Дорогие друзья, по многочисленным просьбам пользователей наш патриотический марафон продолжится до 9 мая.
Предоставляю слово участнику войны Пережогину Николаю Алексеевичу.
Родился Николай Алексеевич 26 ноября 1924 года в селе Долговке в зажиточной семье. Родители до войны работали в колхозе «Красный Урал».
С началом войны отец работал в колхозе бригадиром, затем был взят на фронт в декабре 1942 года и пропал без вести в ноябре 1943-го. Николай Пережогин закончил курсы шоферов, работал в колхозе «Красный Урал». В войну заболел тифом и был снят с военного учёта. Но потом выздоровел, и в 1944 году его призвали в армию. Сначала отправили в Чебаркуль, в учебную часть. Учили бегать, ползать по-пластунски. Потом повезли на фронт.
Из воспоминаний Пережогина Н.А.:( записала О.А.Тельминова)
«Сначала нашу часть отправили под Кенигсберг. Вырыли мы окопы, а метрах в двухстах от нас – окопы немцев. Отчаянно дрались немцы за Кенигсберг. Навалились они на нас, выбили из окопов, полевую кухню разбили. Нас тогда, оставшихся в живых, присоединили к другой части, посадили в вагоны и отправили на юг, в Польшу…»
Воевал Пережогин Н.А. в 1017 стрелковом полку, был первым номером пулемётного расчёта. Вспоминает Николай Алексеевич, как с боями шли они по польской земле, освобождая города и сёла. Запомнилось, когда освобождали из концлагерей наших девчонок, угнанных в рабство. Ужасы фашистского плена рассказывали девчата солдатам: угоняли их 13 – 14-летних на чужбину, заставляли против наших окопы рыть, кормили бурдой раз в день, издевались, били. Тех же, кто сильно ослабел, отправляли в печи крематория. И когда освобождали девчат, они радовались, смеялись и плакали.
Получил Николай Алексеевич тяжёлое ранение и увечье 27 января 1945 года между Краковом и Варшавой, в районе городка Бензин, в 200 км от границы с Германией. Вот как об этом вспоминает он сам:
«…Помню местечко такое, типа хуторка, несколько домиков, церквушка, речка дугой изгибалась, по ту сторону речки – высотка. На ней немцы закрепились. Наша задача: немцев из селения выбить, высотку взять. Командиром у нас был татарин, не помню его фамилию, злой был, людей не жалел, на верную смерть под пули гнал, всё вперёд и вперёд. А немцы с высотки как траву наших косят. Что делать? Решено было под огнём переправляться на тот берег. Каркас для переправы обычно сколачивали заранее. Потом лишь колья вобьём, доски пробросим и пошли по одному! А немцы из местечка зашли к нам в тыл и взяли нас в клещи. Спереди немцы и сзади немцы. Ох, и здорово зажали они нас у реки! Да и погодка ещё та: снега не больше 10 см и тот мокрый, и вода тут, и грязь – всё вместе. Столько ребят полегло на этой кровавой переправе!.. А командир всё нас в атаку бросает на высотку эту проклятую. Хотел в атаку нас поднять, только встал, крикнул: «За Родину! За Сталина!» и – взрыв! Не стало у нас командира… Вместо него другой офицер принял командование, этот решил высоту пока не брать, отступить, дождаться подхода главных сил. Мой расчёт остался прикрывать отход. Залегли мы с напарником за крайним домиком у реки, отрезаем немцев от наших. Отошли наши. Я отослал напарника, сам чуть задержался ещё. Наконец, и мне пришла пора уходить. И вот тут-то прилетела мне от снайпера разрывная пуля, прямо в коленную чашечку попала. Нет хуже разрывной пули, куда ни попадёт – везде нагадит. И тут: попала мне в чашечку, в ней – только маленькая дырочка, а сустав раздробило, ногу почти оторвало, болтаются обрывки сосудов и кожи. А немцы на хуторок в атаку пошли и заняли его. А мне, что ж, отходить надо как-то, попадать немцам в руки на верную смерть мне тоже не улыбалось и я, оставив у пулемёта даже свои фланелевые варежки (мы тёплых и вязаных в глаза не видывали, которые, как говорят, из тыла присылали), тихонько пополз. Три дома кое-как миновал, чуть сознание не теряя при каждом усилии, и заполз за крайний пятистен. Глухая стена была с этой стороны, только дальше – сени, а в нём окошечко маленькое было. В этом доме как раз немцы расположились. Разговор их был хорошо слышен. Лежу я под стеной, достал бинты и, пока совсем не обессилел и не истёк кровью, перебинтовал ногу. Сил нет. Периодически сознание теряю. А потом наша артподготовка началась. И после неё наши в атаку пошли. Немцы из окошка сеней стреляли по нашим. Я снова впал в забытьё, а когда очнулся, вижу – свои кругом. Я кричу: «Санитары! Санитары!» Или это я только думал, что кричал, может, на деле-то шептал только. Долго ко мне никто не подходил, потом всё же подошли, видят: живой. В этот же дом меня и затащили: окна толью забиты, буржуйка стоит, на голой кровати солома набросана. На кровати лежит тяжелораненый, тоже мой однополчанин, он, когда командир-татарин был убит взрывом, ближе всех к нему был, хоть и прикрылся телом командира, а все ж таки ему сильно спину осколками посекло. Мне бросили солому на пол, положили. Оставили нас ребята, а сами пошли дальше в наступление…»
Тогда между русским командованием и поляками был договор: раненых поляки увозят до госпиталя сами. Но пока в доме солдаты лежали одни. Ночью пришли хозяева. Увидели солдат, залопотали: «А, русска брат! Ура!». Хозяйка быстро затопила печь, принесла откуда-то по кружке молока и кусочку хлеба. А чуть свет нашли хозяева лошадь, и отправили солдат в больницу. А как стало чуть легче – в советский полевой госпиталь.
Пережогин Н.А. выписался из госпиталя 24 августа 1945 года инвалидом 1-й группы. Домой приехал в сентябре.
Работал на разных работах. Большую жизнь прожил вместе с женой Анной Гавриловной. Детей нет.
Награды: орден Красной Звезды, юбилейные. К 40-летию Победы в 1985 году вручен орден Отечественной войны 1 степени.
Умер 4 сентября 2007 года. Похоронен на кладбище села Долговка.