"Срубы из сосны ставить надо, а вот для воронцов всегда дуб выбирали. Плотник, ежели мастер, знает, что хозяевам на пользу пойдёт и благополучие сохранит. А вот, ежели обидеть, он и на воронцы пустит сосну, а то весь дом сотворит из дуба. Тогда хозяйские дочки будут старыми девами оставаться." (из монолога мудрого плотника)
Сегодня я расскажу вам про Евсеича, третий год проживающего в нашем посёлке. Дочь, Татьяна, забрав его из обедневшей людьми и возможностями деревни, двух зайцев разом убила - вдовствующий отец теперь не один, и она кое-что внесла за ипотеку после продажи избы.
На деревенский дом польстились муж и жена - "северные" пенсионеры, решившие, что своё отработали. А тут - неподалёку, озёра с рыбёшкой, грибной лесок. Наличие машины позволяло считать пустяком тридцать километров до города.
По паспорту, отец Татьяны звался Евсеем Макаровичем, но поселковым представлялся Евсеичем, объясняя, что так пошло от артельных товарищей над которыми он бригадирствовал лет до шестидесяти пяти. Не смотря на развальные перемены, в плотниках нужда оставалась.
Заказы объёмом не радовали - живых деревень оставалось немного. Случалось, в качестве оплаты, принимали мясо. Выручало строительство дачных беседок, домов, но это унылые семечки, по сравнению с избами пятистенками. Но это - прошлое.
В наш посёлок Евсеич прибыл в семьдесят два года. Худощавый, среднего роста. Левый, кривой, глаз прятался под длинным чубом наискосок. Шевелюра приличная, хотя седины много, как и морщин. Вряд ли бы поселковые жители сами искали общества старика.
Но Евсеич, ностальгирующий по репутации балагура - советчика, едва переехав к дочке, сам пошёл по дворам. Это теперь многие скрылись за высокими ограждениями из профлиста, закрываясь, изнутри, на задвижку. А первые годы все обходились деревянными заборчиками от застройщика, и калитки запирали на простенькие вертушки.
Кажется, тогда мы чаще по соседски общались, перекликаясь через неплотные "деревяшки." Вот и Евсеич, приметив хозяев за садово-уличными делами, знакомился, коротенько, но значимо, выдавал биографию и предлагал дружить: "Ведь таперя на одной улке живём!"
Как тут отреагируешь, кроме согласья? А старик, принимая всерьёз, принимался регулярно захаживать. И хотя "улка" у нас длинная, каждому семейству, раз в недельку доставался визит от Евсеича. Зимой он знал в какую сторону правильно кидать снег. Благодаря морозцу, общение длилось недолго.
Зато, в строительно-огородный сезон, Евсеич отрывался по полной, раздавая советы на все случаи жизни. Как построить избу без единого гвоздика? Какая резная "нарядка" в моде была? Какое дерево правильней брать для построек? Чем хороша сосна и куда липа годится?
И вот кому это интересно в посёлке, но городского типа, где царят сайдинг, полимер, а мини-баньки кладут из кирпича? От старика стали уставать, за глаза называя банным листом, репьём и комаром в летнюю ночь.
В глаза звучало смягчённое:: "Шёл бы ты, Евсеич, в собственное хозяйство и там наводил порядок!"
Старик простодушно ахал: "Да рази это хозяйство? Тако же г-но, как у вас! Естества в материалах мало, вместо колодца - скважина. Землицы с носовой платок. Баньку срубить толковую - на картошку не останется места. Танюшка моя давно городская, а мне приходится привыкать. Смешно сказать - тоскую по нужнику в конце огорода!"
И дребезжал стариковским смехом. В их с Таней хозяйстве, всем заправляла она. Подкопив деньжат, обзавелась скважиной, на пару с соседями. Теплица - само собой. Деревянного ограждения ей хватало, а вот калиточку обновила - всё тот же профильный лист ярко синего цвета.
Дорожку из недорогой плитки, Евсеич рассчитывал выложить сам сам, но подвела поясница. Дочь наняла известный вариант рабочей силы, управившейся к концу дня. Евсеич, остро пахнущий мазью, обмотанный шалью пониже спины, руководил процессом, бормоча лекцию на тему: "Солнце землю красит, а человека труд."
Таня, занимавшаяся прополкой, сказала отцу: "Да оставь ты их в покое, тятя, всё равно музыку слушают через наушники."
Евсеич возмутился: "Как оставить, если они не знают, как плитку класть - крутят, крутят."
Дочь засмеялась: "Они подгоняют рисунок!"
Для Евсеича и наушники, и рисунок стали открытием, но вида не показал, построже нахмурившись. Работу принимала Татьяна, а Евсеич важно расплачивался - дочка предоставляла отцу такое право и удовольствие. За свои деньги, конечно. От старика ждать было нечего - официально он почти не работал и это отразилось на пенсии.
Вы удивитесь, но это ещё не история, а вступление. Так сказать, ввод к сегодняшнему положению занудного старика у которого всё в прошлом, и вряд ли оно было особенно интересным у Евсея Макаровича. Прошу с выводами не спешить. Таня нежно любившая тятю, уловив искреннее к нему уважение, приоткрывала его судьбу.
Читайте, пожалуйста, историю.
Евсей родился и вырос не в той деревне, где через десятилетия была продана изба, в общем-то, не особо ему принадлежавшая, но во многом процветавшая, благодаря его плотницкому заработку. Семья Евсея проживала в деревеньке по соседству.
Батя, оставивший одну ногу на войне, любил выпить и уважением не особенно пользовался. Летом сторожил колхозные огороды, зимой в котельной крутился. Основной доход обеспечивала мать - передовая доярка, сильная, но рано постаревшая женщина.
Ещё был старший брат, насмехавшийся над младшим из-за убегавшего в сторону левого глаза. Говорил:
"Думаешь, прикрыл чубом и незаметно? Уж лучше повязку надень - хоть будешь на пирата похож!"
Деревенские не отставали, называя мальчишку кривой Евсейка. Взрослые - беззлобно, просто констатируя факт. И добавляли: "Ничего, не девка, пристроится." От сверстников слышать прозвище было обиднее. Евсей злился, переживал и мало с кем дружбу водил.
Он деда любил, перенимая его несовременный говорок, привычки. В прошлом плотник - золотые руки, Алексей Панкратович заполнял время внука обучением, как обращаться с инструментом, объяснял, какое дерево на что подходящее. Тренировал глазомер и точность движений, вопреки косоглазию.
Начавшись с вырезания корабликов, ремонта табуретов, профессия плотника увлекла паренька. В шестнадцать, Евсейка уже на пилораме работал - распил и обработка досок. Армия от него отказалась. Поступать в городское училище не хотел - хватало деревенских насмешек. В личном плане ничего не светило.
Дед подтолкнул его в вольную артель:
"Чую в тебе плотницкое мастерство, Евсеюшка. Но опыт нужЁн, школа. Примыкай к артельным и не смотри, что колхоз кривится, называя шабашниками. Оне и сами таких нанимают. Садись-ка, составь письмецо от моего имени. И сразу отправь."
Письмо адресовалось бывшему ученику Алексея Панкратовича, а теперь уж зрелому мужику и знатному плотнику. Из шабашников. Дед просил принять внука в артель и все секреты открыть. Туда-сюда, прилетел ответ - согласие. Уволившись с пилорамы, Евсей отбыл туда, где поджидала его команда из пяти человек.
С ранней весны до поздней осени, они мотались по Куйбышевской и Ульяновской областям, выискивая работу. Председатели колхозов и совхозов их нанимали, крестьяне сёл и деревень приглашали перебрать сарай, перекрыть крышу, а то и избу поставить или баньку.
Кроме оплаты, плотников кормили и обеспечивали крышу над головой. Поначалу, Евсей, конечно, шестёркой, подай-принеси, побегал. Но проявив толк, стал восприниматься на равных и деньгами не был обижен. На кривой глаз никто ему не указывал и вскоре стали обращаться Евсеич.
В зиму домой он не ездил, принимая приглашение наставника (того, кому Алексей Панкратович адресовал письмо) пожить в его дружной семье. Временная работёнка в колхозе нашлась. Миновало три замечательных года, расправивших плечи Евсея. По причине, названной "хватит," артель распалась.
Все мастера были не особенно молоды и устали мотаться. Евсеич вернулся в родную деревню, мгновенно обернувшись в кривого Евсейку. Его старший брат привёл молодую жену в родительский дом и уже ребёнок родился. Но почуяв, что парень при деньгах, все отнеслись к нему ласково, не забыв перечислить семейные нужды.
Евсей отдал матери всё, что заработал. Дед, уже ощутимо старый, малоподвижный, внуку попенял:
"Ты, хоть бы себе одёжу купил, Евсеич. Уж завтра твою доброту забудут и тяготиться начнут - народу-то в избе стало, как мух. Невестка, кажись, снова беременна. Ты вот что, сбей собственную артель по впитанным принципам. Из нашей же деревни, уверен, двое пойдут. Там ещё кто-то примкнёт, по дороге. Главно, себя сразу поставь. Евсеич, значит Евсеич."
Дедов совет стал благословлением. Всё у Евсеича получилось. Артель объединила трудовых, обязательных, честных мастеров. Строили, резьбой украшали готовые избы, коровники возводили, но и от мелких просьб не отказывались - будь-то забор или починка крыльца.
Год спустя, умер Алексей Панкратович. Артель, как раз в деревне по соседству трудилась. Евсеича известили не родные, а молва, будто ветром гонимая. Приехал - и сразу на кладбище. Деда похоронили накануне. В церквушке заказал сорокоуст, поставил поминальную свечу, сделал пожертвование.
И вернулся к своим, артельным. С ними помянул деда. И девятый, сороковой дни не забыл - снова церковь, пироги, немного водки. Родные, находясь в сорока минутах езды на автобусе, не притягивали Евсеича. Он что-то захандрил и был рад, приближенью зимы.
С окончанием плотницких дел, товарищи Евсеича разъехались по домам, а он снял комнатку у тихой старушки. В плотники не пошёл, уговорив председателя допустить к колхозной конюшне - рабочим и сторожем. Здесь ему было легче - лошади заглядывали в глаза,утоляя печаль.
Вдруг поздним вечером, в дежурство Евсеича, в конюшню заявился немолодой мужик, из местных. "Дядька Афанасий! - вспомнил Евсей его имя. - Должно, о работе на весну речь пойдёт." Не угадал. Чуть смущаясь, мужчина заговорил о необычном.
"С очень деликатным делом я к тебе, Евсеич пришёл. Коли не сговоримся - забудь, что скажу. Дочь, Нюраня, засиделась в девках. Я с женой виноват - излишне строги были, в клуб на танцульки не пускали. Думали оберегаем, оказалось, от личного счастья закрыли.
Двадцать пять ей исполнилось. Помощником воспитателя в детсаде работает, нам помощница уважительная. Но затосковала, плачет в подушку. Кидал один камешки в окошко, но пьющий, безалаберный. Вот ты, Евсеич, другое дело. Основательность в тебе есть, хоть и Нюрин ровесник.
Опять же ремесло хорошие деньги приносит. Но тоже - засиделся в холостяках. Оно, конечно, мужик и в тридцать не пропадёт. Ну, а что если вам с Нюраней нашей составить семью? Непорченая, не балованная. Огонёк в себе накопила. Детишек родите себе в радость, нам в утешение.
Дом, хозяйство у нас справные. Примем тебя, как родного, Евсеич. Что скажешь?"
В общем-то откровенный, дядька Афанасий чуток мудрил. На танцульки его дочка после двадцати трёх лет перестала заглядывать - сколько можно стоять у стены? Парни относились к ней дружески, но и только. Затем, ровесники, переженились или в город уехали.
Вечерний клуб заполнили более юные, а нецелованную Нюру деревенские кумушки стали называть перестарком. Про Евсеича она сообразила сама и убедила отца посодействовать замужеству. Кривой? А с лица воду не пить и может, гулять не будет.
Евсей "от сватовства наоборот," растерялся но в душе шевельнулся положительный отклик. Жена, ребёнок - семья! До сих пор ничего стоящего, в этом плане, с ним не случалось. Девушкам - невестам, он не нравился. Манить - заигрывать не научился.
Выпадали ночёвки у одиноких бабёнок по разным местам работы. И бывало, вдовушка или разведёнка, мягко стелила, вкусно кормила, намекая на продолжение. Но что-то мешало прибиться к берегу и, как только вбивался последний гвоздь, Евсеич уходил вместе с артелью, не оборачиваясь.
Это были хорошие женщины - с детьми и без, состоявшиеся по деревенским понятиям. Но ни искорки не высекали в душе. И что с этим поделаешь?
Теперь, взволновавшись, спросил: "Ваша Нюраня - такая махонькая, с русой косой? Видал возле детского сада."
Чуть помедлив, дядька Афанасий ответил: "Ростом, как ты. Рыжеватая, маненько в веснушках. Не хуже других."
Через месяц Евсеич зятем вошёл в дом дядьки Афанасия и его жены - тётки Фени. В знак родства и уважения, какие деньги накопил - отдал в семью.
Любил ли Евсей молодую жену? Скажем, он был готов её полюбить. За смущённый румянец, невинность, за то, что выбрала его в мужья. И Нюрины весёлые конопушки ему нравились. Хорошо было, отработав, спешить туда, где тебя ждут с улыбками и пирогами.
Он вошёл в колхоз, получив работу в строительной бригаде мастеров на все руки. Теперь работал не только с тёплым деревом, но и с "холодным" кирпичом, красил, белил. Чуток скучал по былому, красному, времени.
Иногда, сны, приносили грёзы - синхронное постукивание топоров, запах древесины, весёлые голоса товарищей. Больше по любимому ремеслу скучал, желая его в "чистом" виде. Но Нюра ребёнка ждала и это было важнее всего. Родившуюся дочку назвали Татьяной.
Она взяла от отца тёмные волосы, а от матери - серые глаза. К двум месяцам девочки, Евсеич выдохнул с облегчением - установившийся взгляд малышки был пряменький, без изъяна. В тихое семейное счастье вошло нечто новое, неприятное.
Тесть стал сопеть, поглядывая сычом. Тёща ворчала себе под нос, что хорошо пользоваться тем, что другие припасли, а ей, на базар, с творогом, молоком, приходится на автобусе ездить. Нюра демонстрировала завистливое расстройство, увидев на соседке серёжки с рубинчиками.
Наконец, чуть не хором, высказали Евсею пожелание к прежнему, артельному заработку вернуться. Он, конечно, не забыл хорошую пору, но уж к другой привык. В ней дочка Танятка выбегала навстречу, жена была рядом. Ведь и он - приносил зарплату, на хозяйство не издалека смотрел, а старался получше наладить.
Та же новая баня была срублена им, а тесть на подвахте держался. А потом раздумался - разве плохо, скажем, заработать на мотоцикл с коляской и те же серёжки с рубинчиками? Да той же Танятке, на будущее, отложить? Рассчитался, выдержав недовольство начальство, пошукал дельных мастеров "деревянного дела."
И замелькали сёла, деревни, иногда городские дачи. Новые люди, ограниченные сроком задачи. Вскоре Евсеича закрутило по-прежнему, но и по другому. Став экономным, если не скупым, на буханку хлеба тратиться не хотел, требуя от нанимателя полного довольства.
Надумают артельщики стол накрыть вечерком, да выпить с устатка, Евсеич сморщится: "Это ж сколь с носа? Я больше рубля не дам." И если отмахнутся: "Да ладно, Евсеич, угостим - ты ж бригадир!" неудобства не ощущал. Приехав домой по первому снегу, пачку денег жене отдал.
Нюра зарозовела, обняла жарко: "Евсеюшка, соскучилась я." Танюшка у отца на шее повисла, он её куклой с белокурой укладкой порадовал. И тёща с тестем, с прежним уважением взглянули на зятя. Каждый семейный обед проходил, как праздник.
Но весны далеко. Пошёл в колхозную контору - на работу устраиваться. Назвав его ненадёжным, председатель заявил, что только скотный двор может предложить. Что ж, ладно, хоть каким-то стажем трудовая книжка пополнится. Ну, а в конце марта, отбыл - два серьёзных наряда нашлось в богатом колхозе Пензенской области.
Сердце грелось словами жены, сказанные на прощанье: "Похоже, тяжёлая я, Евсеюшка. А это опять расходы большие."
Он обнял её горячо: "Да я горы для вас сворочу! Можа сынок родится, плотницкому делу его обучу. Береги себя и Танятку."
Работал, не жалея себя, о ценах яростно торговался. Товарищи на него с удивлением смотрели, помня другого Евсеича. Еле дождавшись окончания плотницкого сезона, домой сам не свой спешил, прикидывая, какой срок у жены. Нет, ещё не должна родить. И славно - снова ладонью "послушает," как стучится пяточкой новое дитя.
Нюра с плоским животом оказалась. Утянув мужа от родительских глаз, убедительно объяснила:
"Ты только уехал, заведующая мне предложила перейти воспитателем, в младшую группу. Акимовна, наконец, на пенсию подалась и место освободила. Я без специального образования, но опыт большой, и воспитателей замещала. Умею занятия проводить, детский режим знаю. Нельзя было упустить. Решилась на аборт. Молодые, попозже родим."
Внутри Евсея что-то оборвалось. Вынув из внутреннего кармана погремушку, швырнул на пол и растоптал ногой. Гнев не ушёл и, больно сжав плечи жены, Евсей прошипел:
"Какого чёрта замуж пошла, ежели рожать не желаешь?! Живое дитя убила из-за дурацкого места. Какой ты воспитатель? Ты, Нюрка, убийца!"
Оттолкнув мужа, Нюра в долгу не осталась, выплюнув, без раздумья:
"Сын, сын. А если бы кривой, как ты уродился? У тебя прадед был такой, я слышала, как свекровь говорила мамке моей после свадьбы. И вдруг, по мужской линии, у вас это передаётся кому? Сам-то смотришь, чубом глаз прикрывая косой!
Почувствовав, что лишканула, добавила примирительно:
"Есть и хорошие новости. Денег, что ты привёз, вместе с отложенными, как раз на мотоцикл с коляской хватает. Не магазинный, но не изъезженный. Долго в сарае стоял. Вдова одна продаёт. Завтра с батькой вместе поедите. У него права - назад с ветерком прикатите и обмоем семейно."
За мотоциклом Евсей не поехал. И потом посмотреть на покупку не вышел. Домочадцы помалкивали, давая время "одуматься." Всё ж, добытчик, надо перетерпеть его выкидон.
Только из-за Танюшки на пару дней задержался Евсеич. Больше не выдержал. Подался в деревню под Пензой. Там молодой, оставленной мужем женщине, он правил забор, в качестве подработки. Две её дочки рядом крутились. Скрепив жадность, денег не взял, бросив: "Вон, им, по платьишку купи."
Тогда Надя, так её звали, зазвала на поздний обед, куда-то девчонок пристроив. К щам налила водочки. Смотрела очень по бабьи - с ожиданием. Но промеж них ничего быть не могло - Евсей беременную Нюру из памяти не выпускал. Поел, выпил и ушёл, к досаде хозяйки.
И вот теперь, острая обида, гнала Евсеича к малознакомой женщине, чьё лицо он не особенно помнил. С Надеждой он прожил больше года. Она была моложе, краше жены и, кажется, действительно полюбила его. Девчонки, оказалось, близняшки, были готовы называть Евсеича папой.
С работой тоже сложилось. Ему бы поставить на прошлом крест и зажить с Надей серьёзно, но на сердце мышь злая скреблась. А может, совесть тревожила? Дорогая сердцу Танятка перед глазами стояла. Большенькая, старше Надиных дочек. Когда уходил, вцепившись в руках, плача просила:
"Тятя, поскорей возвращайся! У меня без тебя вот тут болит."
И к сердечку приложила ладошку. А вдруг заболела? Тосковал Евсеич по дочери и ничего поделать не мог. Сам не зная зачем, в минуту ласки, спросил у Надежды:
"Ты бы решилась от меня сына родить?"
Она удивилась: "А почему нет?"
Он рубанул: "У меня прадед косой и я такой. Могу сыну изъян передать."
Надя, уверенно возразила: "Это, Евсей, совпадение и можно было очками исправить. Просто тобой не занимались. Я тебе, хоть троих рожу и все будут красавцы или красавицы."
Образовалась пауза, многое Наде сказавшая.
Отодвинувшись от Евсея, грустно вздохнула: "Тебя жена крепко задела, а всё равно о ней думаешь. Уедешь, чувствую. Не везёт мне. Отец дочек пил, шумел. Ты не меня любишь."
"Но и не жену," - мог Евсеич сказать, но промолчал.
Вскоре он уехал, оставив Надежде большой порядок в хозяйстве. Но ещё с год, где-то мотался, собираясь с силами, боясь, что получит пинка и запрета увидеться с дочкой. Обернулось иначе. Оставленный дом встретил его особенной тишиной.
Увидев Нюру, в чёрным платком, обмер: "Кто, Нюраня?!"
Она в плаче зашлась: "Оба. Папа и маменька. Мотоциклет проклятый колесо потерял и завилял во все стороны. Там встречка. Папка уйти не смог. Иль ты его сглазил, когда нас бросил?"
Но обняла крепко, будто боясь, что убежит. "Таня не с ними была?!" - закричал Евсей. Нюра поспешила успокоить:
"Нет, слава богу. Сейчас она у подружки. Вместе за партой сидят. Таня-то наша в школу пошла. До семи три месяца оставалось, а я отдала. Такая смышлёная - вся в тебя."
Чувствуя дрожь в ногах, Евсей сел на лавку, изготовленную им для кухни, как и стол, шкафчики, табуретки. Не то чтобы до него пустовало - обновил, в первые годы супружества. Обняв мужа несмелой рукой, Нюра попросила:
"Прости меня, дуру, Евсеюшка. Без тебя, как в аду горела. Деньги получала, спасибо. Не оставляй нас с Танюшкой, пожалуйста."
Вопрос, где он был и чем жил, не прозвучал никогда. Через много лет, о сожительстве с некой Надеждой, отец рассказал взрослой дочери, чтобы знала - она главная драгоценность.
Сколько-то побыв дома, насладившись общением с дочкой, вроде бы помирившись с женой, Евсеич взялся за прежнее, собрав артель. Нюра отговаривала, но он имел цель для Тани наколотить деньжат. Крутился и денег накопил ощутимо. В конце 1989-го года, Евсеич перекупил однокомнатную квартиру у приближённого к кооперативу деятеля.
Хозяйкой объявил Таню. Она, как раз поступила в ГПТУ, учиться на повара. Городской стала Танятка. Потом пришли девяностые и плотницкое ремесло, в прямом смысле кормило самого Евсея и его близких. Деревня, в которой жили Евсеич и Нюра, менялась на глазах не в лучшую сторону.
Супругам было за сорок - возраст, который деревенские чувствуют, выглядя старше городских. Оба жаловались на суставную боль. Евсеича радикулит грыз. Чуть поспокойнее стала жизнь, Татьяна вышла замуж. Отец никогда её без помощи не оставлял, называя Танятка.
Со временем, молодые сумели переехать в двухкомнатную квартиру. Родился сын. Помня рассказы тяти про её прадеда, Татьяна назвала мальчика Алексей. Евсеич расчувствовался, но больше всего его волновало, не передался ли внуку его изъян. Нет, мальчик прямо смотрел.
К сожалению, между внуком и Евсеичем близких отношений не сложилось. Мальчик рос совершенно городским и в деревню не приезжал. Пока был мал, дед с бабкой приезжали взглянуть на него и одарить гостинчиком. А потом всё реже.
Жизнь мчалась, как ошалелая колесница. Нюра начала серьёзно хворать и две операции перенесла. Став слезливой, часто просила у мужа прощения за то, что от ребёнка, когда-то избавилась. Из-за жены, да и годы давили, Евсей расстался со своим любимым ремеслом. Так, тюкал маленько топориком во дворе.
Пенсию ему назначили мизерную - стаж в трудовой книжке небольшой накопился. Пытался, хоть какие-то справки собрать, но кто труд шабашников учитывал? Махнул рукой: "На хлеб хватит, картоху посажу." Татьяна жалела родителей, но навещать получалось не часто.
Семейная жизнь складывалась неоднозначно. Нет - нет да открывались измены мужа. Умолял простить, она прощала, воспитанная, что самое страшное для женщины - остаться одной. Материально жили скромно - Таня вечный повар школьных столовых, муж - мастер по ремонту бытовой техники в Доме быта.
Оба супруга часто испытывали неудовлетворённость друг другом, но не расставались. Их удивил сын, поступивший после девятого класса в медколледж по направлению "сестринское дело." Отец на сына ругался, обзывая медсестрой в штанах. Мать замечтала, что после армии, Алёша пойдёт на врача учиться.
Но, отслужив, парень подался в Санкт-Петербург, с намерением получить две специальности - массажист и мастер тату. А Татьяна осталась с приличным кредитом - хотелось поддержать сына деньгами. Алексей так и остался в городе на Неве. С матерью только по телефону общался. Она переживала, как он, чем и на что живёт.
Сын отвечал, неизменно:
"Кручусь. Тебе не понять моей жизни, мама, к чему слова тратить."
И на похороны бабушки не приехал, сказав, что совершенно её не знал. Татьяна, серьёзно разменявшая пятый десяток, подала на развод. Ей нестерпимо захотелось пожить для себя. Имея план, настояла на продаже квартиры. И оказалась в загородном посёлке эконом-класса.
Впрочем, она и раньше не в люксовой квартире жила. А здесь тишина, озеро. Лес, правда, далековато. Квартиру в таунхаусе на шестьдесят квадратных метров взяла. К ней полагался участок в четыре сотки. Пришлось вступить в ипотеку от застройщика. Ладно, хоть процент небольшой.
На работу, в город, сосед на машине подбрасывал. Но никогда Татьяна не испытывала такой внутренней гармонии, как теперь. Всё, чем страдала, отпало, как шелуха. И вдруг остро захотелось, чтоб рядом отец проживал. Евсея Макаровича Таня любила нежнее, чем мать.
В деревне он жил одиноко и нелегко. После недолгих убеждений, колесо перемен, для Евсеича, закрутилось. Отгрустив пару недель, он прижился в нашем посёлке. А как - вы узнали из вступления к истории.
от автора: Меня Евсеич (Евсей Макарович) не раздражает, хотя попить чайку я его не приглашаю. Ну, что-то расскажет, застав меня (или моего мужа) в саду, я ответно покиваю, что-то скажу. Ему хочется говорить, а не слушать. Это не сложно, когда имеешь намерение сохранять дистанцию.
В удобный для меня момент, говорю, улыбаясь: "Аудиенция подошла к концу, разбегаемся, Евсей Макарович." Он понятливый.
Я уважаю седины. Сама недалека от них. Мне симпатична "простенькая" история Евсеича, рассказанная его дочерью. Такие закоулки судьбы гораздо интереснее, чем пятый брак, какой-то знаменитости.
Перед публикацией, я пригласила Таню и предложила прочесть очерк про её отца. У неё нет компьютера, как и привычки подписываться и читать "какие-то каналы." Ей больше нравиться смотреть сериалы. Но прочитала и молча ушла. Губы сжаты.
Вернулась, через час или два. В руках кассета на десяток яиц - как и многие, Татьяна держит несушек. Сказала: "Я сама знала, что тятя у меня замечательный, но не догадывалась, что это так заметно. Прямо до слёз. Жаль, принтера у тебя нет. Как-нибудь, перепишу в тетрадку."
Отдарив Таню домашним томатным соком, я подумала: "А может, мне щенками породы борзых брать, как Ляпкин - Тяпкин из "Ревизора" Гоголя? А потом загонять втридорога. Надо посмотреть цену вопроса."😎
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина