Мой путь лежал через пыль и зной. Я безжалостно гнал своего скакуна. Я был нетерпелив, взволнован и разгорячен. По бескрайним песчаным просторам я мчался к таинственному месту сбора.
Я был не один.
Всадники мелькали справа и слева. Достаточно было одного поворота головы, чтобы заметить ящик из темного железа и понять, что тебя нагоняет очередной вольный сказитель. Ремесленник пера, так же как и ты жаждущий историй. Еще один конкурент. И мы оба поторапливали своих скакунов и пригибались к их крупам, глотая частицы пустынных ветров.
Иногда я видел два, даже три железных ящика. Молодые наивные сказители-новички набивали их пергаментом доверху, думая, будто они увезут обратно целые кипы записанных историй.
Разочарование номер раз – они могут не получить ни одной истории.
Разочарование номер два – они могут заблудиться и не добраться до места сбора.
Разочарование номер три – они могут сами стать героями кровавых историй и умереть.
В такие моменты я горько улыбался и радовался тому, что нежно-романтический период оставил далеко позади.
Не только вольные сказители мчались через пустыню. Раздетые по пояс татуированные южане из Братства Розы проносились мимо не оглядываясь. Были мастера лука из Тамморы, увешанные колчанами, на шестиногих дрампарах, передвигающихся так плавно, что седоку почти не передавалась тряска. Измученные тяжестью лат вояки на загнанных скакунах; их можно схватить обеими руками, выжать и наполнить целую бочку потом. Позолоченные колесницы из Дол-Далмора, расшитые бархатом, с десятком могучих земледавов (сначала вы слышите их топот, и лишь потом видите их самих); они везли бочки с солодухой. Один раз я видел нечто совершенно невообразимое – фигура со скрещенными ногами пролетала низко над землей, держа в руках нечто похожее на музыкальный инструмент.
Весь этот разношерстный люд вез к месту сбора съестное, солодуху, деньги, и, что самое главное, истории.
* * *
В полдень я заметил человека, скачущего мне навстречу.
Я остановился на привал. Невдалеке впереди меня скакал (нет, скорее плыл) лучник на дрампаре. Я видел, как встречный путник сблизился с ним. Они остановились. Заговорили. Лучник отчего-то расхохотался и еле удержался в седле.
Я отхлебнул воды из фляги. Когда я опустил голову, окровавленная туша лучника уже сползала с дрампара, а незнакомец с мечом стремительно приближался ко мне на сером мерине.
Характеристика одномоментного взгляда: грубая туника, светлые волосы, двадцати лет, нахальство, отвращение, презрение, фанатизм, глупость.
Человек с таким набором примет предстал передо мной.
– Я Суарах из Ред’грези.
У чужака дрогнул голос. Только потом он понял, что нужно сначала слезть с лошади, и снова начал:
– Я Суарах из Ред’грези. Только что я убил Дюи Два Пальца, злого и нечес... нечестивого мерзавца.
Он с минуту простоял так, глядя на меня. Потом задрал подбородок (видно, не раз репетировал), сделал несколько шагов вперед и направил острие меча мне в лицо.
– Я Суарах из Ред’грези, и ты, вольный сказитель, во имя вековечной чести, справедливости и достоинства запишешь первый акт моей истории!
* * *
Цена знания велика. Чтобы узнать о том, где находится пресловутое место сбора, куда каждый год стекаются вольные сказители со всего света, нужно купить соответствующее знание у торговцев знаниями на Аукционе знаний. Это всегда устное указание маршрута, вычурная загадка-скороговорка, вроде «...прямыми шагами до камня с руками, на запад и юг опиши полукруг» и так далее. Записанные в один год знания обесценивались в следующий, потому как песчаные барханы перемещались, озера высыхали и вновь наполнялись водой. Возможно, даже служившие ориентирами камни кто-то намеренно передвигал, чтобы окончательно сбить путников, положившихся на просроченные сведения и удачу.
Что же происходило в месте сбора? Торговля историями. Есть те, кто готовы их рассказать, – храбрецы, странники, безумцы, разбойники, – и те, кто готовы их купить, записать, сделать произведением искусства, – это мы. Вольные сказители.
* * *
–...и с тех пор, как я поклялся... записал? Зачеркни. И с тех пор, как я дал клятву, что ни один гнусный разбойник, ни одна тварь, вор, насильник, убийца, с которым я повстречаюсь, не расскажет больше никогда свои мерзкие истории о насилии и разврате, чтобы потешить ими презренную публику, я странствую по миру и очищаю мир от этих подлых, гнусных, мерзких... эм-м... тварей.
Предложение Суараха из Ред’грези рассыпалось, как карточный домик.
Я сидел с ящиком на коленях, с пером, чернильницей и пергаментом, записывая захватывающее жизнеописание Суараха из города Ред’грези, полное героических свершений.
– Дай мне посмотреть.
Я протянул ему связку исписанных листов. Он схватил их, просмотрел с оценивающим видом, будто умел читать.
– Еще один момент. Вам нужно будет поставить на рукопись свой собственный знак, подпись или печать. Видите, я оставил место сверху на первой странице? Чтобы никто не усомнился, что история рассказана вами и принадлежит только вам.
Я обмакнул перо и передал ему в руки, присел рядом, показывая, где нужно поставить подпись. Довольная ухмылка заиграла на лице Суараха из Ред’грези. Он отложил меч и взял перо, поднял глаза вверх, размышляя, какую бы закорючку поставить.
Далее мне потребовалось быстро выполнить последовательность действий. По порядку: удар локтем правой руки, поднятие меча с земли, режущий удар мечом по горлу, добивающий удар мечом в область сердца.
Оседлав коня, я подъехал к жертве Суараха. Шестиногий дрампар облизывал обезглавленное тело в длинном плаще.
Дюи Два Пальца. Возможно, его нерассказанная история, которую он вез к месту сбора, произвела бы настоящий фурор, и десятки сказителей наперебой предлагали бы за нее баснословные деньги. Возможно, именно его история стала бы моей жемчужиной.
* * *
Пустыня сменилась степью. Я проехал мимо стана Братства Розы. Лица татуированных мужчин и женщин были угрюмы и недружелюбны; я не стал останавливаться. Видел много скакунов и что-то укрытое под тканью. Кажется, трупы.
Увидеть загадочную фигуру с музыкальным инструментом, пролетавшую над землей, мне больше не довелось.
На пятый день я добрался до места сбора.
На холме возвышался большой деревянный дом с круглыми окнами. Окруженный сарайчиками, конюшнями, шатрами и садами. Целое поместье. Можно встать на другом холме и нарисовать великолепную иллюстрацию, а снизу поставить подпись: «Затерянный оазис».
Для непосвященных это место скрывалось за пеленой тайны. Единственное, что о нем было известно широким массам – его хозяином являлся Кляйзен Маллен ан Броцнер. Он появлялся в камзоле из кожи изумрудного двоехвата и носил амулет из черепа птицы Забвение. Он мог присутствовать на прослушивании любого рассказчика. Получал копию каждой записанной истории. По слухам, его подземная библиотека превышала площадь четырех королевских садов в Дол-Далморе.
Между резиденцией Броцнера и окольными строениями сновали слуги в синих ливреях. Меня поразил их вид: все молоды, как на подбор, с отпечатком неприкрытой злобы на лицах. Напомнили мне Суараха из Ред’грези.
Я подъехал к парадному крыльцу. Какой-то лысый мужчина с внушительным брюхом орал на дворецкого.
– Господин... – бормотал дворецкий, – я не могу вас пустить без...
– Не терял я твое приглашение! – голосил лысый мужчина. – Я просто его обменял... на солодуху... Да вы скажите просто: Гожек приехал!
Но тут из дверей выбежали четверо далморских солодоваров, открыли рты, дружно издали приветственное «А-а-а!» (Гожек ответил им громогласным «О-о-о!»), заключили своего приятеля в крепкие объятья и поволокли внутрь, продолжая издавать гласные звуки разных тональностей.
Признаюсь, я приехал далеко не в числе первых. Это плохо сказалось на выборе рассказчиков для прослушивания. Число заявок от сказителей было ограничено.
Я протиснулся сквозь толпу к столу распределения. Сказители переругивались с писарями. Голоса сливались в единый гомон. Десятки рук с листками пергамента тянулись к старшему писарю, который с властным видом зачитывал заявки. Позади него на стене висели дощечки с названиями предстоящих историй и их рассказчиков.
Я выбрал четыре заинтересовавших меня названия:
В поисках хорошей смерти;
Про крутую банду;
Трон Милосердия;
Мир без твердой земли.
* * *
Согласно трактату знаменитого сказителя Хольва Мудрое Перо «О событиях и их переплетениях», сюжеты всех историй делятся на семь типов:
Приключение;
Восхождение;
Возвращение;
Трагедия;
Счастливая любовь;
Грехопадение;
Борьба со злом (борьба с судьбой).
Я не буду стараться как-либо опровергнуть труды мастера Хольва. Более того, и моя история наверняка попадет в какую-либо из этих семи категорий.
* * *
Шестнадцать мастеров пера разместились за длинным столом в форме подковы в ожидании начала церемонии. Сцена напротив них пустовала; скоро на нее взойдет рассказчик.
Первыми на сцене появились музыканты. За ними вышел поджарый южанин лет пятидесяти. На его голом торсе красовалась наколотая роза, от которой к рукам и шее расходилось хитросплетение узоров из листьев, стеблей и вплетенных кинжалов. То был один из верховодов Братства Розы Адаг Трай’бхан.
Нас представили.
– Мастер Хладовейн из Саргана.
Статная темноволосая сказительница встала и поклонилась.
– Мастер Хольв по прозвищу Мудрое Перо.
Упитанный мужичок с ехидными глазками улыбнулся и закивал головой.
– Мастер Кло из Бдарграда.
Я поклонился.
Имена других сказителей мне нет смысла приводить; они не сыграют значительной роли в дальнейшем.
Музыканты принялись играть. Верховод Братства Розы начал свой рассказ.
История первая, от Адага Трай’бхана
В поисках хорошей смерти
Я хочу рассказать вам о храбрейшем человеке, которого когда-либо знал. Его звали Нейл. Родом он из мелкого южного селения – я даже не помню его названия.
Нейл безумно любил одну девушку, Арелу. Однажды ее постиг страшный недуг. Днями и ночами она лежала неподвижно в хижине матери.
В общине знали Нейла как скромного хлебопашца с добрым сердцем. Но что-то изменилось в нем с тех пор, как болезнь поразила его возлюбленную. Сначала он стал работать за двоих; потом за троих. Мускулы на его руках крепли день ото дня. В то же время кожа Арелы становилась бледной, а руки холодными и худощавыми.
Как-то Нейл пришел навестить ее и застал уже испустившее дух тело. Арела скончалась.
(Вступают струнные.)
Не прощаясь ни с кем, Нейл побрел прочь из селения. Дорога привела его к стану нашего Братства. Он пришел и сказал: «Я хочу драться. За кого – не важно. Против кого – не важно. Дайте мне меч, палицу, молот, что угодно». И до первого похода он оставался молчалив и угрюм.
Мы шли громить мерзкие городишки купцов и лавочников Дол-Далмора. Тогда я впервые увидел Нейла в бою. Своим мечом он вытворял нечто немыслимое. Не знаю, сколько далморцев он порубил: им нет числа. В каждом бою Нейл кричал, да так, что кровь застывала в жилах.
Однажды мне довелось сражаться бок о бок с ним. Какой-то далморец свалил меня наземь, но добить не успел: Нейл разрубил его напополам. Он протянул руку мне, залитому кровью, и помог подняться. Вечером я принес ему чарку солодухи, и он рассказал мне о своем прошлом.
Казалось, он сам искал смерти. Бросался впереди всех. Но Нейл был неуязвим. Сама птица Забвение вдохнула в него небывалую силу.
Вскоре уже никто не признал бы в Дейле мирного хлебопашца. Мы дали ему имя Ад’дхиолат; это означает «возмездие». Выковали ему лучший меч, который были способны сделать. Самые искусные мастера татуировки расписывали его тело. Молва о безумном гиганте с алой Розой на плече разнеслась по всему Дол-Далмору.
А потом мы встретились с отрядом Будаха Стервеца.
(Барабанное соло.)
Они сошлись. Один против другого. Гора против горы. Поток против потока. Нейл наносил сокрушительные удары; Будах отражал их, а потом атаковал сам.
Стоило только Нейлу промахнуться, Будах повалил его, выбил меч из рук. Стервец стоял над побежденным Нейлом и злорадно скалился ему в лицо.
Нам изрядно досталось в тот день; мы отступили. А Будах лично забрал Нейла в плен.
(Тишина.)
Нейл очнулся в клетке. Он был разбит; раны гноились, руки двигались с трудом. Он издал полный боли и отчаяния вопль. Так ревет медведь, угодивший в капкан.
(Медленные гитарные аккорды.)
Его возили по ярмаркам. Далморские дети тыкали в него палками, как в животное. Нейл кричал бессвязные, бессмысленные слова; со временем он вовсе перестал говорить. В молчании он проводил дни, трясясь на повозке в железной клетке, пока отряд наемников Будаха слонялся от города к городу.
Нейл сделался нем и безразличен. Грязный, обросший, он стал похож на дикаря.
Как-то раз Нейл решился объявить голодовку. Два дня он выбрасывал свой скудный паек, но на третий день не выдержал и набросился на еду.
В один вечер кто-то из наемников подбросил Нейлу в клетку кинжал. Наступила ночь. Казалось, весь отряд затих: ни хохота, пи пьяных песен. Все чего-то ждали.
Наутро наемники не обнаружили бездыханное тело Нейла. Нет: он сидел и плакал. Кинжал валялся на земле у клетки.
Тогда Будах наклонился над ним и сказал:
– Вот скажи, Нейл... Слава о тебе идет далеко за пределы южных земель. Тебя называют Нейл Безумный, Нейл Могучий, Нейл Возмездие, или Ад’дхиолат.
Зачем ты сражался? Для чего?
Я знаю, Нейл, зачем. Ты искал хорошей смерти: как бы умереть, да так, чтобы запомниться людям. Что ты хотел доказать им? Своему Братству? Своей Ареле? А? Чему ты хотел отомстить, Нейл Возмездие?
Тебе ни один противник не казался достойным, чтобы умереть от его руки. И вот ты встретился со мной. Думаешь, я убью тебя, Нейл? Нет. Ты сам убьешь себя.
Сказав это, Будах поднял кинжал и воткнул его в пол деревянной клетки.
Теперь Нейл не кричал и не плакал. Столько отчаяния было в глазах пленника, что смотреть в них было невозможно; жалкое и жуткое одновременно зрелище.
Через семь дней Нейл проломил доски, которые каждый день подтачивал кинжалом, и под покровом ночи прокрался к спящему Стервецу. Нейл наносил удар за ударом, кровь Будаха брызгала ему на лицо. Последние слова Будаха были такими:
– Я ведь как и ты... Мы оба в крови, Нейл... По колено в крови...
И он всадил Нейлу нож в сердце. Так они оба испустили дух в кровавых объятьях.
Эту историю привез мне из Дол-Далмора один странник. Тогда меня уже избрали верховодом. Я выкупил историю и поклялся, что слава Нейла Ад’дхиолата обретет бессмертие. И потому я сегодня здесь, перед вами.
Тишина. Верховод Братства Розы окончил свой рассказ.
Распорядитель прослушивания прошел на середину зала и громко огласил:
– Начальная ставка – шестьдесят единиц! Шестьдесят единиц, дамы и господа! Кто предложит больше?
– Семьдесят! – подняла руку Хладовейн из Саргана.
– Семьдесят пять! – подхватил кто-то.
Я посмотрел на Хольва. Он посмотрел на меня, подмигнул. Я заметил: Хольв уже на середине рассказа перестал писать. Дело стало ясным. В торги я вступать не стал.
История досталась одному молоденькому сказителю за двести восемьдесят единиц.
* * *
В том, что накануне сбора произошло нечто трагическое, я понял вечером после прослушивания.
Когда я вошел в трапезный зал, передо мной, другими сказителями и всей оравой гостей вновь предстал гордый Адаг Трай’бхан.
– Прежде чем начать пир, – со скорбью в голосе вещал верховод южан, возвышаясь над толпой, – мы почтим наших братьев, погибших по дороге сюда. Да будет вам известно, что отряд неизвестных напал на нас по пути.
Люди зашумели. Кто-то выкрикивал имена. Кто-то искал глазами знакомых со сборов прошлых лет, но не находил и ужасался.
Трай’бхан склонил голову. Он начал чеканить слова песни; ему вторило Братство, рассевшееся по всему залу.
Мы – те, кто выжили в сече жестокой,
Мы – те, кто вновь впереди;
Это – наш гимн, что сплотит нас надолго,
Он не даст сбиться с пути.
-
И потому (и потому) твой дух будет жить (твой дух будет жить)
И потому твой дух будет жить.
Начав размеренно, сдержанно, татуированные южане вскинули головы, разошлись, отбивали ритм кулаками по столам, голосили пылко, бурно, как перед боем:
Все мы однажды будем разбиты
Твердым ударом судьбы.
Нас воспоют в светлых песнях пииты,
Брат, ты не будешь забыт!
-
И потому (и потому!) твой дух будет жить (твой дух будет жить!)
И потому твой дух будет жить.
Гремели кружки, солодуха лилась в глотки разгоряченных запевал. Люди требовали пьянки, и пьянка набирала темп.
Я миновал сказительский стол и сел в уединенном местечке к Хдадовейн из Саргана. Она холодно улыбнулась. Сидела, облокотившись, изучала меня.
– Вы не вступали в торги сегодня. За историю Трай’бхана.
– Да. Не вступал, – ответил я ей.
– Вам не понравилась история?
– Да. Не понравилась.
Она ожидала, что я продолжу. Я отпил немного из кружки и сказал:
– У Хольва Мудрое Перо есть своя методика, как вычислить историю с хорошим коммерческим потенциалом. Он говорит так: «Есть четыре темы, интересные читателям: власть, деньги, соитие и смерть». Я добавляю, что самая успешная история будет звучать таким образом: король Дол-Далмора совокупляется за деньги со смертельным исходом (партнера или себя самого).
Хладовейн недобро рассмеялась.
– Пусть эта история принесет мне хоть десять тысяч, я бы не взялась за нее. Я и так сыта по горло кровожадным «искусством».
– Забавно. По дороге сюда я встретил одного удальца. Я даже имя его запомнил: Суарах из Ред’грези. Он на моих глазах убил лучника из Тамморы, чтобы «мерзкий и нечестивый бандит» не смог никому рассказать свою историю.
– Значит, не я одна такая. Но по-моему... ваш Суарах сам ничем не лучше его, раз с насилием борется насилием.
– Ну а что вы хотите, Хладовейн? Насилие – часть нашей природы.
– Вашей.
– Нет, вашей тоже. Мы оба лишь мыслящие животные, к тому же хищники. Разве лев – злодей, убивающий антилоп?
– Значит, и люди не злые?
Я промолчал.
– У вас еще будет время подумать над этим, мастер Кло, – она встала, все еще загадочно улыбаясь, и отошла к другому столу.
Через пару часов гости в зале превратились в однородную массу хаотично мечущихся частиц. В их сознании пространство стало густым и вязким. Четко наметились точки-ориентиры, каждая из которых предоставляла определенную функцию: «выпить», «послушать/рассказать» и «дать в морду». Под песнопения захмелевших музыкантов, в желтом мареве среди свечей и канделябров люди-частицы перемещались от одной функции к другой, сталкивались и меняли направление. Смесь запахов спирта, пота, жирного мяса и свечной копоти просачивалась в каждую пору. Трезвые слуги с наглыми лицами бесцеремонно хватали и тащили уснувших забулдыг и разнимали дебоширов.
Несомненно, главной звездой вечера стал Гожек. Люди-частицы кружили вокруг него и липли, как назойливые мухи. Лысый исполин громко хохмил, травил байки и выстреливал философскими изречениями, и совсем скоро фраза «Пить без Гожека – как ходить без земли» уже не подвергалась сомнению. Солодуха из кружек лилась в него как в бездонную бочку, но ветеран алкогольного фронта упрямо держался на ногах.
В коридорах я видел слуг, на слуг не похожих. Они стояли группками, переговаривались и провожали проходивших мимо презрительными взглядами. Будто они сами себя наняли и являлись настоящими хозяевами поместья.
За закрытыми дверями комнат трудолюбивые сказители уже воодушевленно исписывали листы пергамента, корпели над приобретенными историями, оттачивали ритм и гармонию текста. Новички, потерпевшие неудачу на торгах, уныло слонялись по коридорам, где их ловили ушлые проходимцы, и со словами: «Пс-с-с! Месть. Интриги. Убийства. Недорого!» затаскивали в какую-нибудь каморку – так рождались дешевые низкосортные истории.
А снаружи дома, вокруг костров, пировали южане Братства Розы, проводили игрища и ритуалы, непонятные стороннему человеку. Еще дальше, в лунной тени сторожевых вышек поместья, одинокие всадники рассекали море степных трав, и их темные силуэты мелькали да самого рассвета.
* * *
«Черт возьми, а ведь она права», – думал я о разговоре с Хладовейн, ворочаясь в постели. Мы пишем о безжалостных схватках и отрубленных головах, потому что эти истории хорошо продаются. Мы, сказители, продаем истории о жестоких похождениях всякого сброда, потому что такие сюжеты нравятся знати и богачам. И они, эти дворяне и купцы, собираются в роскошных залах, развлекаются обсуждением очередной истории какого-то лихого бандита, потягивая из бокалов выдержанное вино.
Все мы немного Суарах из Ред’грези.
* * *
Утро. Сказители расселись за столом. На сцену вышел мужчина в дублете, расшитом золотой нитью. Лицо у него было добродушное, я бы даже сказал, простоватое.
Сначала слуги вынесли цепь с бриллиантом, потом изумрудную шкатулку. Рассказчик в дублете умилялся как ребенок, глядя как демонстрируют сказителям его безделушки.
История вторая, от Рюта из Красных песков
Про крутую банду
Думаете, откуда у меня это все? Ну, сейчас расскажу.
Я родом из Красных песков. До далморского вторжения был мелким торгашом. Возил всякий товар из Квиласа в Карпасс.
Короче, ехал я как-то из Квиласа. Гляжу – старик какой-то. А кругом один песок, ни хрена нету до самого горизонта, это Красные пески как-никак.
В общем, стою я, пытаюсь ему впендюрить всякое фуфло, а он только ухмыляется. Говорит мне такой:
– Спасибо. Мне ничего не надо. Но ты, вижу, парень не промах. Есть для тебя одно дело.
Я такой:
– Че за дело?
Он:
– Не доезжаешь до Озера Неизрасходованной Слюны, увидишь три лошадиных скелета. Там будет мой связной, Шук. Как подъедешь к нему, свистнешь вот так:
(Два длинных посвистывания, одно короткое.)
Шук передаст тебе послание; ты запомнишь, приедешь в Квилас, найдешь меня в таверне и расскажешь. И я дам тебе четыреста единиц. Все ясно?
Я ему:
– Да, без проблем вообще. Ну давай тогда, до встречи.
В общем, поехал я к этим лошадиным скелетам.
Ночь. Еду – а впереди огней видимо-невидимо. Тут мне какой-то мужик из темноты говорит: «Слезай с лошади». Ну я не слез сначала, а потом слез. Меня начали связывать и я отрубился.
Очухался я утром. Я ехал в телеге связанный, со мной еще где-то людей десять связанных. А вокруг полно мужиков с оружием. Мне это не очень понравилось.
Тут я понял: меня схапала банда Джардала Дарэ. Кличка у него была Беспредельщик. Отбитый вообще бандит был.
Я тогда стал охать, за голову схватился. Чувствую: на меня кто-то уставился. Поворачиваюсь и вижу бабу однорукую. Ну прям в натуре однорукую: вообще руки не было! Отрубили наверное, не знаю. Она так посмотрела на меня зло, и я умолк сразу.
Джардал ехал в Карпасс торговать с другим бандитом. Тот рабов покупал и рассылал потом на всякие мануфактуры.
Нас усадили в хлеву. По очереди заводили каждого пленника в хибару. А я последним оказался. Это потому, что пока мы еще ехали, я с горя насвистывал, и получалось так, прямо как старик тот говорил – два длинных посвистывания, одно короткое. А это был условный сигнал далморских агентов.
Показали меня. Джардал с тем бандитом ка-ак давай торговаться! Такие деньжищи за меня требовал! Короче, не продал меня Дарэ, решил придержать и потом подороже продать.
Ночью нас сторожили. Я не спал. Вдруг смотрю: снаружи что-то ползет. А это та однорукая баба. Стражник, значит, дремал, храп вокруг стоит; я даже не услышал, что она уползла наружу. Я тоже лег на землю и быстро-быстро пополз за ней. Догнал ее и такой говорю:
– Здравствуйте.
А она:
– Заткнись и ползи.
Мы в полной темноте доползли до лошади, разрезали веревки об какую-то железку. Я сразу вскочил в седло, однорукой помог забраться. Лошадь заржала, но я ее пришпорил и мы быстренько ускакали. Баба вцепилась мне в спину одной рукой, радуется наверно про себя. Без меня наверно и не ускакала бы.
Мы ехали без разбору, непонятно куда. Рассвет настал, такой красный, и пески красные, и руки у меня красные, и лицо красное, и все вокруг красное.
А когда мы выдохлись, подъехали к разбитой повозке, там всякие ткани лежали, тюфяки, легли туда, трахнулись чутка, потом уснули. Бабища кстати огонь просто. Айрин ее зовут.
Я проснулся оттого, что в меня тыкали чем-то холодным. Стоят вокруг нас далморские солдаты, рожи такие противные, чего-то на своем лопочут, мечами тычут. А мы голые с Айрин лежим. Под шелками.
Нас снова взяли в плен. Мы едем по пескам, а к далморцам все новые отряды подходят. Потом колесница подъехала, большущая такая. В ней, я слышал, Доломей Далморский с наложницами сидел, воевода какой-то крутой.
И тут я ка-ак свистну. Как старик делал: два длинных посвистывания, одно короткое. И повторяю одно слово: «Шук».
Все далморцы остановились. А я все говорю: «Шук» – и показываю в сторону Карпасса. Сам Доломей вышел на меня посмотреть. Далморцы на своем покумекали, и поехали на Карпасс. Думали, Шука своего едут выручать. А хрен им!
Далморцев еще на полпути встретил Джардал Дарэ. А с ним еще четыре банды. Ох они тогда навоевали! Короче, все друг друга переубивали. А я нашел бывших пленников, с которыми еще при Дарэ ехал, освободил и сделал из них свою банду. Айрин стала моей правой рукой.
И вот мы приехали в Квилас, залетаем в таверну, я хватаю того старика за шкирку и говорю:
– А ну давай сюда пять тысяч, иначе я тебе пятки огнем спалю, и всем твоим агентам!
Он вываливает нам свое золотишко, да еще все базы снабжения Дол-Далмора сдает. Ну, мы тогда награбили вдоволь! До Доломея, правда, не добрались: его одна из наложниц задушила. В общем, дали стрекача далморцы с наших Красных песков. Обломалось вторжение.
Я себе недавно дублет новый купил. Крутой, правда? И еще шкатулку изумрудную. Ну, типа всякую ценную мелочь хранить. Я туда зубы свои складываю, которые выпадают.
А с Айрин мы поженились. Рука у нее правда так и не отросла. Жалко.
Вот такая вот история.
Как только Рют из Красных песков кончил рассказ, Хольв мигом оживился. Он чуть ли не выпрыгивал из-за стола. Я делал ставки и даже пробовал бороться с ним, но в итоге уступил его упорству и бездонному кошельку.
История досталась Хольву Мудрое Перо за четыреста девяносто единиц.
* * *
Вечером под дверью моей комнаты я нашел записку следующего содержания:
Дорогой Мастер Кло,
Пожалуйста, не посещайте больше прослушивания.
– Недоброжелатель
Я не удивился и не пришел в испуг. Шантаж – привычное дело для наших ежегодных сборов. Нечестивые сказители нанимали разных ловкачей, чтобы повлиять на конкурентов, которые могли увести прибыльную историю прямо из-под носа. Нанимали большей частью из числа слуг.
В саду у фонтана, где собирался цвет сказительского общества, Хольв уже вовсю разглагольствовал с листком пергамента в руке:
– «Недображелатель»! Нет, вы только посмотрите! Чего только не придумают!
Сказители бурно обсуждали записки от неизвестных шантажистов. Многие получили их этим вечером. Кто-то даже предположил, что затевается заговор против всех сказителей вместе взятых. Над этой идеей хорошенько посмеялись, а потом внимание переключилось на другое событие.
Раскаты грома сотрясали дом. Однако не было дождя, ни даже туч в небе. Источник оглушительного грохота находился в главном зале.
Застолье прервалось. Перевернутые столы лежали на полу, а некоторые летали по залу. Разъяренный Гожек раскручивал над собой огромную деревянную балку, от удара которой несколько смельчаков уже отправились в долгое беспамятство.
– Замордовали!.. Замучили!.. Видеть вас больше не хочу!.. Вот я вам сейчас! – ревел Гожек, как затравленный медведь.
Четверо слуг рассредоточились по залу. Они раскрутили веревки с петлей на конце, затем набросили их на руки бушующего гиганта. Подкошенный Гожек упал ничком и тут же провалился в сон.
– Зовите лекаря!
Позвали лекаря.
Лекарь, освидетельствовав Гожека на предмет употребления алкоголесодержащих напитков, повернулся к толпе любопытных и сказал:
– Унесите его в подвал и заприте. Заложите все люки тяжелыми ящиками. Через час он очнется, и тогда все в этом доме будут в смертельной опасности.
На сколоченных носилках, как трофей, понесли тушу поверженного великана в самые недра резиденции Броцнера. Гожека опустили в погреб. По настоянию лекаря, вниз закатили десять бочек с солодухой.
– А кто вообще такой этот Гожек? – спросил один голос.
– Мастер-дегустатор, – ответил другой. – На солодоварне есть такой человек, который следит за качеством спиртов. То есть пробует их и говорит, мол, это качественно, а это некачественно. Называется «дегустация». Вот этим Гожек и занимается.
– Нелегкое, видать, у него ремесло, – подытожил первый голос.
Лишь тогда гости и слуги облегченно выдохнули и разошлись.
* * *
Нечто мерзко притягивающее взгляд было в девушке, что вышла на сцену. Изящный стан, роскошные черные волосы, заплетенные в косу. Но лицо и руки, испещренные багровыми следами ожогов... как пятна на чистом белом полотне.
История третья, от Пятнистой девы Мономари
Трон Милосердия
Я слышала много разных историй. Про Перекресток Миллейна, где бессмертный извозчик отвозит путников в бесконечную ночь. Про Гарнаусские поля, где каждый, кто захочет, может увидеть птицу Забвение и умереть. Я читала про чародеев, которые творили магические сферы вокруг себя и улетали Вовне, к тем далеким огням, которые мы зовем звездами.
Я обожала всевозможные истории в юности. В свои семнадцатые именины я купила на Аукционе знаний историю о Троне Милосердия и захотела найти его, чего бы мне это не стоило.
На восточной окраине Тамморы, на острове среди джунглей есть пустой храм. Внутри стоит железный трон, но он не похож на королевский: он простой, а вокруг него вьются железные прутья, как змеи. Те, кто сидели на этом троне, обретали подлинное милосердие, становились благодетелями, меценатами, лечили душевнобольных. Почти все великие люди, прославившиеся добрыми делами, когда-то посетили этот храм и садились на Трон Милосердия.
Со мной отправились трое моих друзей: Рейнес, Эжени и Эсери. Мы шли по равнинам. Как-то ночью я проснулась от шороха и увидела, что Эжени забрала наши припасы и одна тайком двинулась вперед. К счастью, мне удалось догнать ее, перерезать ей горло и вернуть припасы.
Нам предстояло спуститься с высокого утеса к заливу. Еще готовясь к спуску, я видела, с какой злобой смотрел на меня Рейнес. Мне казалось, что в любой момент он мог перерезать мою веревку, но выжидал; поэтому я опередила его и перерезала веревку ему. Он упал и разбился.
Вдвоем с Эсери мы переплыли узкий залив и попали на остров. Мы продирались через густые джунгли и отпугивали хищных двоехватов горящими факелами. Когда впереди показался храм, я взглянула на Эсери, а она на меня, и мы обе помчались вперед, спотыкались, падали, вставали и бежали снова. Нас догоняли двоехваты. Эсери упала, запуталась в корнях и не могла подняться, умоляла о помощи, но я не останавливалась. Когда я обернулась снова, двоехват уже впился своими челюстями в ее тело.
Я очутилась внутри храма. Передо мной предстал трон, в точности такой, какой мне описывали: железные прутья обвивали его и корнями уходили в пол из каменных плит.
Я вошла в храм – и все звуки снаружи исчезли. Поток солнечного света через отверстие в крыше освещал трон и невысокий пьедестал. Я медленно взошла на него и села на Трон милосердия.
В первые минуты я не почувствовала ничего особенного. Только тишина, полная тишина вокруг, и яркий свет сверху. А потом трон накалился, и спинка стала нестерпимо горячей, и мои руки оказались опутаны железными прутьями, такими же горячими.
Кажется, что тело мое стало раскаленным, а я сижу и думаю, что обрету доброту и милосердие.
Кажется, что одежда моя пылает, а я сижу и представляю себе мгновения славы.
Кажется, что кожа моя дымится и кровь закипает в жилах, а я сижу и кричу: «Я... не... боюсь... умирать».
А потом я освобождаюсь, прутья ломаются, раскаленные железные осколки разлетаются и падают, и я падаю, срываю горящую одежду, лежу нагая на каменном полу.
Несусь к через джунгли, ничего не чувствую, бросаюсь в воду, плыву. Я боюсь смотреть на свое обезображенное тело.
У подножья утеса я нашла труп Рейнеса и закуталась в его запятнанный кровью плащ.
На большой земле меня схватила местная шайка. Главарь хотел силой овладеть мной, но я высвободилась из его объятий, схватила его кинжал и воткнула под ребро. И остальную банду тоже вырезала.
Я уже не удивлялась своей силе и ловкости. Я осмотрела свою кожу, всю в пятнах ожогов, и это вовсе не обычные ожоги – вы видите сами.
Я странствовала по многим землям и дарила людям милосердие. Милосердие особое – милосердие быстрой смерти. Военачальники и верховоды приглашали меня в свое ложе, потому что видели в моем увечье особую непостижимую красоту, а ночью мой кинжал отправлял их Вовне. Все эти воины только и делают то, что ищут хорошую смерть – так почему бы не смилостивиться над ними?
Меня прозвали Пятнистой девой Мономари. И если не я, то сама судьба одаряла милосердием тех, кого я избирала для излияния доброты. Я лично предотвратила с десяток войн, потому что не осталось в живых тех, кто их начал. Я задушила Доломея Далморского, когда тот вторгся в Красные пески. Я переспала с Будахом Стервецом, и той же ночью его закололи.
Запишите мое имя, запишите мою историю, отошлите королевским дворам. И скажите, чтобы короли и императоры были осторожны. Я не боюсь умирать; а вот они?
* * *
Даже не буду писать, кто и за сколько купил эту историю. Еще на середине я бросил перо и думал: неужели все эти потоки крови я буду лить на страницы своих историй? Чтобы мирные люди зачитывались триумфом насилия, а потом их дети читали, и внуки читали? Не нужно мне славы за такое искусство.
* * *
Сказители уезжали.
– Я не останусь, и тебе советую уезжать. Мне жизнь дорога. Тем более, я уже скупил самые лучшие истории, – Хольв похлопал по черному ящику, закрепленному на седле, и тронул вожжи. Я провожал его.
Пропало былое веселье. Фраза «Пить без Гожека – как без земли ходить» воплощалась наяву. Гости сидели за столами и уныло перебрасывались редкими фразами, когда в зал спустился Кляйзен Маллен ан Броцнер собственной персоной.
Чтобы описать Броцнера, будет достаточно двух слов: идеальный человек. Такой, которого каждая девушка представляет под венцом рядом с собой. Такой, чей профиль можно чеканить на монетах.
Броцнеру было под сорок, но кого это волновало? Он появлялся в своем изумрудном камзоле, и его улыбка заставляла людей трепетать.
– Я знаю, друзья: ходят слухи, будто кто-то старательно запугивает наших дорогих гостей. Шантажирует. Морочит головы. – Он остановился на середине лестницы и смотрел на нас сверху. – Мой вам совет: забудьте. Забудьте эти глупости! Разве лев станет слушать сплетни глупых антилоп? Так будем же львами!
Броцнер поднял бокал под залп аплодисметов.
Южане, далморцы, другие гости недоумевали: «Что? Шантаж? Какой шантаж?». Сказителей слова хозяина насторожили. С опаской они озирались по сторонам. Даже на собственных сборах Кляйзен появлялся публично очень редко.
Я делал вид, что слоняюсь по коридорам, но на самом деле выискивал наиболее падких на золото слуг; давал им монеты и спрашивал намеками, что затевается и когда это произойдет. Мне называли какое-то имя и рекомендовали обратиться к тому человеку, и так до бесконечности: меня водили по замкнутому кругу. Вскоре синие ливреи стали мигом ускользать, чуть только завидев меня.
Ночью я слышал глухие удары, сотрясающие фундамент дома. «Я требую кровать с балдахином и спиртопровод!» – орал Гожек, запертый в сыром погребе.
* * *
Немногие сказители пришли на новое прослушивание. Еще заранее распорядитель предупредил нас: будет фантазия, полностью выдуманная история. Но те, кто переступили порог зала, уже не могли выйти назад, потому что увидали парящего в воздухе человека.
Несомненно, это был тот летучий незнакомец, которого я видел по дороге. Скрестив ноги, он завис над полом и извлекал чужеродные звуки из своего духового музыкального инструмента. Пару раз он мимолетно менял тональность, и чье-нибудь перо или чернильница подпрыгивали на столе.
Он кончил играть, опустился и поднял голову.
История четвертая, от Ма-Хата Мудаби
Мир без твердой земли
Знаете... Сидя на красивом холме, я часто размышлял: что, если есть миры, не похожие на наш? Настолько непохожие, что даже представить их трудно?
И знаете... В одном сне я увидел такое, что совсем ни на что не похоже... Такой мир, где нет твердой земли – совсем нет! Только воздух, облака, и разные странные вещи, которым я даже названия придумать не могу.
И вот там, в лабиринтах облаков, плывут воздушные корабли, но не такие корабли, которые по воде плавают – эти летают в воздухе. А если скинуть что-нибудь с корабля, то оно будет бесконечно падать вниз, и никогда не столкнется с твердой землей; и человек, который выпал за борт, может состариться и умереть, пока будет падать в воздушную бездну.
И я видел корабль в окружении темно-синих туч: он летел среди молний. Поэт-капитан пел прекрасную песню и крутил штурвал, корабль носился туда-сюда в толще облаков.
Были на корабле еще юноша и девушка. Они подошли к поэту-капитану и подали ему книгу со сложными иероглифами. Они показывали путь к месту, где, знаете... это или край, или центр всего воздушного мира. Если подлететь слишком близко, корабль начнет тянуть в бездну, где происходят такие вещи, от которых с ума можно сойти. И вот безумный поэт-капитан решил, что это станет делом всей его жизни, что он обязан узнать тайну, которую скрывает сердце мира.
И вот они летят. Другие корабли перестали встречаться им. Облака стали красными. Они попали в огненную бурю. Летели через вихри жидкого огня (я не знаю, как по-другому это назвать!), корабль у них весь покрылся маленькими вмятинами. А потом пролетели рядом с большой светящейся сферой, и еще бы чуть-чуть – их корабль влетел бы в нее, и они расплавились бы...
А потом облака закончились. Непроглядная тьма вокруг – впереди, сбоку, внизу, вверху! И в ней, понимаете, сгустки света летят вперед с огромной скоростью, красные волны какого-то вещества хватают и встряхивают корабль. Их начинает тянуть вперед невидимая сила.
Юноша и девушка стоят на палубе обнявшись. Они кричат и умоляют своих богов. Они любят друг друга. Поэт-капитан говорит, что можно запустить шлюпку, выстрелить ей из пускового механизма, как из пушки, и тогда она преодолеет притяжение и полетит назад. Так они и поступают. Любовь оказалась сильнее жажды знаний. Поэт-капитан остается на борту, потому что ему некого любить; он летит вперед, к сердцу мира.
И вот он пролетает через спирали красного вещества, а вокруг яркие круги закручиваются и распадаются на тысячи других фигур.
Не знаю, что стало с юношей и девушкой на шлюпке... Я больше не видел их.
Поэт-капитан подлетает к стене густого вещества. Она движется, как поток лавы. Кажется, что вот сейчас корабль столкнется с ней, и превратится в расплавленное ничто... Но он просто проходит сквозь нее, знаете, как через толщу водопада.
Поэт-капитан видит сердце мира. Он оказался внутри огромной сферы, а в центре темный шар, и тысячи красных нитей тянуться к нему, образуют воронку. Понимаете, мне трудно это описать... Просто представьте, что вы попали куда-то, где вокруг вас круги, шары, спирали, и вас со скоростью стрелы тянет к центру...
А потом капитана кидает в эту воронку. Он летит внутри черного тоннеля. Вокруг сверкают белые точки. И тут пространство разгибается, и поэт-капитан видит черные просторы с тысячами звезд, и маленький голубой шарик с облаками и островками... Пространство снова сгибается, он снова летит по тоннелю, а потом попадает внутрь какой-то паутины, где ползают существа с шаровидным телом и множеством конечностей. Из мира в мир – и так до бесконечности...
А знаете, что я подумал, когда проснулся? Вот, допустим, мы с вами состоим из маленьких частичек – маликул. Из умных книг я узнал, что маликулы состоят из других частиц – этомов. А из чего состоят этомы? Из других частиц? Что, если наша планета и есть одна из таких частичек, и мы сами – часть этома и часть маликулы, такой большой, что представить невозможно? И внутри нас самих – тысячи тысяч миров, невообразимо маленьких, а внутри них – еще тысячи... И все, абсолютно все бесконечно – пространство, время и жизнь...
* * *
Гробовая тишина.
Потом – взрыв голосов.
– Сто пятьдесят!
– Сто шестьдесят!
– Тысяча сто!
Черт возьми, это же все, что у меня оставалось...
– Тысяча двести!
Кто-то вырывался вперед меня.
– Тысяча пятьсот!
Плевать. Я хотел купить эту историю, и я купил ее.
* * *
Четвертый день – последний день. Гости жмут друг другу руки, обнимаются, хвастаются располневшими кошельками.
Я вошел в главный зал и увидел все те же радостные лица. Я хотел выпить солодухи, забыть о жестоких историях, о слугах с грязными лицами. Я налил в кружку и направился к столу сказителей, но остановился на полпути.
В зал вбежала толпа слуг, вооруженных мечами.
Впереди войска синих ливрей выступила Хладовейн из Саргана. Она сменила мантию сказителя на легкую кирасу, а перо – на острый меч.
– Я обращаюсь к вольным сказителям, – громко заявила она, – и только к сказителям. Вы должны немедленно сдать нам все свои записанные истории. Во имя вековечной чести, справедливости и достоинства. Если таковые у вас еще остались.
Синие ливреи прибывали отовсюду. Многие гости потянулись к припрятанным в одеждах кинжалам.
– Вы ведь не хотите, – более спокойно продолжала она, – чтобы все здесь были мертвы? Тогда выдайте нам истории. А лучше самих сказителей.
Слуг больше не было. Было полчище бесов в синих ливреях. И тогда я осознал, что если бы Суарах из Ред’грези остался жив, то сейчас он стоял бы в синей ливрее в этом зале.
Кто-то с надеждой смотрел наверх, ожидая, что по лестнице спустится Броцнер, и одной емкой фразой, одной улыбкой устранит недоразумение.
Но Броцнер не появился. Тогда я вышел напротив Хладовейн и объявил:
– Хотите наши истории – выкупите их.
В ответ мятежная сказительница расхохоталась мне в лицо. И, клянусь пером, в тот момент мне так хотелось иметь меч в руке, чтобы отрубить ей голову!
Грянула ужасающая мелодия. Она распространилась повсюду, проникла, как ядовитые пары, в каждый уголок. Тотчас стоявших в середине зала гостей подбросило вверх, и они навалились на остальных, смяли и придавили. Я и не предполагал, что духовой инструмент Ма-Хата Мудаби обладает такой силой.
Синее полчище ринулось на безоружных жертв. Бывшие слуги не сражались, они просто подбегали и добивали гостей, застигнутых врасплох шумовой диверсией. Немногие воины, кто смог встать на ноги и раздобыть меч, отбивались сразу от нескольких противников.
Боль и слава!
Черыре клинка одновременно пронзили тело Адага Трай’бхана, и он задрал голову и зашелся беззвучным криком.
Боль и слава!
Удар ноги с треском выкинул Рюта из Красных песков в окно.
Боль и слава!
Пятнистая дева Мономари кружилась в кошмарном танце, пока синее полчище не обступило ее, не заволокло, не поглотило.
* * *
Чем мне нравится повествование от первого лица, так это тем, что можно вставлять свои мысли в любом месте текста.
Но есть и один большой минус. Читатель точно знает, что главный герой выживет. Ведь не может быть так, что герой умрет под конец второго акта, а потом сам напишет о своей смерти.
Поэтому за мою судьбу можете не волноваться: со мной все будет хорошо.
* * *
Мне сломали ребра, отрубили два пальца и отсекли половину уха. Я продирался сквозь водоворот нескончаемой боли.
Передо мной пробежал человек в зеленом камзоле. Броцнер повернул и бросился в другой коридор. Никто не сопровождал его, не преследовал и не мешал ему.
Броцнер спустился по винтовой лестнице – и я за ним. Миновал темную подземную галерею – я не отставал. Открыл люк и прыгнул вниз – я сделал тоже самое.
Броцнер не оглядывался. Между нами сохранялась большая дистанция, но я не упускал его из виду.
До тех пор, пока мы не оказались в подземной библиотеке.
Пыль, разлетающаяся от гулких шагов, запах древности и мудрости. Уходящие вдаль полки, полные книг и свитков. Черт побери, им не было числа. Слухи про библиотеку Броцнера не врали.
На звук шагов я бежал за ним в лабиринте книжных полок. Впереди обозначились очертания лесенки наверх. Когда я преодолел ее и распахнул люк, то оказался в конюшне, а со двора уже слышался удаляющийся стук копыт.
Мой дрампар стоял рядом. Я захватил лук и колчан стрел. Рванул в ночную степь.
Дрампар – совершенно особенное животное. Пересесть с него обратно на лошадь – как поменять королевский трон на драную табуретку. Он не скакал, он буквально скользил по земле. Я сидел и чувствовал, что какая-то изящная сила плавно несла меня вперед. Тогда я высвободил обе руки, натянул тетиву и прицелился в спину всадника впереди.
Тело в зеленом камзоле скорчилось в траве. Не думаю, что подстреленный Броцнер узнал меня, но он прохрипел, когда я нагнулся над ним:
– Это... просто коммерческий расчет...
* * *
На этой многозначительной фразе можно и закончить историю, но я считаю, что без короткого послесловия она будет неполной.
На жарких равнинах два сгорбленных скитальца тащились на дрампаре. Первым был я, вторым Кляйзен Маллен ан Броцнер.
Мы пили воду из мутных озер и глотали куски лошадиного мяса, кишащего личинками и муравьями. Лоскуты драных одеяний уходили на перевязки ран, наконечником стрелы мы выковыривали гной.
Кто-то подобрал нас, когда мы уже маялись в бреду. Нас выходили. Когда боль схлынула, я приподнялся на подстилке из сена и понял, что Броцнера нет: он снова сбежал.
Разумеется, мало кто выжил после резни в далеком поместье в степях. Говорили, что уже после жуткого побоища один смышленый малый сообщил запертому в погребе Гожеку, что всю солодуху в доме выпили слуги. Жаждущее спирта чудовище вырвалось наружу, голыми руками переломало все кости нечисти в синих ливреях, взорвало дом и укатило прочь на золотой далморской колеснице, а мятежную сказительницу Хладовейн прихватило в качестве трофея.
Но это еще не все. Вести о трагедии просочились в народ. Слухи множились и искажались до того, что сказители сами стали убийцами своих рассказчиков, а доблестный Броцнер в сверкающих латах вместе с синеливрейными слугами отбивался от озверевших мастеров пера и чудом смог спастись.
Потом прилавки заполонили книги с полностью выдуманными историями. Словно кто-то дал волю целой команде талантливых фантазеров. И эти историю по своему стилю удивительным образом напомнили мне «Мир без твердой земли», рассказанный человеком по имени Ма-Хата Мудаби, из чего можно сделать вывод, что за ним стояли персоны более хитрые и могущественные.
Цены на реальные истории рухнули. Сказители в панике метались по Аукционам знаний. Королевские дворы скупали привычные жизнеописания всяких бандитов за бесценок, отдавая предпочтение новомодным фантазиям.
У меня есть два варианта объяснения событий.
Первый – Хдадовейн из Саргана действительно подгадала момент, когда суровые молодчики со всего света соберутся у Броцнера, организовала массовое побоище (откуда столько денег на подкуп слуг?) и отправила бандитов и вояк Вовне вместе с жадными до кровавых историй сказителями. Во имя вековечной чести, справедливости и достоинства, конечно же. А предприимчивый Броцнер, покорный причудам коммерческих ветров, лишь адаптировался к переменам и явил миру своих писателей-фантазеров.
И второй, более вероятный вариант – Броцнер спланировал произошедшее от и до. Нанял самых отбитых Суарахов (и не только из города Ред’грези), одел их в синие ливреи, а потом разыграл чудовищный спектакль. Как он и сказал – просто коммерческий расчет. И мы, вольные сказители, как послушные марионетки, сыграли свою роль и сошли со сцены.
Что ж, все мы однажды будем разбиты твердым ударом судьбы. Вспомните: когда вы в последний раз видели сказителя? Мы уступили место писателям, универсальным в своем творчестве. Мы могли лишь записывать и выправлять тексты, но не сочинять свои. Слава ушла, а боль осталась. Моя история – не дань ушедшей эпохе, а скорее помпезная надпись на надгробии вольных сказителей, жертв писательской революции, которых алчность одних и фанатизм других раздавили и уничтожили. Но не предали забвению.
И потому (и потому!) наш дух будет жить.
Автор: Александр Рощин
Источник: https://litclubbs.ru/writers/7140-chetyre-korotkie-istorii-o-boli-i-slave.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: