Это МОЁ письмо и стало пунктом отправления моей боли, чужого предательства.
Я провела день в универе с насморком, температурой и душевной болью. Перед последней парой я выскользнула пошляться по улице, а когда вернулась, меня ждали ехидно хихикающая аудитория и затаившаяся в углу Леська.
– "Прощай, моя безответная любовь…" – громко процитировала одногруппница. Вокруг – смеющиеся лица и моя открытая сумка. Я не спрашиваю, кто. Я знаю.
Томка смотрит с сомнением, что-то подозревает…
Имен я не упоминала. Слава Богу! Но она, та, которой это было нужно, поняла и догадалась!
Я подошла к Леське, посмотрела ей прямо в глаза:
– Зачем?
Леся молча и зло смотрела на меня.
У меня злости не было. Не было и обиды. Только опустошение. И все…
Так я лишилась одной из лучших подруг. Мы обменяли нашу вечную дружбу на временную любовь. Такое было первый раз в наших жизнях.
Нам обеим было неприятно и неловко.
Встречаясь утром у ступеней любимого университета, мы стремились друг к другу по привычке, потом спохватывались, отворачивались и притворялись чужими людьми, обменивающимися парой слов.
Мне хотелось обсудить с ней всё то, что скопилось за долгое время у меня в душе. Вывалять её в этой черни и таким образом очиститься. Я знала, что она испытывает что-то сходное. Недаром мы были подругами, нам всегда было чем поделиться: радостями, мерзостью…
Теперь я осталась одна в изоляции мира. Мама пыталась зайти в моё Я на огонёк, но я закрывала все двери и окна, чтобы плакать над своей жизнью в одиночестве. Одиночество было моей привилегией, хотя я, по сути, была любителем…
В свой ничтожный мирок я пускала только Цоя и иногда ещё мимолетных возлюбленных, и друзей. Они проходили мимо, оставляя во мне всё больше отпечатков рифленых подошв. Чаще всего мне просто некого было пускать…
Каждый жил собой. Это естественно и вполне нормально. Но никто из этих всех не жил на одной волне со мной. На недолгое время все они прилипали ко мне, настраивались на волну (только она хрипела, как в дешевом радиоприемнике), потом сбивались.
Егора я не видела довольно давно. Томка ещё пыталась строчить какую-то отсебятину. Я же не могла выдавить ни строчки.
Близился Новый год. Люди суетились, готовились, скупали всё с прилавков магазинов. Снег за окном и не наблюдался. Всё было серо и влажно. Ни осень, ни зима, ни лето… Так, насмешка природы.
Иногда мне казалось, что я родилась не в то время. Оно было вязким, как желейная масса. Бессмысленным. Бесполезным. Прилизанным, и тупо, по-американски, разжиревшим.
Возле аптек – вечные толпы молодежи, жаждущей трамалгина, трамадола и черт знает, чего ещё.
Люди вокруг были такие же бессмысленные, равнодушные, отупевшие и от плохой, и от хорошей жизни.
Какие, на фиг, общечеловеческие ценности?
Я задыхалась.
И иногда, казалось, сходила с ума.
Что-то селилось в голове, раздваивало звуки и голоса, как будто какая-то неестественность, пересказанное наперед будущее. Это перестало жить внутри, оно стало перерастать в физическую боль. Голова начинала болеть, если не прикоснешься к ней рукой, болеть до рези в глазах. Я теряла ориентацию на местности. И больше всего боялась кому-то об этом сказать.
Где-то подсознательно я знала, что меня ждет белая комната с мягкими стенами.
Было очень страшно.
Я пыталась найти спасение в Поднебесном, и сама заполнялась бессмыслицей последнего смысла жизни…
Выходные дни подходили к концу. Никак не хотела писаться курсовая, и я шла на улицу и бродила темными переулками, до рези в глазах вглядываясь в темноту. Мне все ещё казалось, что я где-то случайно встречу Егора, наши взгляды пересекутся и… Что будет потом, я мечтала ночами, кутаясь в холодное и чужое одеяло.
В воскресенье пошел снег. Он был крупный, белый, в пушистых хлопь-ях и совершенно не холодный. Я брела через дворы, и казалась, что это моя жизнь. Что я так же иду по ней, слепо натыкаясь на прохожих, что когда-нибудь я дойду до своего конца. И всё кончится. Как эти полупустые дворы.
Где-то за столиком, присыпанным снегом, девчонки-малолетки пили водку из пластмассовых стаканов, курили тонкие дорогие сигареты, купленные поштучно у старушек на рынке, и мечтали о своих Поднебесных.
Я дошла до конца двора и наткнулась на такую же слепо бредущую фигуру. Это была Леська. Мы стояли, молча глядя друг на друга.
Она сказала:
– Привет! – и неуверенно улыбнулась.
– Ты куда? – спросила я.
– Гуляю. А ты?
– И я.
Дальше мы пошли вместе. Мы говорили, неловко роняя фразы в пустоту, и вроде бы в душе уже простили друг другу, но оставшаяся недоговоренность стояла между нами Берлинской стеной.
продолжение следует...