В начале 1914 года на квартире мужика из Покровского сложился один из влиятельнейших салонов в Петербурге. Разные люди, описывая то, что там происходило, абсолютно расходятся. И это неудивительно, ибо надо было быть посвященным, чтобы увидеть все в истинном свете. «Салон» Распутина, как и все в его жизни, хранил тайну...
5 августа 1917 года в Чрезвычайной комиссии допросили знаменитого исследователя сект Александра Степановича Пругавина. 66-летний ученый показал: «Всю жизнь изучая религиозные, в особенности мистические движения в русском народе, я естественно... интересовался и личностью Распутина».
Зимой 1914 года к Пругавину пришла красивая молодая женщина. Отрекомендовавшись начинающей писательницей, печатающейся под псевдонимом «Жуковская», сказала, что зовут ее Верой, что она «интересуется религиозными и мистическими движениями» и хочет проникнуть к Распутину. В своих воспоминаниях Жуковская рассказывает, как Пругавин «с огорчением посмотрел... и стал просить отказаться от намерения познакомиться с Распутиным, так как последствия этого знакомства могут стать для меня губительными... Я повторила, что решила это твердо, и даже попросила его узнать мне адрес и телефон Распутина».
Жуковская — дитя времени «накануне Апокалипсиса», как и князь Юсупов, как и многие тогдашние молодые люди. «В Париже, в своих исканиях религиозных откровений она доходила до сатанизма и участия в черных мессах», — показал Пругавин. И сама Жуковская писала, что «посещала тайные собрания хлыстов».
Мужик волновал ее. Жутковатая слава Распутина давно не давала ей покоя. «Я сделал все, чтобы предостеречь вас, теперь я умываю руки», — сказал ей тогда Пругавин и на другой день сообщил адрес и телефон Распутина.
«Распутин жил на Английском проспекте, 3, телефон был 64646, — вспоминала Жуковская. — Я... не стала мешкать и тут же позвонила... Я случайно попала в редкую минуту, когда телефон Распутина был свободен... Я услыхала сиповатый говорок: «Ну, кто там? Ну, слушаю...»
Спрашиваю чуть дрогнувшим голосом: «Отец Григорий? Говорит молодая дама. Я очень много о вас слышала. Я нездешняя, и мне очень хочется вас увидать...»
Менее чем через час она уже входила в подъезд «огромного серого дома... В вестибюле... стояли рядом чучела волка и медведя... на фоне декадентского окна, на котором засыхал куст розового вереска...
Лифт остановился на самом верху... На звонок мне отворила невысокая полная женщина в белом платочке (Лаптинская — Э.Р.). Ее широко расставленные серые глаза глянули неприветливо: «Вам назначено? Ну, входите...» Дверь из передней приоткрылась и, шмыгая туфлями, поспешно, как-то боком выскочил Распутин... Коренастый, с необычайно широкими плечами, он был одет в лиловую шелковую рубашку с малиновым поясом, английские полосатые брюки и клетчатые туфли с отворотами... Темная морщинистая кожа... Волосы, небрежно разделяющиеся на пробор посередине, и довольно длинная... борода были почти одного темно-русого цвета... Подойдя совсем вплотную, он взял мою руку и наклонился ко мне. Я увидала широкий, попорченный оспой нос... а потом мне в глаза заглянули его — небольшие, светлые, глубоко скрытые в морщинах. На правом был небольшой желтый узелок... Из них струилась какая-то неприятная, дикая власть. Взгляд был пристальный, мигали его глаза очень редко, и этот неподвижный магнетический взгляд смущал... «Проведи в мою особую», — вполголоса сказал Распутин, указав на меня....
Через переднюю, мимо закрытой двери, сквозь которую слышались сдержанные голоса (там находилась самая большая комната, где и собирался «салон» его почитательниц. — Э.Р.), меня ввели в узкую комнату с одним окном. Оставшись одна, я огляделась: у стены около двери стояла кровать, застланная поверх высоко взбитых подушек пестрым шелковым лоскутным одеялом, рядом стоял умывальник… Около умывальника перед окном — письменный стол... На самой середине стола... большие карманные золотые часы с государственным гербом на крышке... В углу не было иконы, но на окне большая фотография алтаря Исаакиевского собора, и на ней связка разноцветных лент. По аналогии я вспомнила хатку «Божьих людей» (хлыстов) на окраине Киева: там тоже в углу не было иконы, а Нерукотворный Спас стоял на окне, и на нем тоже висели ленты... Придвинув кресло, он сел напротив, поставив мои ноги себе меж колен...»
С зажатых его коленями женских ног начинается (мы узнаем об этом от многих свидетельниц) соблазнение, сопровождаемое обычно монологом о духовном обосновании греха.
«Ты не верь попам, они глупы, всей тайны не знают... Грех на то и дан, чтоб раскаяться, а покаяние — душе радость, а телу сила, понимаешь?.. Ах ты моя душка («Душка» — запомним это обращение! — Э.Р.), пчелка ты медова... Грех понимать надо... А без греха жизни нет, потому покаяния нет, а покаяния нет — радости нет... Хошь, я тебе грех покажу? Поговей вот на первой неделе, что придет, и приходи ко мне после причастия, когда-рай-то у тебя в душе будет. Вот я грех-то тебе и покажу...» Кто-то страшный, беспощадный глядел на меня из глубины этих почти совсем скрывшихся зрачков... А потом вдруг глаза раскрылись, морщины расправились и, взглянув на меня ласковым взглядом... он тихо спросил: «Ты что так на меня глядишь, пчелка?» — и наклонившись, поцеловал холодным монашеским ликованьем».
С тем Жуковская и ушла, видимо, несколько разочарованная ласковым, но бесстрастным напутствием: «Только, смотри, скорее приходи...»
И тогда, и потом, как утверждала Жуковская, «ничего не было». Поверим ей…
Из книги «Распутин. Жизнь и смерть»
Подписывайтесь на канал. Продолжение следует.
#Радзинский #история #Распутин