Предыдущая глава:
глава №3. Бродяга Жак. Часть 1.
Городские ворота закрыты. Солнце в зените. Заливает ярким светом, несжатые пока, пшеничные поля. Колосья уже налились - ещё немного, и драгоценные хлебные зёрна начнут падать на землю. Между тюками с сеном, солдаты устроили себе прохладную лежанку. Играют в кости, вяло переругиваются. Дорога пыльна и пуста. Ни путника, ни телеги, ни всадника. Солдатам жарко и скучно. В этом городе, давно уже ничего не происходит. Герцог платит им за то, чтобы ни одна мышь не вошла и не вышла из проклятого богом Авиньона. Все дороги перекрыты, только иногда проскачет вестовой или прошагает очередной патруль. Ещё полтора месяца назад, было куда веселее: оставшиеся в живых горожане рвались из-за стен. Предлагали за проход любые деньги. Но им, только иногда, закатывали через подъёмный мост по паре телег с фуражом. Чтобы с голода не сдохли. А особо ретивых и настойчивых - поднимали на пики.
Сейчас же тихо, как в склепе. Иногда только, на ратуше, начинает звонить большой колокол. Солдаты поднимают головы, осеняют себя крестным знамением. После, сдвигают вместе чаши с разбавленным вином. Есть ещё живые, велика сила молитвы, да не оставит их Богородица милостью своей. И дальше возвращаются к игре. А что, служба как служба. Всё лучше, чем ходить шеренгами в атаку на испанца. Каждый раз гадая, копьём тебя проткнут, или отрубят чего жизненно важного, заточенным «толедским» клинком.
Жак вышел к окраинам города ещё вчера. Всё вокруг обезлюдело, на несколько десятков лье. Уже полгода он скитается по серым дорогам Прованса. Побирается в деревнях, ловит птиц в лесу. Иногда, подкормят добрые люди на хуторах. Но, это редкие милостивцы. Только те, кто не ездит на ярмарки в город. И не верит в россказни о большой чуме. А те, кто знает и верит — гонит чужаков поганой метлой.
Давно уже истрепалась одежда, ступни на ногах покрылись коростой из пыли и мозолей. Только в глазах светится глухая, угрюмая тоска. Много дней уже, Жак не ночевал под кровлей. Каждый раз, раскладываясь на ночлег в лесу, истово молится Богородице. Желая увидеть во здравии начало следующего дня. Голод, холод и одиночество - стали его верными спутниками.
После прихода Чёрной смерти в Марсель, он потерял всех, кого знал. То Рождество, он запомнит на всю жизнь. Чума пришла в город с кораблями сарацинских купцов. Начала свою жатву от портовых кабаков и постоялых дворов. Потом, через рынки, пробралась в центр. Из центра, с зажиточными беженцами, перекинулась на окраины города. Подчистила народец в трущобах. Разошлась по предместьям. Не щадила никого: богатый ты или бедный, ревностный католик или иудей. Убелённый сединами глава семейства или несмышлёный младенец. Чёрной напасти было всё равно. Заболевшие очень быстро сгорали, покрытые вскрывающимися гноем язвами. Смерть наступала через несколько дней. Трупы поначалу даже успевали вывозить за городскую черту. Особые команды из тюремной братии, подбадриваемые пиками городской стражи, стаскивали тела в огромные кучи. Присланные монастырём послушники, наскоро читали заупокойную, после чего заражённых предавали очистительному огню. Над городом стоял стон ещё живых горожан, и смрад от сгоревших трупов покойников.
По непонятной ему самому причине, болезнь не тронула Жака. К девятнадцати годам, это была вторая удача в его короткой жизни. Первая случилась, когда королевские охотники за рекрутами не заинтересовались тщедушным пареньком, который в свои неполные семнадцать, выглядел на три года младше. Так он избежал невесёлой участи сложить голову во славу французской короны.
В последний момент, когда солдаты герцога уже почти захлопнули ворота, ему удалось выскользнуть из Марселя. Получилось спрятаться в телеге торговца тканями — Сизого Пьера. Лавочник сунул капитану стражи серебряную монету. И тот «не обратил внимание», как повозка, запряжённая двумя волами, проехала под воротами. Грохоча по мостовой, она пересекла городской ров. И размеренно поползла в сторону ближайшего хутора.
До последнего, Жак не мог поверить, что выбрался из этого ада. Пришлось пообещать старшей дочке лавочника, Кривой Луизе, что он на ней непременно женится. Надо только, чтобы они вместе сбежали из Марселя, и поселились где-нибудь в деревне. У них будет и хозяйство с курочками, и детки, и дом - полная чаша. Сама Луиза, сейчас восседала в повозке, на огромном сундуке с тканями. Мечтательно закатив глаза, она поглаживала край покрывала. Под покрывалом же сжался в комок, парализованный страхом, будущий «жених».
Через пару часов, дорога втянулась в лес и запетляла между деревьями. Вдруг, телегу сильно тряхнуло. Волы встали. Лавочник помянул чёрта и каретного мастера. Который так и не научился, на старости лет, делать круглые колёса на своих колымагах. Луиза соскользнула с крышки сундука и ухватилась за покрывало, под которым прятался несчастный беглец. Пьер обернулся на шум и встретился с парнем глаза в глаза. Лицо его налилось кровью, вены на мощных предплечьях вздулись:
- Ты что здесь делаешь, пёсий сын!?
Жак не ответил, только сильнее сжался клубком, в ожидании неминуемого удара. Но тут, между ним и разгневанным папашей, встала его будущая «жёнушка». Одной рукой она уперлась отцу в грудь, другой пыталась прикрыть парня зажатым в кулаке покрывалом. И затараторила испуганным, тонким голоском:
- Ой папа, ой не надо... Мы любим друг друга... Нам сам господь благоволит... Мы хотим пожениться... Мы обязательно поженимся. Ты должен нас благословить… Ой, не надо...
И без того одутловатое, нездорово-красное лицо лавочника побагровело:
- Так это что, твой полюбовничек!?? Грязная, кабацкая подстилка!!!
И без замаха, снизу - зарядил в голову дочери огромным, волосатым кулаком. Тело девушки выгнулось от удара, завалилось. Падая, она попала виском об угол, кованого железом сундука.
Наступила тишина. Младшие дети, возившиеся до этого в корме повозки, затихли. Их чёрные бусинки-глаза с недоумением смотрели на грозного папу и обмякшую около сундука, старшую сестру. В её помертвевших, открытых глазах плескался страх. Растрепавшиеся волосы приоткрыли шею. Жак с ужасом увидел лиловые, неровные пятна на белой коже. Он почувствовал, совсем рядом, присутствие Чёрной смерти. Уж на неё, за последние месяцы, он насмотрелся вдосталь.
Луиза уже была больна, когда её отец собрался бежать из города. Накануне, он сам отвёз к площади тело умершей жены. До сих пор, в душе жгли нестерпимой болью её наполненные страданием голубые глаза. Она молила: «Спаси, спаси наших ангелочков. Бегите, бегите как можно дальше от этой страшной напасти». Девушка видела и понимала всё. Обняв младших братьев, сидела она у окна. Наблюдая, как вывозят завёрнутой в похоронный саван её маму. Сама ещё не ощущала гибельных симптомов, прятала кожу под волосами и одеждой. Надеялась на чудо, на исцеление. Истово молилась: не могла поверить, что обречена. Так же, как и собственная мать, оставившая в этом мире ещё одного вдовца и трёх сирот. Но, дни её были сочтены. Через сутки-двое она бы с трудом смогла передвигаться. Пятна, превратились бы в наполненные гноем волдыри. Чума не особо долго возится с попавшими в её когтистые лапы. Страдая от сухого жара, ещё через пару дней, она отдала бы богу свою юную душу.
Сизый Пьер замер, глядя на Луизу. Не веря в произошедшее, он опустил глаза на свои огромные руки. Ладони его сжимались и разжимались, в такт бешено грохочущему сердцу. Дыхание шумно вырывалось из горла, из глаз градом текли крупные слёзы. Жак пошевелился и начал осторожно перемещаться к краю повозки, не сводя глаз с лавочника. Через миг, он уже бежал прочь, не разбирая дороги. Прямо через лес, спотыкаясь о корни деревьев и валежник. Как будто, все дьяволы ада гнались за ним вслед. Наконец, обессилев, он упал на колени. Упёрся головой в поваленный бурей ствол старого вяза. Стало вдруг всё равно: парень завалился на бок, опёрся спиной о дерево и подогнул колени к груди. Через минуту, он уже крепко спал, осознав что спасён. Слишком многое пришлось пережить ему в этот день.
Никто его не преследовал. Лавочник Пьер, так и остался недвижим на крышке сундука, прижав к себе мёртвое тело дочери. По его согбенной, богатырской спине, волнами пробегали спазмы глухих рыданий. Испуганные сыновья, не решались подойти. И только тихо хныкали в углу телеги, обнявшись. Два упряжных вола, равнодушно глядели по сторонам, ожидая кнута возничего на продолжение пути. Разыгравшаяся за их спинами драма, была им глубоко безразлична…
Жак был третьим сыном известного в Марселе шорника - «папаши Дюпре». Вместе с братьями, он сызмальства учился ремеслу производства конской упряжи. В четырнадцать, его отдали на обучение к соседу, синьору Манчини, в гончарную мастерскую. Отец решил, что семейный бизнес унаследуют только два старших сына. А младший, поищет свою долю сам. Горшечник, старый итальянец, оказался человеком незлобивым. Хотя, под горячую руку, мог и приложить тростью поперёк спины. Но парень был на него не в обиде, что за наука без тумаков? Изо дня в день, постигал он премудрости изготовления глиняной посуды. Жил в каморке, под лестницей, с ещё одним подмастерьем. Иногда, ходил в гости к отцу с братьями.
Так и прошла бы по накатанной его жизнь, в славном городе Марселе. Обучился бы ремеслу, поднакопил деньжат. Женился на девушке из приличной семьи. Да вон, хоть на Луизе, дочке лавочника. Даже война с Испанией, обошла его стороной. Дальше своя мастерская, членство в гильдии, почётная старость, в окружении множества внуков. Сытая и размеренная жизнь. О чём ещё может мечтать человек? А ещё, Жак до одури боялся собак. Шавок бродячих в городе было немного. Горожане собак не заводили, а по помойкам их быстро отлавливали бродяги из городских трущоб. Со вполне понятными, гастрономическими целями. Но, даже встречаясь на улице, с этими боязливыми, облезлыми созданиями, он всегда старался перейти на другую сторону. Была этому причина.
Следующая глава: