Автор - Владислав Кожин, главный хранитель ГБУК РК «Крымский литературно-художественный мемориальный музей-заповедник»
В фондах ГБУК РК «Крымский литературно-художественный мемориальный музей заповедник» хранится уникальная фотокарточка на визитном паспарту. Данное поступление стало результатом поисковой работы по комплектованию фондов автором данной заметки совместно с заведующей отделом «Чехов и Крым» Т. Г. Невмержицкой.
На фото в овале запечатлён мужчина выразительной внешности: острый, пронзительный взгляд его устремлен вдаль, пышные вьющиеся волосы убраны назад, но одна непослушная прядь ниспадает на лоб. Острый «бурбонский» нос окаймляют темные усы, завитые «штопором», концами вверх. Одежда модели безупречна: тёмный костюм со светлым отложным воротником застёгнут на одну пуговицу. На шее – светлый галстук-бабочка. Всё говорит о том, что перед нами большой артист.
Дмитрий Андреевич Усатов (1844-1913), известный в дореволюционной России тенор (к слову, его фамилия упоминается Чеховым в рассказе «Исповедь»). Он был и талантливым педагогом, и невероятно колоритным человеком в жизни, а главное - ялтинцем.
Именно Усатову принадлежит «огранка» великого русского самородка – Шаляпина. В книге «Страницы моей жизни», прославленный бас так приводит сцену знакомства со своим учителем: «Давно уже сослуживцы мои говорили мне, что у меня хороший голос и что мне следовало бы поучиться петь у местного профессора пения Усатова, бывшего артиста императорских театров. И вот, в день отъезда из Тифлиса, я вдруг решил:
- Пойду к Усатову! Чем я рискую?
Пошел. Когда меня впустили в квартиру певца, прежде всего под ноги мне бросилась стая мопсов, а за ними явился человечек низенького роста, круглый, с закрученными усами опереточного разбойника и досиня бритым лицом.
- Вам что угодно? - не очень ласково спросил он. Я объяснил.
- Ну, что ж, давайте покричим!
Он пригласил меня в зал, сел за рояль и заставил меня сделать несколько арпеджий.
Голос мой звучал хорошо.
- Так. А не поете ли вы что-нибудь оперное?
Так как я воображал, что у меня баритон, то предложил спеть арию Валентина. Запел. Но когда, взяв высокую ноту, я стал держать фермато, профессор, перестав играть, пребольно ткнул меня пальцем в бок. Я оборвал ноту. Наступило молчание. Усатов смотрел на клавиши, я на него – и думал, что все это очень плохо. Пауза была мучительная. Наконец, не стерпев, я спросил:
- Что же, можно мне учиться петь?
Усатов взглянул на меня и твердо ответил:
- Должно.
Сразу повеселев, я рассказал ему, что вот - собираюсь ехать в Казань петь в опере, буду получать там 100 рублей; за пять месяцев получу 500 рублей; сто проживу, а четыреста останутся, и с этими деньгами я ворочусь в Тифлис, чтобы учиться петь.
Но он сказал мне:
- Бросьте все это! Ничего вы не скопите! Да еще едва ли и заплатят вам! Знаю я эти дела! Оставайтесь здесь и учитесь у меня. Денег за учение я не возьму с вас. Я был поражен. Впервые видел я такое отношение к человеку»
Шаляпин всю жизнь боготворил и почитал своего первого и единственного настоящего учителя; человека, по сути, ставшего для молодого талантливого парня из провинции кем-то вроде отца, вроде наставника. Он воспитал в Шаляпине джентльмена в опере и в жизни, не уничтожив уникальность его личности.
«Слыша, что голос ученика начинает слабеть – писал Ф. И. Шаляпин, – Усатов наотмашь бил ученика в грудь и кричал:
- Опирайте, черт вас возьми! Опирайте!
Я долго не мог понять, что это значит – «опирайте». Оказалось, надобно было опирать звук на дыхание, концентрировать его. Увлеченный работой в кружке, я стал учиться менее усердно и частенько выучивал уроки не очень твердо. В этих случаях я прибегал к такой уловке: ставил на фортепьяно раскрытые ноты, а сам, отойдя в сторону, скашивал глаза и читал с листа. Но Усатов заметил это и однажды ловко встал между нотами и мною, закрыв их. Я перестал петь. Тогда он бесцеремонно начал колотить меня палкой приговаривая:
- Лодырь, лодырь, ничего не делаешь! <…>
Но однажды я так рассердил его, что он швырнул в меня нотами и закричал неистово:
- Вылезай, черт проклятый! Вылезай, я тебя понял!
Я вышел. Он с наслаждением отколотил меня палкой, и мы снова начали урок. Впоследствии, встречаясь с ним, мы вспоминали эти уроки палкой и оба хохотали»
Шаляпин легко рисует нам портрет живого, вспыльчивого, подвижного как ртуть человека, подлинного итальянца (как можно было бы подумать!) и в той же мере истинно русского человека – хлебосольного хозяина, певца, иконы оперного мира 1870-1880-х годов. Кроме того, Усатов являлся автором более 50 русских песен и романсов.
Десятилетия спустя, прославленный, всемирно известный певец навещал своего старого учителя в Ялте, где тот доживал свой век, вращаясь в кругах ялтинской интеллигенции, отстаивая интересы города в прениях Городской думы, куда неоднократно избирался. В Ялте знакомыми Усатова стали композиторы В. И. Ребиков и А. С. Спендиаров, писатели Максим Горький и Антон Чехов, который бывал у Усатова на обедах.
На дачу «Омюр», где полгода прожил Чехов, Усатов приходил, чтобы обсудить с хозяйкой, Капитолиной Михайловной, новый рассказ «Душечка», написанный в этом самом доме. Позже, Капитолина Михайловна писала к Чехову 10 мая 1899 года: «Теперь вся Ялта <…> читает. Даже Усатов между тешкой у себя и пельменями у меня читал «Душечку» впопыхах и, прочитав ее, все-таки не смягчился нравом и по-прежнему громит, и ругается, хотя уверяет, что она произвела на него впечатление и что все мужчины — подлецы, а все женщины — прелестные создания».
Казалось бы, история запечатлела достаточный «портрет» этого неординарного человека. Помимо описаний, сохранились и многочисленные фотографии, рукописи. И всё же вглядимся ещё раз в фотографию: это типаж трубадура Манрико или Мазаньелло, типаж Отелло и Радамеса… Однако, в собрании «Государственный мемориальный музыкальный музей-заповедник П. И. Чайковского» хранится фотография, запечатлевшая Д. А. Усатова в роли Ленского в опере П. И. Чайковского «Евгений Онегин» – это, можно сказать, премьерный снимок. Именно Усатов сформировал сценический образ Ленского, и первый пропел со сцены Императорского Большого театра строчки, ставшие крылатыми: «Куда, куда вы удалились…». Тенор запечатлён без усов, но с бакенбардами. В образе Ленского, безвременно погибшего на дуэли поэта, угадывается образ его создателя: вот тот же дуб, та же накидка, тот же мотив. Здесь Усатов другой – такой, каким должен быть Неморино, граф Альмавива или Надир.
Но всё же, неужели, кроме фотографий, фрагментов театральных костюмов или пачек писем ничего не осталось? А как же голос? Интересную находку удалось нам сделать в аудиоархиве «Santa Barbara Library», Калифорния, США. В их депозитарии хранятся тысячи восковых цилиндров для фонографа (валиков, или, как их называют по-научному - фоноваликов) со всех концов света. Здесь есть записи 1889-1890-х годов. Как показало время, восковые цилиндры – самый первый, и довольно прочный звуковой носитель. Они позволяют совершить настоящее путешествие в прошлое, а вернее – будто бы из волшебного зеркала, достать и оживить фрагмент прошлого здесь и сейчас. Достаточно только аккуратно завести аппарат…
Несмотря на прошедшие долгие годы, многие из цилиндров сохранились прекрасно и доносят до нас голоса минувшего практически без искажений. Сомнительно, что люди, записавшие свой голос, думали о том, что он просуществует так долго. Их уже давным-давно нет, нет их детей, внуков, правнуков и ещё нескольких поколений, а вот валик вращается, и голос, увековеченный в воске – живёт. Живёт и поёт!
Итак, на одном цилиндре из коричневого воска (такие были основными для 1890-х годов) сделана запись «Di quella pira». Это знаменитая стретта Манрико из оперы Джузеппе Верди «Трубадур». Голос тенора записан в сопровождении фортепиано. Сколько огня, металла и бравады в этом голосе! Несмотря на искажения, легко представить себе того человека, о котором писал Шаляпин – невысокого, полноватого, держащегося с особенным достоинством и подвижного, как ртуть. Действительно, на цилиндре процарапана штихелем надпись – так делали обыкновенно, – «Dr. D. Ousatoff. Il Trovatore. Di quella pira», что исключает всяческие сомнения. По формату записи и манере объявления перед записью (в то время это обычно делал инженер компании) можно заключить, что запись сделана в 1890-1891 годах.
К сожалению, пока не ясно, где и как запись была произведена – прибыл ли инженер с фонографом в Тифлис, где в это время жил Усатов, а потом увёз цилиндры с голосом, либо Усатов записался сам (как говорили в позапрошлом веке «напел валик»), в рабочей поездке по Европе. Остаётся только гадать, но одно можно сказать наверняка: волнительно и волнующе слышать вновь живой и весёлый голос человека, который жил больше ста лет назад, человека, которого уважал и с которым общался Чехов. Волнительно слышать голос артиста, который открыл для всего мира истинный могучий талант Фёдора Шаляпина.
(QR-код из приложения)