Психически больной японец Тадао Ватанабэ, которого капитану Левшину следовало сопроводить в Харьков, был высоким, худым и прямым, как палка. Несмотря на тощее лицо и узкие плечи, выглядел недужный солидно, даже основательно. Носил модную редкую бороденку, вроде тех, что отпускают рукоположенные диаконы, отделяясь таким нехитрым способом от вчерашних собратьев семинаристов. Имел залысину, но изысканную, такую, что исподволь само всплыло – “за мудрость бог ему лба прибавил”. Явился в безупречном черном костюме и белой сорочке, в остроносых надраенных до зеркального блеска туфлях. Эти японцы – такие пижоны!
– Кто его так вырядил? – спросил у шефа Левшин, и сразу пояснил смысл вопроса: – Вы представляете, как он будет выглядеть после нашего недельного путешествия?
– Понятное дело, что не я, – усмехнулся полковник. – Пройдете таможню во Владивостоке, переоденешь его во что-нибудь. Чеки сохрани – оплатим.
– И все-таки самолетом было бы, а, – снова начал Семен, но был прерван шефом:
– Да что ты заладил – «самолетом, самолетом». Спасибо, что разрешили офицерский проездной оформить. Нет, ну если тебе невтерпеж, то ради бога – можешь и самолетом. Но за свой счет!
Левшин промолчал. Система всегда до смешного проста и понятна: хочешь сэкономить время – трать деньги. Решишься – получишь эффект домино: досрочная регистрация в Харькове урежет и командировочные, и суточные, что положены на японца, а это тоже сумма.
С самого начала поручение показалось Семену каким-то недоразумением. Он, офицер восьмого отдела, контрразведчик с хорошей репутацией, вдруг – то ли конвоир, то ли санитар. В общем, душехранитель шизанутого японца, возомнившего себя известным русским представителем антинауки. Вдобавок, везти его надо через всю страну, и куда!.. Нет, не в «Шарашку», где когда-то сидели Королев и Солженицын, а в самое, по мнению Левшина, унылое и ненужное на земле место – в «Хибару» – Харьковский исследовательский институт имени Блаватской, принявший в 1946 году трофейные материалы немецкой «Аненербе» и эстафету «Тайной доктрины».
– Эй, Моше Натанович! – окликнул полковник японца, и тут же проговорил тихо: – Или как к тебе обращаться, шут знает, – вновь повысил голос: – Идите сюда! К нам!
– Это он что ли, Моше Натанович? – усмехнулся Семен.
– Только на это имя и откликается. Он, понимаешь ли, как бы русский. Даже прикартавливает, как…
– Как Ленин, – вставил Левшин.
– Язык твой, Семен – враг твой! – погрозил пальцем шеф. – Сейчас подойдет, сам определишь – Ленин или аптекарь с Привоза.
– У меня, между прочим, очень неплохой слух, товарищи военные, – находясь еще в десятке шагов, заговорил японец. – А будучи знаком с Владимиром Ильичем лично, я имею возможность свидетельствовать, что упомянутый аптекарь с Привоза излагал мысль более художественно и менее ядовито. Я к вашим услугам, товарищи.
Левшин застыл в крайнем удивлении. Начальник восьмого отдела Хиросимского гарнизона конфузливо улыбнулся, развел руками, мол, простите, что обсуждаем.
– А это и есть тот самый капитан Левшин, – поздоровавшись с полковником, догадался японец. – Вы бы рот прикрыли, Семен Павлович, а то неудобно как-то: пялятся, будто нас гец покусал.
«Тадао Ватанабэ. Родился в Хиросиме (Япония) 8 июля 1974 года. Тридцать девять лет. Вдовец. Последнее место работы – метрополитен города Хиросима, машинист поезда. Перенес обширный инфаркт миокарда, после чего проявилось диссоциативное расстройство идентичности с полным изменением поведенческих факторов, приобретением новых языковых знаний, структурным изменением способов анализа и оценки внешней информации…», – Левшин листал досье, пока комендантский УАЗик сглаживал колесами ухабистые километры от Хиросимы к порту Канадзава.
«Блантер, Моше Натанович. Родился в Одессе 9 сентября 1896 года… С 1944 года координировал действия служб НКВД в поиске на оккупированных территориях артефактов и письменных материалов отдела третьего рейха «Аненербе», планировал и руководил организацией перемещения ценностей на территорию Советского Союза. Погиб 13 апреля 1946 года во время бандитского нападения на транспорт с очередным грузом. Личности нападавших установлены не были».
Левшину очень не хотелось, чтобы на таможне случился какой-нибудь конфуз. Случай редкого заболевания засекретили. У больного был обычный загранпаспорт, выданный ОВиРом Народной республики Япония, но в состоянии «диссоциативного расстройства» на родном языке Ватанабэ изъясняться не мог.
Обошлось. Молча подали паспорта, молча приняли.
За все время путешествия на пароме общение Семена с подопечным сводилось к одному: «Пока мы не в Союзе, молчите, пожалуйста, словно вы глухонемой», – то и дело повторял он.
Во Владивостоке стало проще: и языковые познания, и внешний вид человека быстро теряли значение, когда раскрывалась, обернутая красным ледерином, «корочка» особиста Левшина. «И будь ты хоть негром преклонных годов» в тебе признают и хохла, и бульбаша, и кацапа, даже если ты узкоглазый, фамилия твоя – Ватанабэ, а псевдоотчество – Натанович. Таможенник не нуждался в размахивании кумачом.
– Коннитива. Проходите, пожалуйста, – изрек он японцу, лишь мельком оценив ожидающего чуть поодаль Левшина.
До отправления поезда оставалось около полутора часов, провести которые на ногах казалось не самым лучшим времяпрепровождением. В зале ожидания вокзала оказалось многолюдно, но двоим путешественникам удалось найти свободные места у выхода на перрон. Минут через двадцать в кресло напротив Ватанабэ уселся странного вида старичок. Ему под семьдесят, шевелюра – а ля Эйнштейн, аккуратная седая бородка, круглые очки в тонкой золоченой оправе. При нем резная черного дерева трость с костяной рукоятью и кожаный портфель с двумя кодовыми замками на клапане. Проходя к свободному креслу, он несколько старомодно извинился. Левшин припомнил, что видел его на пароме, о чем и спросил.
– О, да. Я, кажется, тоже вас припоминаю, – заговорил сосед. – Вот, экстренно возвращаюсь в Москву. Вызвали. Был на открытии второй очереди автозавода в Нагоя. Вы, должно быть, знаете, что японцы собирают наши ЗиЛы с правым расположением руля. Теперь вот разработали собственную модель – «Тойота» назвали.
Завязался разговор об автомобилях, погоде и климате в целом, о бане, рыбалке, запахе хвои в сосновом бору – обо всем, что взбредало в голову. Старик обратил внимание на несоответствие внешности и говора Ватанабэ, на что получил лаконичный ответ Моше Натановича:
– Одесса – портовый город, но я люблю свою маму.
Старичок ушел минут за пятнадцать до начала посадки. Достал из портфеля баночку монпансье, угостил новых знакомых, бросил газету, и ушел.
Ватанабэ-Блантер наотрез отказался сменить свой вычурный прикид на брендовые китайские джинсы, толстовку и кроссовки, которые с помощью «чудесного кумача» раздобыл Левшин.
– Не могу в этом барахле на людях. Таки – да, видел – ходят, а мне не дано, уж простите великодушно, но я лучше халатик наброшу, – проговорил Моше Натанович.
Халатом оказалось отличного качества кимоно, которое недужный японец и надел, едва путники обрели долгожданные места в купе «СВ» вагона: предвидя повышенный интерес к своему спутнику, Семен решил купить себе крупицу покоя, доплатив разницу к проездным.
Ужинали прямо в купе тем, что состряпали для голодных пассажиров повара «Кулинарии №1» Владивостокской райпотребкооперации. В сервировку входило: жареная рыба, укутанная в серую вторичную бумагу, рядом на газете котлеты «по-киевски», вареные яйца и черный хлеб. Салат оливье был навален в стеклянную банку из-под яблочного повидла. Запивали грузинским чаем из граненых стаканов, болтающихся в подстаканниках, как буй при слабом бризе. Говорили о русской и украинской кухне. Ватанабэ-Блантер мечтал о домашнем борще со сметаной, и чтоб непременно поглодать мясистый мозговой мосол. Левшин всеми фибрами желал холодной окрошки.
Вскоре Семен почувствовал себя сыто и умиротворенно, он уже свыкся величать японца на русский лад, но все же едва не поперхнулся, когда облаченный в кимоно Ватанабэ вдруг сказал:
– Вы, Семен Павлович, наверное, больны вопросом – зачем на ваш тухес весь этот гембель? А я отвечу так: Сегодня здесь моя персона, а завтра к нам подсядет Никола Милутинович Тесла или, на худой конец, Исаак Исаакович Ньютон. Доступно излагаю? Есть тут, конечно, незначительный нюанс – а оно им надо?
Левшин задумался. Он не верил в загробную жизнь, считал Ватанабэ кем-то, вроде тех, что именуют себя Наполеонами, но при этом делят палату с самопровозглашенными Кутузовыми, а иногда и поручиками Ржевскими, поэтому первое, что мелькнуло – «самолетом было бы гораздо лучше».
– Вы хотите сказать, что, к примеру, подрасстрельного можно выдворить из тела, и вселить в него любого из умерших?
– Ну, насчет любого, это вы загнули, голубчик. Но некоторых – вполне можно.
Левшин смотрел, как мелькают за окном деревья, как белеет туманной дымкой заросшая камышом топь. И в эту минуту все происходящее вдруг обрело смысл, выстроилось по полочкам, стало простым и очевидным. Харьковчане, так же, как и он сам, не очень-то верили Ватанабэ, но и не спешили отвергнуть, тем более что случай действительно крайне редкий – медики сказали, что за всю историю документировано около двух сотен подобных заболеваний. Отсюда и все эти «тормоза». Да, и засекретили эту историю, вероятнее всего, чтобы избежать насмешек в зарубежной прессе, что мол, русские повелись на бредятину шизофреника.
– Скажу вам больше, – продолжил японец. – До декабря сорок третьего немецкая ядерная программа делала бег на месте, но уже первого июня сорок четвертого немчура устроила атомный цорес на английском берегу Ламанша, гамузом уничтожив ударную группировку коалиции. Ничего, голубчик, не бывает вдруг! Я работал с бумагами по этой теме, и знаю кого «Аненербе» выудило из иного мира, чтобы паранойя Адольфа Алоисовича фюрера стала былью.
Левшин не стал возражать. Он просто достал бутылку «Ситра», ловко сковырнул чайной ложкой пробку, налил себе и спутнику.
– Ваше здоровье! – словно тост, произнес Семен, вылил газировку в рот, затем выбил сигарету из аккуратно надорванной пачки «Новостей», и вышел из купе.
В пустом тамбуре Семен уселся на откидной стул, прикурил. Перестук колесных пар, покачивание состава за всю свою долгую жизнь намотавшего на оси не одну сотню тысяч километров, напомнили Левшину о другом попутчике с академическими регалиями. «Все железо и на Земле, и в космосе – это следы умерших звезд, взрывов сверхновых, а золото – подарок пульсара», – доказывал подвыпивший бородатый очкарик. Тогда Семен так же встал, почал бутылку, но коньяку, выпил, и вышел в тамбур – курить и слушать скрип и стоны «давно почивших звезд».
Гася окурок в пепельнице, Левшин ощутил чей-то взгляд. Посмотрев на угольно-черное оконное стекло, кроме собственного отражения позади себя увидел силуэт, отдаленно напоминающий того самого бородатого астрофизика, что так лихо опустошил бутылку Кизлярского. Тонким ручейком по спине пробежали мурашки. «Ничего, голубчик, не бывает вдруг!», – будто вновь повторил японец.
– Твою мать! – выругался Левшин, резким движением отворил дверь, и со словами «спать, спать», поспешил в купе.
К радости Семена, Ватанабэ уже похрапывал на нижней полке. Лежал он в смешной позе – навзничь, лодыжка одной ноги подтянута к колену другой. В кимоно, со свернутой в трубочку газетой «Труд» в руке, он напоминал самурая с танто, застывшего при выполнении ката. Семен осторожно вынул газету из рук японца. Тусклого света лампы для чтения хватило, чтобы разглядеть на полосе некрологов бородатую физиономию того самого академика и подпись укрупненным шрифтом «лауреат… заслуженный… автор… погиб при странных обстоятельствах…». Левшин почувствовал, как холодная волна прошла от затылка до пяток, а лоб взмок. Первой мыслью было – выйти в тамбур: несмотря на табачный смрад, там, казалось, больше воздуха. Но, вспомнив о недавнем видении, передумал. Вместо этого вышел в коридор, дернул рукоять окна. Прохладный поток рванул занавеску, отблагодарив хлесткой пощечиной.
Левшин пытался рассуждать здраво. Он не покупал газету. Старичок, что сидел напротив в зале ожидания, уходя, оставил ее в кресле. Японец, похоже, взял. Семен предположил, что тогда-то он и мог мельком взглянуть на портрет покойного, но не предал этому значения, а когда подсознание само напомнило, начались галлюцинации. Доводы получились вполне удобоваримыми, потому капитан уверовал, что так оно и было.
Во сне Левшин убегал от своры собак. Грязные лохматые существа с горящими красными глазами гнались за ним по железнодорожной станции с множеством сортировочных путей. Проходящий поезд отбивал ритм на стыках рельс, а Семен все бежал и никак не мог найти укрытия от беспощадной травли. Лай нарастал, приближался. От страха и безвыходности Левшин решился ухватиться за поручень одного из вагонов товарняка. Скорость состава оставляла надежду на спасение. Семен ускорился, насколько хватило сил, протянул руку…
Кто-то дернул за штанину, и этот «кто-то» теперь лаял в лицо так, что Семен ощутил на себе брызги и дыхание. От отчаяния он взвыл.
У него реденькая «козлиная» бороденка на худом раскосом лице, черноволосая плешивая голова, длинные тонкие пальцы. Мелькнула мысль: «Это черт?».
Три быстрых движения, и рука «черта» заломлена за спину, а лицо уперто в пол. «Черт» застонал, заплакал и «залаял» так горько и жалобно, что защемило сердце.
– Ватанабэ? – окончательно проснувшись и осмотревшись, спросил Левшин.
Человек под ним заныл еще громче, запричитал еще жалобней, но по-японски.
– Японамать! – выдохнул Левшин. – И что мне теперь с тобой делать, немтырь раскосый?
Капитан поднялся сам и одним рывком за ворот кимоно поднял японца.
– Где Моше?! – жестко, как на допросе, спросил особист. – Зови мне Блантера, твою мать!
Этот тщедушный, болезненный, слабосильный человек смотрел на Левшина испуганно и удивленно. Он не понимал, что происходит и где находится. Он снова что-то запричитал на японском и умоляюще глядел в глаза русскому здоровяку.
Поняв, что добиться чего-либо внятного у хлюпика Ватанабэ невозможно, Левшин усадил его на постель, вынул из сумки и застегнул на запястье японца наручник, второй браслет защелкнул на металлической стойке столика.
– Сиди смирно. Подождем товарища Блантера, – приказал Семен, скорее для порядка.
Весь вид японца выражал недоумение, страх и покорность. Он что-то говорил, но робко, неуверенно, словно боялся навредить своему и без того незавидному положению. В конце концов, окончательно скис, осунулся и, забившись в угол, притих. Быть может, судя по беспримерному смирению, годы жизни своей он потратил на поиск “жития мирна и безгрешна”, но блага эти, увы, оказались иллюзорны.
Левшин ходил курить, стоял у открытого окна в коридоре, дремал за столиком купе, лежал на постели, заложив руки за голову. То, свидетелем чего он стал этой ночью, не давало покоя. В голове не укладывалось – как один и тот же человек мог быть настолько разным: совершенно, абсолютно! Блантер – доминантный архетип: динамичен, но спокоен, самоуверен – порой, чрезмерно. Ватанабэ – типичный слабак, слюнтяй, безвольный трус. С этой минуты Семен для себя окончательно разделил этих двух людей, волей судеб оказавшихся в одном теле.
Проснулся Левшин от знакомого картавого баритона Моше Натановича:
– Где ж вы, Семен Павлович, моду взяли спящего браслетами пристегивать? Как последнего биндюжника. Я сделал вам что-то поганое? Хотя бы намекните.
За окном светало. Левшин потянулся. На душе стало легко, словно он только что лично принял безоговорочную капитуляцию всех стран Оси одновременно.
– Доброе утро, Моше Натанович, – улыбнувшись, сказал Семен. – Как вы себя чувствуете?
– Вы что, второй сын у вашей мамы? – отозвался Блантер. – Я себя чувствую так же плохо, как Беня Шнеерзон в общественном туалете с авоськами в обеих руках. Сделайте мне облегчение, разомкните браслеты, а то я уже начну скулить как Трезор в пустыне.
– Вам не говорили, что вы слегка лунатик? – вместо ответа спросил Левшин.
– И из этой малости вы заключили, что справлять надобности мне нет нужды?
– А почему Трезор обязательно должен скулить в пустыне? – снимая с запястья подопечного наручник, не удержался от любопытства Левшин.
– Там нет ни единого дерева, – торопливо покидая купе, ответил Блантер.
Завтракали в вагоне-ресторане. Блантер, по случаю выхода в общество, облачился в свой вульгарно-безупречный черный костюм. Левшину пришлось из-за этого сменить футболку с надписью «Динамо» на сорочку-шотландку. Впрочем, дискомфорт Семен испытал не от этого. Как оказалось, через купе от них ехала семейная пара. На первый взгляд ничего примечательного, но опытный глаз разведчика засек нечто, заставившее внимательней отнестись к незнакомцам. Вскоре Левшин утвердился, что парочка занята не столько семейным общением – пусть то счастливым, как у молодоженов, или несчастным, как у супругов со стажем. Оба они то и дело бросали как бы случайные взгляды на Блантера, в то же время в отношении партнера соблюдали дистанцию: в жестах, в скованном, неловком ухаживании за столом, в том, как оба избегали прикосновений. Выходя из вагона-ресторана, Левшин придержал дверь под таким углом, чтобы в отражении тонированного стекла разглядеть парочку. Как и ожидалось – оба пялились на спины выходящих.
Весь день Блантер был редкостным занудой: то ему не нравились ресторанная «риба», то он предъявлял претензии покойному товарищу Микояну, придумавшему «фишверг», то еще что-нибудь, и всякий раз это была какая-то одесская ахинея, полная околесица, не стоящая внимания. Левшин нервничал, хотя и осознавал, что виной всему банальный недосып.
Вечером, когда Блантер, готовясь ко сну, принялся чистить зубы «Поморином», Левшин привычно стукнув пачкой «Новостей» о большой палец левой руки, выудил сигарету.
– Я в тамбур, – сказал он Моше Натановичу. – Спокойной ночи.
Тамбур вагона «СВ» всегда казался Семену эдаким Бермудским треугольником – он почти всегда пуст, но при этом прокурен не меньше, чем в битком набитом плацкартном.
Усевшись на откидной стул, Левшин принялся обдумывать план действий на тот случай, если ночью снова явится Ватанабэ. Встречаться с законным представителем тела своего подопечного Семен не желал, но кого может интересовать мнение сопровождающего особиста? Вариантов было два: под предлогом борьбы с лунатизмом вколоть Блантеру снотворного, что менее всего рекомендовали медики при отъезде из Хиросимы, или дождаться появления Ватанабэ, и снова, для его же блага, приковать несчастного к столу. Оба варианта имели как плюсы, так и минусы, но уставший Левшин склонялся к первому.
За окном замаячили огоньки небольшого разъезда. Всякий раз ночью, когда в пути встречались полустанки, Левшину становилось одновременно грустно и любопытно: как, чем живут люди вдали от такого привычного мира крупных городов? Но маленький, освещенный станционными фонарями, мирок проносился мимо, так и не поведав своих сокровенных тайн.
Протяжный гудок тепловоза отвлек от умиротворяющего созерцания «мирна жития». Загремел, засвистел, замельтешил светом полусонных купе встречный состав. И тут сквозь грохот «давно почивших звезд» Левшин услышал до боли знакомый зов: «Сема, Семушка! Домой!», – мама звала его точно также, как в детстве. Тогда соседские мальчишки посмеивались, дразнили – мол, иди, маменькин сынок, а то супчик остынет. Семен злился на мать, высказывал ей обиду.
«Здравствуй, Семушка», – послышалось совсем рядом.
Левшин обернулся. Перед ним стояла мама. Молодая, красивая, как тогда – двадцать лет назад, до того страшного приговора – рак.
– Мама, – проговорил Семен. – Мама, – повторил он. Ему хотелось броситься к ней, обнять, прижать к себе крепко-крепко, как тогда – в детстве, но он не решался: боялся даже шелохнуться, чтобы не улетучилось, не исчезло это ласкающее душу видение. – Живая!
«Пойдем, Семушка», – сказала мама. – «Пойдем, я покажу тебе наш новый дом».
Семен очнулся от того, что кто-то хлестал его по щекам. Сильно, больно. Дверь вагона была приоткрыта, по тамбуру «гулял» сквозняк.
– Ну что же вы, Семен Павлович, повелись на примитивные манипуляции сознанием? – приговаривал Моше Натанович, продолжая лупить Левшина по физиономии. – Не выгляни я в тамбур, вы бы сошли с поезда прямо без остановки, и убились бы, а оно вам надо?
– Что это было? – прохрипел Семен, скорее для того, чтобы остановить рукоприкладство.
– Поднимайтесь, пойдемте, голубчик, в купе. Мне есть, что рассказать вам по этому поводу.
– Уверен, что со времен коротких штанишек и пионерского галстука вы, Семен Павлович, знаете, как янки вернули немцам цорес сорок четвертого. Пятого января сорок шестого сбросили на Берлин тридцать килотонн в цепной реакции, – начал свой рассказ Блантер. – Я приехал в Берлин сразу после. Как раз в оригинальный русский праздник – Старый Новый год. Не буду рисовать картины ядерного бардака, скажу так – было сильно не по себе. Служил я тогда при вашем ведомстве, кем-то вроде ученого. Занимался поиском и вывозом в Харьков некоторых не очень научных, но вполне исправно работающих при правильном обращении, вещей. В одном Берлинском подземелье нашлось нечто. Бумаги. Много разных – нравственных и аморальных, умных, заумных и совсем безумных бумаг. Однако главная находка – это эзотерические знания с утонченной немецкой аккуратностью собранные в три рукописных фолианта в тысячу страниц каждый. Один фолиант, думаю, и по сей день хранится в институте Блаватской: я лично доставил книгу на кафедру оккультизма. Второй бесследно исчез где-то на территории Польши вместе с людьми, перевозившими его. Третий том и небольшую брошюру, описывающий методы призыва сущностей из субъективного мира в мир объективный. Они тоже в Харькове, но… Я успел их спрятать. За несколько часов до своего «большого перехода». Это было в апреле сорок шестого. Вы читали досье, Семен Павлович, понимаете о каком переходе речь. Не самая приятная процедура, скажу я вам.
– Зачем вы мне это рассказываете? – спросил Левшин. – Какое отношение это имеет к галлюцинациям?
– Большая часть утраченного в Польше тома посвящена методам воздействия на сущности объективного мира. Вас работали по немецкому учебнику, Семен Павлович.
– Откуда такая уверенность, Моше Натанович? – усмехнулся Левшин.
– Вы сами сказали, что я слегка лунатик. Прошлой ночью меня тоже работали, но с другой стороны, – объявил Блантер. – А это значит, что некая персона желает получить третий том, и эта персона едет в этом самом поезде.
За окном, как и прежде, мелькали деревья, туманная дымка опоясывала вершины сопок, пеленала пологие склоны, разливалась по долине. Левшин молча смотрел в окно. Выстроенная им ранее смысловая картина происходящего оказалась иллюзией. Новые факты, пусть и эзотерического характера, ломали, казавшийся стройным, логический ряд. Кому-то очень влиятельному была предпочтительна их поездка поездом через всю страну. Кому-то хотелось заполучить третий том немецкой оккультной писанины. Блантер – единственный, кто мог указать, где спрятана книга. Чтобы похитить Блантера, нужно убрать его – Левшина. И это пытались сделать, заставив Семена «сойти» с поезда на ходу. Злоумышленники рядом, поэтому… «Будь готов», – с совершенно серьезным видом, сказал Блантер. Клич пионеров, по его словам, был дан детям в первую очередь, как средство защиты. «Сильный человек, а вы, Семен, далеко не слабак, – объяснял Моше Натанович, – силой своего духа создает непреодолимый барьер». Снова испытать это на практике, Семен не точно хотел, но быть готовым, хотя и смутно представлял каким образом, несомненно, должен. Во всяком случае, до тех пор, пока загадочная «персона» не проявит себя в материальном виде. С сущностями во плоти Левшин разбираться умел быстро. Он уже прикидывал, к каким мерам физического воздействия прибегнуть, чтобы развязать языки подозрительному попутчику из купе номер три и его спутнице. Сдерживала Семена малая толика сомнения: вдруг, услышав из уст японца одесские интонации, соседствующее семейство всего лишь проявляет здоровое любопытство. И за столь малую провинность может поплатиться расквашенными носами или даже сломанными конечностями. Приходилось ждать следующего шага противной стороны.
К великой радости Моше Натановича, обед в вагоне-ресторане обошелся без «рибы». Подавали щи, бефстроганов с картофельным пюре, компот из сухофруктов. Семейная парочка опять тайком поглядывала на Блантера, а Левшин, не отрываясь от еды, пытался вычислять их намерения и способности. Супруги, ведь только с соответствующими штампами в паспортах разнополым разрешалось продавать билеты в двухместное купе, не походили на знатоков оккультизма, поэтому вряд ли могли устроить серию мистических атак. Они, скорее, командированные журналисты. Или, например, офицер политотдела в отпуске с женой, что, впрочем, не мешает ей быть журналисткой. Что касается отношений, то мало ли какая кошка могла пробежать между ними: не купленное вечернее платье или модные туфельки – это большая семейная трагедия, разлад и, иногда, битье посуды об пол. Левшин порадовался, что отложил крайние меры. Но если – не они, то кто? Вопрос оставался открытым, и сулил новые неприятности: вряд ли «персона», организовавшая это путешествие, добровольно откажется от своих планов.
– У вас несчастный вид, Семен Павлович, – едва начало вечереть, сказал Блантер. – Прилягте, вздремните, пока совсем не стемнело.
– Вы хотите сказать, что когда стемнеет, то я вряд ли смогу отдохнуть? – «ухватился» Семен за последнюю фразу.
– Очень может быть, – честно ответил Блантер. – В любом случае, вам лучше быть в форме – быть готовым.
Сопоставляя факты, Семен и сам предполагал, что следующая атака, как и предыдущие, будет предпринята с наступлением ночи.
– Ночь – это не просто отсутствие солнечного света, но и время сопряжения миров, когда в объективном мире повышается значение субъективных восприятий, и наоборот. Время, когда невозможное, чуть более возможно, – попытался объяснить Блантер.
– Понял, – выдохнул Левшин. – Последовательность Фибоначчи, число Фи, число Пи, и прочее… Не надо, прошу вас. Я уже выходил курить, пожалейте мое здоровье.
Блантер пожал плечами, мол, как желаете.
К совету Семен прислушался, но уснуть так и не смог. Ворочаясь в постели на верхней полке, он прокручивал варианты поведения при первых признаках галлюцинаций. По словам Блантера, призраки не обладают физической массой, поэтому не несут прямой угрозы, но по этой же причине им нельзя противопоставь грубую силу. Главное – не позволить одурачить себя, самому не сорваться в хаос субъективности, всеми силами цепляться за материальный мир, уповать на его законы. Впервые в жизни Левшин захотел, чтобы его кто-нибудь вырубил. Одним коротким ударом. И так, чтобы проваляться в отключке до самого утра. И никаких тебе видений.
От тяжелых раздумий Семена отвлек бой курантов. Вспомнилась новогодняя ночь на Дворцовой площади, цирк на Фонтанке: фанфары, иллюминация, эквилибристы, канатоходцы, клоуны… Веселый смех, снежки, катание с горки…
– Вы слышите, Моше Натанович? Куранты! – Семен хотел рассказать, как они с друзьями гуляли по ночному Ленинграду, как им было хорошо и весело в ту сказочную ночь.
Блантер молчал.
– Вы спите? – спросил Левшин, и, заглянув на нижнюю полку, обнаружил ее пустой. Еще более ужасало то, что в купе отсутствовал пол. Тусклый свет ламп для чтения позволял разглядеть мелькающие бетонные шпалы, вращающиеся оси колесных пар, шланги и кабели: все, то, что обычно скрыто листами стали, резины и линолеума.
– Вот гадина! – выкрикнул Семен. – Найду, падлу, изуродую! Тварь! – приговаривал он, осторожно переваливаясь на нижнюю полку.
– Этого не может быть в материальном мире! – вспомнив наставления Блантера, завопил Левшин.
– Паскуда, где моя обувь?!
Переборов страх, Семен медленно опускал ногу туда, где должен был быть пол.
– Ну, трындец тебе, маг гребаный! – выплеснул злобу Левшин, едва босая нога коснулась ворсистой поверхности, так и не ставшего видимым пола.
Семен выскочил в коридор, осмотрелся. Дверь, ведущая к левому тамбуру, была приоткрыта, а за ней как будто маячила чья-то тень. Не медля, Левшин бросился туда.
Тот, кто выставил ногу из купе номер три, знал в этом толк. У Семена не было ни единого шанса удержаться на ногах, а когда краткий его полет закончился приземлением на пузо плашмя, то правая рука мгновенно оказалась заломлена за спиной.
– Извини, ковбой, но нам мешать не надо, – услышал Семен женский голос. – Не беспокойся, японец у нас, а чародея сейчас доставят. Все хорошо, не дергайся.
Слова девицы не замедлили сбыться: дверь распахнулась, и в проеме головой вперед в полусогнутом виде появился старичок с шевелюрой а ля Эйнштейн – знакомец по залу ожидания, в сопровождении любопытного соседа по вагону.
– Ольга, – уже в купе представилась она, протягивая Семену мокрое полотенце. Стесанная щека пекла и пощипывала. – Приложи пока, после обработаем перекисью.
– А мужа как звать? – спросил Семен.
– Напарник, – уточнила Ольга. – Алексей.
– Почему мне ничего не сказали?
– Так было задумано. Все должно выглядеть естественно. Ты делаешь свою работу, а мы вычисляем, и берем чародея. Кстати, мы с вами должны были ехать в одном купе, но ты решил сорить деньгами, – она усмехнулась. – И еще… давай договоримся – ты молчишь, что засек нас в ресторане, а я – что тебя уделала.
– Лады, – согласился Семен.
На перроне в Москве дожидался конвой, которому коллеги из ОЭБ (отдел эзотерической безопасности) передали старика «Эйнштейна». Он не сопротивлялся, в глазах не было ни страха, ни злобы.
– Он готов к «большому переходу», – сказал Блантер. – Поиск был смыслом его жизни, теперь же нет, для чего коптить белый свет.
– Вам его жаль? – спросил Левшин.
– Отчасти, – и добавил после недолгой паузы: – А вы везунчик, Семен Павлович. Шикарная женщина!
– Вы о чем?
Он не ответил, а лишь ткнул пальцем в кулак Левшина, в котором был зажат клочок бумаги с номером телефона Ольги.
Автор: Емша
Источник: https://litbes.com/a-ono-im-nado/
Больше хороших рассказов здесь: https://litbes.com/
Ставьте лайки, делитесь ссылкой, подписывайтесь на наш канал. Ждем авторов и читателей в нашей Беседке!
#фантастика #рассказ @litbes #литературная беседка #фэнтези #рыцари и дракон #жизнь #юмор #смешные рассказы #книги #чтение #романы #рассказы о любви #проза #читать #что почитать #книги бесплатно #бесплатные рассказы