатрии». (Вероятно для кошки - в первую очередь, пронеслось у меня в голове). Но я молчала... - Что, будем молчать? - Ее глаза ослепили меня как лампа, которой не было на столе. - Стрессы бывают в семье и на работе, так вот у меня в семье - выдала я, как на допросе. Ее глаза немного смягчились. - Это хорошо, - успокоилась она, - а какой именно семейный стресс? Она старалась подкрасться поближе. Мое молчание вывело ее из состояния, которое должно было называться «врачом». Она встала. Допрос был окончен. Я автоматически встала тоже. - Итак, вы добровольно ложитесь к нам в клинику? Да? Нет? Да? - Ее голос имел цвет стали. - Да, но может быть на неделю или дней на 10? – робко произнесла я голосом словно из пластилина. - У нас дают срок 30 суток! Какой срок, кто дает, кому и за что??? Эти мысли метались по комнате-кабинету, отскакивая от стен и от врачихи. - Так, да или нет? – вопрос повис как меч над моей головой. - Да. - Мяукнула я и почувствовала себя кошкой, которой прищемили лапы, ведь это тоже стресс. Автоматически руки легли на стол, казалось, что сейчас мне наденут наручники. - 15 числа придете с вещами, - ледяным металлом сообщила она, - вас отведут куда надо... Часть II. Прыгай выше! - Машина нужна?! - Нет, эти сами доедут! С этих слов начался наш путь к исцелению. В одну из городских больниц мы с Н. поступили почти одновременно. Разница заключалась часах в трех. Но, Боже, как всего за 3 часа человек может попасть в "интересное" положение?! Больные мы с Н. были не лежачие, не сидячие, не ходячие, а ползучие. Причем я была просто ползучая, а Н. - ползуче-шатучая. Она поползла из поликлиники в больницу своим путем с вещами, сложенными в пакет формы громадного шара. Мой путь до больницы оказался длиннее так как я старалась приползти в приемное отделение естественно к самому его закрытию. Для Н. путь оказался короче так как она слишком старательно ползла, чтобы побыстрее начать исцеление. Как она дотащилась до храма исцеления со своим шаром-сумкой? Я не знаю. Это осталось загадкой до сих пор. Но, вот, наконец, и я у ворот больницы. Открываю калитку и... О! Боже! Глазам своим поверить не могу: огляделась, других глаз рядом нет, спросить не у кого, не мерещится ли мне? Передо мной стоит она - Н., но уже без своего шара, видимо ее уже приняли на исцеление, но стоит она не одна, а с ... граблями! Она держится за них и ее едва видно. Они шатаются, то вправо, то влево. Н. и грабли могут существовать только вместе: падать, стоять, лежать. Чтобы увидеть Н., я схватила грабли и отвела их в сторону, однов­ременно затормозив ее другой рукой, спросила: - Ты, что, спятила? - Нет, прореагировала она, - это началось лечение. - Что началось? - не поняла я. - Трудотерапия! Ты иди, тебе все объяснят. Рядом была скамейка, я положила их рядом (Н. и грабли) и велела меня подождать. В приемном отделении мне сказали, что я пришла слишком поздно и грабли мне не дадут. Вместо этого велели ознакомиться с правилами тру­дотерапии. Я ознакомилась глазами и подписала рукой. Мозг пока информацию не принимал и я тупо читала. И тут вошла БАБКА. - Бумагу подписала? - быстро спросила бабка и охватив весь стол глазами схватила бумагу рукой. Социалистическая бабка знала цену социалистическим бумажкам. - А, что, у вас тут уборщиц не хватает? - сдуру поинтересовалась я. - Ты, что?Больная? - вытаращила на меня бабка глаза-крабы. - Трудотерапия - это и есть лечение. Поработаешь, как следует, сразу спать ляжешь, как убитая, а то бессонница у них тут, дипрессии всякие, головные боли! Одно слово - интеллигенты! – сплюнула бабка и не глядя на меня с бумажкой в руке вышла из приемного отделения. Поселили меня вместе с Н. Ее привела Бабка минут через 30 буркнув: "Вот и болеяте, что работать не умеяте". Смысл фразы до меня не дошел, да я за ним и не пошла. Больничная жизнь народа текла своим чередом. Термин "трудотера­пия" постепенно вошел в мой утомленный мозг, но сначала он вошел в мое тело. Однажды, когда по радио объявили, что даже здоровым людям будет плохо, так как на население нападают неблагоприятные дни, мы с Н. совсем сникнув, решили юркнуть в постель и немножко поспать после обеда. Едва успев закрыть глаза (отключить звук не могли так как нечем было заткнуть уши), мы буквально подпрыгнули сначала от громог­ласного вопля, а потом от вида героя из фильмов ужасов. Перед нами стояла она - БАБКА. - Вы, што тута разлеглися? - Да, мы..., - промямлила Н. - Это што тут вам, дом отдых? Спать сюда приехали? - У меня кружится голова,- снова вякнула Н. - А у меня не кружится!? - гаркнула БАБКА. - Разлеглися, необразо­ванные, не знают что такое трудотерапия. И вытащив из кармана грязного халата мятый листок она величественно начала читать («как многие наши политики» - мелькнула у меня мысль): "1. Лечебная трудотерапия является элементом комплексного эффек­тивного метода лечения, переключает ваше внимание с болезненных переживаний на активную деятельность. Лечебная трудотерапия включает в себя ежедневную уборку палаты и мест общественного пользования, по графику дежурство на посту и в столовой, еженедельные субботники как в отделении, так и на территории клиники. 2. Лечебная трудотерапия обязательна для всех! (выделено красной нитью) Уклонение от работы рассматривается как серьезное нарушение режима! А за серьезное нарушение режима как Вы понимаете, могут и выписать, - закончила чтение бабка, и оценив мое состояние здоровья сделала заключительный аккорд: - Ну, а теперь, быстро на пост! - прозвучала бабкина команда, обращенная ко мне. - На какой пост, на милицейский? - попыталась сострить я. Но острые мысли бабку не пробили. - Там есть инструкция прочтешь, - сказала она. - А, эта доходяга, ладно уж пусть полежит, - сжалилась бабка над Н. Я выползла из теплой больничной койки и поплелась на пост. Пост - ЭТО стул и тумбочка находился в центре коридора. Я достала инструкцию и стала тупо читать. Памятка дежурного на посту. 1. Быть бдительным, следить, чтобы посторонние не проходили в отделение (родственники, знакомые из других отделений). 2. Следить (время от времени), кто и что берет из холодильника. 3. Не допускать громких разговоров в отделении. 4. Следить за сохранностью инвентаря и оборудования (шторы, занавески тюлевые, картины и т.д.). 5. На обход и процедуры ходить попеременно! До моих ушей долетела фраза: "Пойду проверю как моют калидор". Но иногда Бабка мыла полы сама. Происходило это событие в специальные дни обхода, когда по коридору больницы шла колонна возглавляе­мая главврачом, затем семенили лечащие врачи, и завершала шествие старшая сестра. Вот как раз, в этот момент, и выезжала Бабка со шваброй. Она ждала этого выезда целую неделю, и как танк, не сворачивая с трассы, перла по коридору со шваброй в руках. За шваброй тащилась тяжелая, сырая, мерзкая серая тряпка, как жизнь почти всего нашего народа. Ширина швабры, расстояние между бабкиными глазами и ширина ее улыбки соответствовали ширине больничного коридора. Бабка уверено ехала на колонну врачей. Свернуть им было некуда. - Доброго, Вам, здоровьица, Самуил Мотылич! Вот, все работаю! - ощерилась бабка (как будто в больнице больше некому было пожелать «доброго здо­ровьица»). - Спасибо, милая! - Самуил Мотылич делает па-де-де и перелетает через тряпку - жизнь народа, вслед за ним перепрыгивают врачи, и в конце безропотно перешагивает старшая медсестра. Вся процессия скрывается в одной из палат одновременно с услужли­во-влюбленной бабкиной улыбкой. Такая БАБКА существует и может материализоваться в любом пространстве. Она коротконога, но очень прочно стоит на земле, потому что коренастые ноги как и глаза поставлены довольно широко. Бабка вооружена громким голосом, хамством и тупостью, метлой или шваброй, властным голосом: "Куда прешь! Не видишь тут только што помыла!". Бабка поворачивает течение толпы по своему усмотрению. - Держись правее, тут мокро! - кричит она всей России хорошо пос­тавленным голосом и работая шваброй, как косой уверено идет вперед. Россия, в лице людей, как козлики перепрыгивают через мокрую грязную швабру, прыгают даже те, кто по гороскопу далеко не "козлики". А Бабка продолжает махать мокрой грязной тряпкой по ногам, лицам и душам прыгающей интеллигенции.