ДЛИННАЯ СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
«Видишь тот обрыв и простор морской – посмотри туда».
Н. Матвеева
«…остается еще множество вопросов, касающихся механизмов и видов воздействия запахов на эмоциональное, психическое и физическое состояния человека».
(из научно-популярной статьи)
«Начальная нота создает первое, спонтанное впечатление о запахе. Создается она наиболее летучими компонентами композиции».
- Мам, – Юлька заглянула на кухню, – где у нас может быть старый термос?
Мать готовила ужин, слушая очередную лекцию, как она говорила, «по психологии отношений». Довольно громкое шипение чего-то на сковороде тем не менее заглушалось убеждающе-наступательным женским голосом: «Если что-то не завершено, незавершенность обязательно проявится в вашей судьбе, указав на значимость аспекта, который необходимо осмыслить и – на это раз – завершить правильно!..» Юлька закатила глаза, хотела насмешливо заметить: «А как именно “завершить правильно” нам скажут?», но мать рассеяно взглянула на неё, пожала плечами: «Наверно, на антресоли». Замечать, особенно насмешливо, в такой ситуации было так же бесполезно, как и закатывать глаза: мать сосредоточилась на чём-то своём и, по опыту, на внешние раздражители реагировать не собиралась. Умела так – ускользнуть из разговора, замкнуться в невидимую, но непроницаемую капсулу. Взрослая умная Юлька раздражалась, но терпела: private space…
Хватило десяти минут на стремянке, чтобы Юлька, пытаясь разобрать прочную коробочную кладку на антресоли, начала чертыхаться почти в полный голос: шмотья-то, шмотья! А ещё смеялись над прабабушкой, которая всю жизнь затаривалась спичками, мылом, водкой, сахаром и солью! Отец любил хорошие, качественные вещи, но без фанатизма. Мать от вещей освобождалась трудно – не из-за жадности. Она их собирала, упаковывала, предполагая использовать в неопределённых, но рациональных целях, в крайнем (однако наиболее вероятном) случае – увезти на дачу. Впрочем, многое действительно с радостью отдавалось близким и дальним, своим и чужим.
Нечасто Юлька наблюдала почти чудесное: мать создавала что-нибудь неожиданное, словно складывая мозаику из давно приготовленного, соединяла свободно и весело, раскрашивала, клеила, красила, покрывала лаком, смеялась: «штучЬка»… «Handmade» – поправляла Юлька и настаивала на том, чтобы сменить офисное, да к тому же ненормированное, прозябание на творческое, доходное и не разъедающее мозг бытие. Всё заканчивалось совместными вечерними просмотрами тематических сайтов и каналов, разговорами, постепенно сходящими на нет, у Юльки (по крайней мере) – досадливым осадком. И всё же «штучЬки» приживались в квартире, быстро становились привычными. Как, например, ключница из дощечек, с фотографией сонной деревенской улочки где-нибудь среди холмов Котсуолда – каменной кладки домики, заросшие мхом и диким виноградом, прекрасного качества шоссе, огибающее их и уходящее в осенние просторы. Отец шутил, что смотреть на фото после езды по реальным городским автодорогам категорически не рекомендуется, дабы не впадать в чёрную меланхолию.
- Разобраться! Ненужное выставить на Авито или на фиг – на свалку! – сердито клялась себе Юлька, почти закопавшись в хранящемся на антресоли имуществе и отчаявшись обнаружить искомое. На выходные компанией собрались на дачу, и большой, но безотказный термос Sanflower стоило захватить: #вспомнидетство. Гора коробок на полу росла, было уже непонятно, как всё это раньше на антресоли помещалось. Из очередного мешка на пол выпала какая-то блестящая вещичка и покатилась прямо под ноги вышедшей в коридор матери.
- Блин, мам!.. У нас в семье у кого-то явно синдром Плюшкина! Это, между прочим, патология. Знаешь, как по-научному называется? «Хоардинг»!
Мать неодобрительно, но внимательно оглядела результаты Юлькиных трудов, указала на большую коробку в углу, открыла, продемонстрировала дочери содержимое:
- Нет, у нас в семье у кого-то явно паталогические, но не эффективные приступы активности. Знаешь, как это называется? «Мартышкин труд»!
Она подняла с пола маленький флакончик с почти стёршимися белыми буквами на чёрном, открутила крышечку, провела по коже роликовым аппликатором, понюхала. Вздохнула:
- Нет, не чувствую ничего. «Прекрасного лотоса стих аромат»…
Юлька обижаться не любила, к тому же про «мартышкин труд» регулярно слышала от обоих родителей:
- Аромат лотоса? Что за духи?
- «Tobacco Vanille», – ответила мать с неясной интонацией. – Лотоса не было. Табачные листья, какао, древесные ноты, специи... Ну и ваниль, естественно. «Запах лотоса» – это Ли Цинчжао, известная китайская поэтесса XIII века. Неуч ты, Юлька.
- «Запад есть запад, восток есть восток», – цитатой же огрызнулась Юлька, – давай уже отдельно про духи и отдельно про поэтессу.
- О поэтессе сама нагуглишь. И о лотосе заодно. Цикл стихов, посвященных разлуке с любимым; там, наверно, переводов тысяча и один.
Освобождённые было из неволи разнообразные коробки и пакеты пустились в обратный путь на антресоль. Мать согнала Юльку со стремянки – утрамбовка такого объёма в ограниченное пространство явно требовала большего опыта и умений. Было понятно, что задуманная ревизия «богатств» откладывается на неопределённое время, если не навсегда.
- Что касается духов… Ты в детский сад более-менее регулярно начала ходить, в старшую группу, я привыкала к новой работе, ну и решила купить какой-нибудь модный парфюм. В магазине растерялась, продавец-консультант увидела – и началось…
Мать помолчала.
- Консультант, кстати, была… интересная. Когда этот парфюм смотрели, сказала, что он напоминает романы Голсуорси. Причём здесь Голсуорси? – спрашиваю. Засмеялась, говорит: личные ассоциации, сейчас как раз сериал показывают. Кофейни, богатые дома – кожа, сигары, восточные ковры и специи. «Создающий ощущение гармонии с окружающим миром, силы и уверенности в себе». Как-то так было в каталоге. Вот я его и выбрала. Фирменный атомайзер с роликом подарили, они у нас только появились тогда.
- Круто, – оценила Юлька. Мать часто запоминала какие-нибудь интересные случайные разговоры, пересказывала их так, словно всё произошло вчера, с подробностями.
Юлька о том времени почти ничего не помнила. Связные воспоминания начинались лет с семи, когда они переехали от прабабушки в свою квартиру. Прабабушка от переезда категорически отказалась, родители по этому поводу нервничали, хоть жили теперь всего-навсего через три трамвайные остановки. Бабуля умерла душной летней ночью, для Юльки её смерть была полноценным крушением мира. Продав прабабушкин дом, родители купили просторную квартиру в другом районе города. Район – центральный, благоустроенный, к тому же не нужно было дважды в день (в школу и обратно) проезжать мимо некогда родного дома с шелковицей во дворе, принадлежащего теперь чужим людям.
Про китайскую поэтессу Юлька гуглить не стала – как-нибудь потом, а вот про бренд Tom Ford International, выпускающий «люксовые коллекции одежды, обуви, аксессуаров, а также изысканной селективной парфюмерии», начиталась вдоволь, даже голова разболелась. Поразмыслив, пришла к выводу, что не помнит у матери духов с похожим ароматом. Почему, интересно?
Мать ответила с явной неохотой:
- Отец не любит ванильный парфюм. А этот атомайзер затерялся – при переездах, скорее всего. Сунули впопыхах куда-нибудь, потом не до него стало, забылось.
Так, значит, так: private space. Юлька продолжать разговор не стала.
***
Он наткнулся взглядом на флакончик, как только вошёл в квартиру. Сначала не обратил особого внимания, мало ли. Но дизайн был тот самый, запоминающийся: белые буквы на чёрном фоне.
После ужина, когда Алёна позвонила родителям, а Юлька, поболтав с ним на неконкретные темы явно с целью не «педалировать» тему вполне конкретную – поездку со своей компанией на некую дачу, после уточняющих вопросов высказалась про «родительский сверхконтроль» и удалилась к себе в комнату, он сунул атомайзер в карман и вышел на лождию – «покурить».
Темнело стремительно, да и холодало ощутимо: шедший почти весь день лёгкий снег превращался в хищную февральскую позёмку. Он вынул пузырёк из кармана (знать бы, зачем вообще взял?), поставил его на подоконник, закурил.
Бликующие в свете фонарей автомобили на стоянке соседнего двора напомнили ему, как в раздевалке старшей группы выставляли в два ряда маленькие резиновые сапоги – приучали детей к порядку, ну и запоминать свои вещи. Во избежание казусов, однако, на внутренней стороне сапоги были подписаны шариковой ручкой: у Юльки – «Ю. В.», поскольку Юль в группе насчитывалось целых три. Из стройных рядов послушного малышового коллектива выпадал только один – ГОША, как было написано на сапогах, периодически стоящих «не в ногу», носами врозь. «Разгильдяй или борец с системой?» – заинтересовался он и попросил Юльку показать инакомыслящего Гошу. Обычный оказался, с чубчиком. Однако дочь с негодованием тезис об обычности Гоши отвергла и, блестя глазами, сообщила: «Он умеет есть левой рукой!» У Юльки уже тогда была способность вылавливать в человеке особенное. Она вообще – толковая, коммуникабельная, старающаяся (чаще всего) обходить конфликты. Отчасти благодаря прабабушке, Зинаиде Михайловне, чью мудрость и жизненный опыт он оценил позже, чем надо бы. Когда переезжали в первую собственную квартиру, Юлька ревела, просила, чтобы оставили с Бабулей в старом доме…
«Купила мама Лёше от-лич-ны-е галоши, – запел в его голове насмешливый голос. – Галоши настоящие – красивые, блестящие!». Маша. Не любившая других уменьшительно-ласкательных форм своего имени. И всё же Маруся – если наедине, целуя в улыбку или пушистую макушку, вдыхая горьковато-свежий запах её любимой туалетной воды. Маша дразнила его этой песенкой, по слогам выпевая: «От-лич-ны-е»… И ещё – «Лёшинский». Только она его так называла.
Он посмотрел на флакончик, возникший словно из небытия. Ящик Пандоры, как известно, на самом деле – сосуд. Ему показалось, что сохранился даже запах, хотя и совсем слабый, еле уловимый, но тоже – тот самый, холодно-ванильный. Ещё раз понюхал. Нет, никакого запаха, конечно, не было. Даже самый стойкий парфюм бессилен против времени. Так себе формулировочка, буквально анти-рекламный слоган…
«”Нота сердца” – сердцевина запаха, определяющая его тип. Она раскрывается вслед за начальной нотой и держится гораздо дольше.»
Туалетная вода Fragonard Verveine – его первый подарок Маше на день рождения. Она «заказывала» более бюджетный вариант, но он, так сказать, приложил усилия – и купил отнюдь не бюджетный. Поспрашивал у сотрудниц, полазил в скудно доступном тогда интернете, в конце концов пришёл в самый навороченный магазин города и сказал симпатичной девчонке-консультанту: с вербеной, для девушки, дорого. Девчонка повела его к стенду, принесла три флакона, заученно (но не без иронии) рассказала про каждый аромат. Потом неожиданно спросила:
- Твоя девушка работает, учится?
- Учится, в аспирантуре, – ответил он и зачем-то назвал факультет.
- О! – засветилась улыбкой яркая брюнетка. – Свой человек. Я – на культурологии, последний курс, а здесь подрабатываю. Тогда купи Fragonard, она оценит.
- Почему?
- Ну, хотя бы потому, что первые фабрики этого парфюмерного дома располагались в брендовом месте – в городе Грассе. Знаешь такой?
Он, ясное дело, кивнул.
- Вот именно. Прованс, Лазурный берег, мировая столица парфюмерии… А назван дом в честь художника Жана-Оноре Фрагонара. Про него точно не знаешь, – красотка усмехнулась. – Он родился в Грассе, в XVIII веке. Сын перчаточника, как Шекспир. Стал членом Королевской академии живописи и скульптуры, между прочим. Посмотрите на досуге его картины – очень живенькое рококо. Кстати, у него есть цикл картин, изображающий девушек и молодых женщин за чтением книг, как раз для твоей подруги.
Пробив чек и упаковав дорогой в разных смыслах подарок, добавила:
- На вербену, в смысле на её запах, в ХIХ и в начале ХХ века была мода. Даже сборник стихов есть с соответствующим названием у одного известного поэта. «О женщина, с душой вербеновой»… У него, правда, немножко по-другому. Но как «лирический бонус» к такому парфюму – очень даже.
- Ты крутой консультант, – он тоже улыбнулся. – Давай я тебе благодарность в книге отзывов напишу?
- Ты лучше, когда другой подарок соберёшься покупать, опять ко мне приходи. У меня процент с продаж – дополнительно к зарплате.
Почти вслед ему спросила:
- А у твоей девушки вербеновая душа?
Он не нашёлся, что ответить. Сделал «многозначительную» мину…
Про эрудированную продавщицу парфюмерии с культурологического факультета он Маше рассказал, налюбовавшись на её смущенно-удивлённое, но довольное лицо после вручения подарка. Не без тайного умысла вызвать ревность, если честно, хотя привлекательность героини эпизода он, естественно, не подчёркивал. И про финальный вопрос умолчал. Но с Машей такие штучки не проходили. Чаще всего в таких случаях звучало насмешливое: «…от-лич-ны-е…», и, ей-богу, иногда хотелось, чтобы она была менее проницательна. Выслушав, переспросив название и адрес салона, задумчиво признала:
- Крутая, согласна. Про художников покупателям рассказывать… Красивая?
На этот раз он сказал то, что думал:
- Да. Яркая, обаятельная.
- Тогда, если всё нормально пойдёт, в продавцах не задержится.
(Оказалась права. Спустя несколько лет после расставания он позволил себе поискать Машу в соцсетях. Кто ищет – тот почти всегда найдёт. Вот и он нашёл. Посмотрел пару фотографий, на которых Маша улыбалась одна на фоне заснеженного леса и с семьёй на фоне, напротив, солнцем залитого морского пейзажа, дальше смотреть не стал и для чего-то полез в фотогалерею «Друзья». На четвёртой фотографии не удержался и удивлённо присвистнул: яркая брюнетка, теперь с модной стрижкой и в стильных очках, занимала отнюдь не рядовую должность в PR-отделе центрального офиса крупной торговой фирмы. Вполне верилось, что в Грассе она уже побывала. «О как…Чего ещё я не знал о тебе, Маша?»)
- Тебе подходит этот запах, – сказал он.
На самом деле он не придумал, как бы так сказать Маше, что благодарен: она пришла-таки в эту небольшую (с некогда очень приличным ремонтом) квартиру в брежневской пятиэтажке, окружённой старыми акациями, для неё, понятно, чужую, а для него – почти такую же привычную, как квартира родителей. Даже своя комната наличествовала.
Тёть Лида – старшая сестра матери – была по-настоящему близким человеком. В начале 90-х на волне перемен, связанных с новыми экономическими и не только возможностями, от неё ушёл муж (банально – к молоденькой секретарше), а в конце 90-х единственный сын, тридцати с небольшим, прилично «поднявшийся» в серьёзной сфере не без помощи отца, умер от передоза. На пышных похоронах тёть Лида с пустыми сухими глазами шептала над гробом: «Ну вот, сыночек… Ну вот...» и судорожно приглаживала раздуваемые ветром волосы сына. Лечилась у психиатра. Потом вроде выправилась. То, что деньги сына быстро растеклись в том числе благодаря его «друзьям-товарищам», а невестка скоропалительно вышла замуж и уехала, на внешний взгляд, приняла спокойно. О муже не говорила. Племянника баловала, называла Лёней (так звали деда), «покрывала» перед родителями его не особо серьёзные «косяки». Если мать жаловалась, тихо увещевала её: «Таня, лишь бы не наркота…»
Семью сестры тёть Лида привечала и закармливала выпечкой. Печь она любила всегда, но, выйдя из больницы, начала делать это особенно часто. С недавних пор по договорённости с частным кафе на первом этаже её же дома – ещё и на продажу, небольшими партиями, за приемлемые деньги (договорённость с хозяином кафе, бывшим сослуживцем отца, он мог справедливо поставить себе в заслугу). Поэтому в квартире постоянно пахло сдобой, корицей, лимонной цедрой, чаще всего – ванилью. Он был уверен, что этими запахами пропиталось даже постельное бельё, пока не увидел в комоде пакетики с ванильным сахаром.
О Маше тёть Лида узнала первой, без всяких официальных знакомств и заявлений. Однажды, когда он, принеся из погреба картошку и какие-то «закрутки», пил чай с очередным шедевральным пирогом, осторожно спросила:
- Лёня, вам, наверно, встречаться негде?..
Он поперхнулся, посыпав сахарной пудрой себя и вокруг: проблема, конечно, была. Но он, взрослый мужик, решал вопрос. Была, например, тёплая дача, на которую ехать полчаса на электричке. Да и вообще…
- Я, ты знаешь, предупредила в кафе: сезон начинается, пора на даче всё потихоньку в порядок после зимы приводить. Буду по понедельникам дня на два-три уезжать. Соседи – пенсионеры в основном, в будни кто-нибудь обязательно на даче. Григорьевы через дом, если что – помогут, да и подвезут при случае…
Говорила тёть Лида быстро, наверно, заранее продумала, что и как сказать. Положила ему ещё один кусок пирога. А он сосредоточился на синих цветочках – рисунке на скатерти – и не мог заставить себя поднять взгляд. Фигня какая-то, будто в младших классах – нашкодил. Скорее всего, соседи проинформировали. Те самые Григорьевы, например, давние тёть-Лидины знакомые, когда-то работавшие с ней на одном заводе.
-…но у тебя же есть ключ от квартиры. Здесь хоть удобства дома, в тепле, для девушки это важно…
Он тогда быстро свернул разговор, невразумительно пообещав подумать и обсудить с Машей… ну, домашние удобства… Тёть Лида кивала, собирала сумку с пирогами: «Это родителям, они любят с капустой и рыбой, а Машеньке, я решила, сладкий, она любит с яблоками?» В том, что «Машеньку» нужно считать членом семьи и, соответственно, одаривать выпечкой, у тёть Лиды сомнений не было никаких. Её логика была простой и чего уж – правильной, конечно. Как в песне: «Обручальное кольцо – не простое украшенье, двух сердец одно решенье…» Избирательная версия действительности.
Так сформулировал один из врачей в беседе тет-а-тет после планового приёма: тёть Лида «выбрала свой путь пережить то, что пережить чрезвычайно сложно, – избирательную версию действительности». Говорили о возможности когнитивных изменений – «медленного пути обратно в детство»… Он искал признаки и боялся их найти. Пока были только некоторая путаница в воспоминаниях и навязчивое опасение забыть об оплате каких-нибудь коммунальных счетов. Квитанции аккуратными стопками всегда лежали на видном месте.
Несколько дней он мучился, а потом рассказал Маше всё разом: о муже, сыне, больнице, диагнозе, страсти к выпечке и о предложении тёть Лиды. Много позже осознал, что таким образом поданная информация играла роль индикатора, «проверки на дорогах». Он хотел посмотреть на Машину реакцию. Однажды однокурсник – заодно и бывший одноклассник – со снисходительной якобы иронией назвал тёть Лиду «блаженной», за что получил по морде.
Маша сказала, что надо как-нибудь съездить на дачу, помочь тёть Лиде в весенней уборке, а про квартиру она подумает. В начале мая они поехали на дачу, где почти весь день (пасмурный, томительный, с мягким теплом) копали грядки, опиливали и белили деревья, смеялись, под взглядом тёть Лиды, по-детски откровенно заинтересованным, объедались её выпечкой, а в конце мая, когда старая акация у дома начала цвести, пришли сюда.
Маша подняла голову с его груди:
- Почему?
Угадывала, когда говорили не то, что хотели, – безошибочно. Смотрела серьёзно. От её вопроса хотелось увильнуть, ответить что-нибудь вроде: «Патамушта!». Но он знал, что увильнуть нельзя. К тому же часто, спрашивая об одном, она будто ждала ответа ещё и на другой вопрос. Главное – угадать.
- Трудно объяснить, Маш. Я не знаю, как пахнет эта самая вербена, но у нас на даче росла лимонная мята. Вот твой запах – цитрусовый, свежесть плюс горечь, вроде полынной.
- «Вроде», – передразнила Маша. – Разве так надо? «Её глаза зовущие нежны, / В них ласковость улыбчиво прищурена»…
- Это ещё кто? – он напрягся и удивился – очень, потому что это было про Машку – неимоверно точно. И ясно как день, что написано тем, кто знал её тоже – очень близко.
- Это, Лёшинский, Игорь Северянин. Тот самый, у которого сборник стихов назывался «Вервэна», «Вербена» то есть.
Он снова притянул Машу к себе. Бог с ним, с Северяниным. Лишь бы не кто-нибудь более современный, лучше разгадывающий Машины ребусы.
- Между прочим, – сказала Маша позже, когда пили чай на кухне, – считалась, что вербена лечит практически всё. Приводит в весёлое расположение духа. Кельтские жрецы, древние греки и римляне готовили из вербены напиток, который оберегал от злых духов, примирял врагов. Послы, когда отправлялись на переговоры о мире, держали вербену в руках. Пока шли переговоры, она лежала между договаривающимися. Если договоры заходили в тупик, вербену выбрасывали.
- Марусь, не убивай меня интеллектом…
Она рассмеялась и быстро, едва касаясь, погладила его по руке.
- Образовывайся, Лёшинский! Её по-разному называли. Тут тебе и «слёзы Изиды», и «трава Юноны». И «Святая трава»: по легенде, на неё упали капли крови распятого Христа. Или «железная трава» – потому что излечивала раны, нанесённые железом… В Испании до сих пор празднуют Ночь вербены – как у нас ночь Ивана Купалы; у Гарсиа Лорки даже стихотворение про этот праздник есть.
- Целая статья в энциклопедии. Или досье. Но тебе-то почему этот запах нравится?
- Если быть точной, лекарственная вербена почти не пахнет. В парфюмерии используются масла другой вербены – лимонной…
- Ма-ша!..
Маша замолчала. Взгляд помягчел, сосредоточился на видимом только ей.
- Я однажды случайно наткнулась на фотографию в журнале «Вокруг света»... Каменный домик, зажатый с трёх сторон скалами. Такими слоистыми – как халва. На маленьком каменистом островке. Нет, не островке, он с берегом соединялся. Камни и травы. Небо, отражающееся в море, – всё безмерное. В журнале было написано, что это туристическая достопримечательность – Caster Meur, Дом между скалами, местечко Plougrescant, в Бретани. Чуть больше ста метров от побережья Ла-Манша. Построен ещё в 60-е годы XIX века; между скалами – чтобы устоял при сильных штормах. Я как будто перенеслась туда, к этому дому. Нагретые солнцем камни и травы, ветер, пахнущий морем… Такое классное чувство свободы и полноты жизни!..
Несколько мгновений он смотрел на Машино отсутствующее лицо, она и в самом деле была не здесь, не с ним. Потом «вернулась».
- Вот. Тогда почему-то вспомнился старый дедушкин дождевик – огромный, тяжелый такой. В детстве мне казалось, что в нём спрятаться можно или жить. А как-то пришла выбирать парфюм маме на день рождения и набрела на вербеновый аромат. Сразу фотография Caster Meur в памяти всплыла.
- Купила?
- Ага. Себе. А мама тоже любит ваниль, как твоя тётя Лида. Только у настоящей ванили не кондитерский запах. Она амбровая, с таким пепельным послевкусием.
Он подумал, что так сказать могла только Маша: «пепельное послевкусие». По отношению к тёть Лиде – очень точно. Ещё какое пепельное. И никуда, блин, это послевкусие не девается, просто прячется в сладких, вроде бы уютных ароматах выпечки. Сейчас вот ещё – в травянисто-цветочной сладости цветущей акации.
- Маш, а у тебя вербеновая душа?
Он и сам не знал, почему задал этот дурацкий вопрос именно сейчас. Маша удивилась. Пришлось рассказывать про культурогиню-консультанта, теперь уже до конца.
- Ну, может, она кокетничала с тобой, а может, ей скучно было. Это тоже Северянин, у него есть: «женщина с душой вербеновой».
- И что это значит?
Маша усмехнулась:
- Как всегда у поэтов, это значит многое. Коротко и не объяснишь. Лирическая героиня, как, знаешь, у Блока: «Дыша духами и туманами». Через любовь к ней поэт приобщается к тайнам мироздания: «Я знал тебя, и, может быть, от этого / Мне многие туманности ясны».
От обсуждения вопроса о собственной душе – вербеновой или нет – она уклонилась.
Перед уходом Маша подошла к большому настенному зеркалу – хотела накрасить губы – и замерла, внимательно вглядываясь в фотографии, которые тёть Лида аккуратно вставила в его раму. На одной стороне – старое, с фигурными краями фото молодых бабушки и дедушки, её родителей, сделанное в ателье по тогдашней моде, – голова к голове; фотография сына, Никиты – ещё подростка: взгляд из-под чёлки, улыбка, загорелый, у велосипеда, одна брючина закатана. На другой – фотография его родителей, дачная, с пятнами от солнца: отец что-то говорит, насмешливо глядя прямо в объектив, мама моет банки для засолки; его фотка – «первый раз в первый класс», с портфелем, букетом, дурацкой стрижкой, испуганными (так потом сказала Маша) глазами. На полке под зеркалом тремя аккуратными стопками лежали квитанции.
Маша оглянулась на него – немного растерянно.
Он хотел объяснить, но Маша сказала:
- Я поняла. Это чтобы не «порвалась связь имён»…
Как получилось, что они расстались? Ну, у него попёрло в карьерном плане, обозначились перспективы… Он, собственно, и с Алёной познакомился «по работе». Теперь кажется странным, но он прекрасно помнил, что, когда их знакомили, подумал: «Чем-то на Машку похожа». Тогда додумывать не стал, а потом запретил себе. Это было бы подло – и по отношению к Алёне, и по отношению к Маше.
Выяснения отношений не было. Он сказал Маше про предложение о переводе в головной офис, о том, что принял решение уехать. Маша устало (сдавала какие-то свои экзамены) спросила:
- Дело не только в работе? Там ведь что-то другое, серьёзное, да?
Он, испытывая одновременно освобождение и опустошённость, ответил:
- Да.
Больше никаких разговоров Маша не хотела: «Лёш, о чём говорить?..».
Потом началась другая жизнь.
«Глубинная (базисная) нота ощущается в завершающей стадии и держится шлейфом. Блaгoдapя ей apoмaт звучит c нoвoй cилoй, дoпoлняя вce пpeдыдущиe оттенки».
Юлька стала ходить в детский сад, что называется, на постоянной основе (по рекомендации Зинаиды Михайловны – как без неё?), они с Алёной определились с желанием купить свою квартиру, он взял кредит и начал вкалывать от рассвета до заката. И, надо признать, вкалывал с удовольствием. Это было super good. Потому что ценят как профессионала. Потому что есть деньги не только на необходимое. Потому что Алёна, которая, как ни крути, в основном «разруливала вопросы» с часто болеющей Юлькой и всё больше сдающей бабушкой, имеет возможность купить хорошие лекарства, дорогие качественные вещи. Потому что можно представлять (зная, что это точно осуществится), как они летом окунутся в заграничную приморскую экзотику, которой Алёна пропитается, как пирожное «Летний каприз» винным сиропом, а Юлька будет восторженно дёргать его за руку и таращить зелёные в карюю крапинку глаза: «Папа, папа, смотри!».
С жёсткого, но быстро вошедшего в привычку рабочего ритма сбило известие о смерти тёть Лиды. Рыдала позвонившая мать, до последнего надеявшаяся на чудо, заплакала взявшая трубку Алёна, от непонимания и испуга разревелась Юлька. У Зинаиды Михайловны, не склонной выказывать эмоции, дрожали руки. Он ушёл во двор, в темноту под шелковицу, не пытаясь уклониться от больно цепляющих веток росшего под ней шиповника, – и тоже заплакал, трудно, до спазмов в горле и сердце. А утром уехал в родной город, помогать отцу в организации похорон и решать юридические вопросы. Один – как хотел.
Тогда его здорово тряхнуло.
Истаявшая от катастрофически поздно выявленной болезни тёть Лида, которую подхоронили к сыну, навсегда улыбающемуся уголком рта на фотографии с памятника. Пришедший на кладбище бывший одноклассник-однокурсник: «Я, конечно, по-идиотски тогда сказал. Зимой как-то весь день в гараже с машиной провозился. Она мне, прикинь, пирожков принесла, тёплых ещё, чай в термосе. Я ей: «Спасибо, тёть Лид», а она: «Помяни Никиту, Костик. Может, ему там тоже холодно». Вдруг постаревшие родители – забывающая утирать слёзы мать, постоянно курящий отец с опрокинутым лицом. Выстуженная, с загвазданными полами тёть-Лидина квартира, которую он помнил уютной, всегда чистой, пахнущей свежей выпечкой. Суета и какие-то мало уместные в этой ситуации полухозяйственные хлопоты...
Наверно, поэтому он узнал Машу не сразу, а только когда она обернулась на его слова: «Передайте, пожалуйста, за проезд» – в автобусе на железнодорожный вокзал, минут за сорок до отхода поезда. После ступора с обеих сторон и растерянных «Приветов» он объяснил, что сейчас уезжает, предложил: «Маш, давай поговорим». Маша замешкалась с ответом, но согласилась.
Она изменилась. Словно в переводной картинке, лишив её акварельного обаяния, проявились чёткие контуры. Макияж тщательнее и ярче, чем он помнил. Морщинки (правда, едва заметные) в уголках рта. Одета хорошо, но взгляду не за что зацепиться: серое, коричневое, чёрное...
Они остановились у скамейки в аллейке недалеко от вокзала. Сесть не рискнули, он поставил на скамейку сумку, перекинул ремень через спинку с вырезанным на доске ясно читающимся общеизвестным словом. Закурил, оттягивая начало разговора (хотя Маша предупредила, что задержаться может ненадолго). На газоне, среди остатков пост-оттепельского снега, серебрилась нутром пёстрая обёртка от мороженного, он знал название, Юлька любила: «Ледяной Домик».
О причине своего приезда он рассказывать Маше не хотел. Настоял на разговоре, если честно, больше от неожиданности – словно в третьесортном сериале для домохозяек. Задал полагающиеся вопросы, слушал, как она говорила – коротко о семье и более подробно о работе и общих знакомых, изредка вставлял соответствующие реплики. Боялся встретиться с Машей взглядом, поэтому смотрел на отягченных различной ношей людей, спешащих с вокзала и на вокзал. Думал, что правильно выбрал ночь в поезде, а не самолёт. Даже если выданное матерью из своих запасов снотворное не сработает, он будет лежать на верхней полке, чувствовать, как проходит время и накручиваются сотни километров, отдаляя его от трёх дней в расколовшейся реальности. Ещё ночью хмарь и слякоть нескончаемой осени за окном сменятся зимним пейзажем – таким, каким он и должен быть во второй половине января. Когда он приедет, будет полдень – с колкой изморозью, плотным холодным воздухом, который трудно вдохнуть. И его отпустит тошнота, поднявшаяся в пустом желудке от пыльного, холодного, словно тоже умершего запаха ванили, когда давняя тёть-Лидина подруга (он не помнил имени-отчества, только фамилию – Григорьева) бросилась закрывать большое зеркало, о котором как-то забыли, взятой из комода простыней.
Он заберёт Юльку из детсада пораньше, они пойдут сначала в кино смотреть мультики, а потом в кондитерскую, где вопреки Алëниным запретам будут куплены пирожное, обязательно с кремом, и не маленький, а средний молочный коктейль. Юлька, довольная, будет заливаться колокольчиком и протягивать ему липкие ладошки, чтобы вытер, а он – медленно оттаивать, «включаться» в прежнюю жизнь... Ближе к вечеру двинется на работу, загрузится тамошними проблемами и вполне будет готов к тому, чтобы, когда Юлька заснёт, почти спокойно рассказать о поездке Алёне. Потом похороны не забудутся, конечно, но станут сначала горьким и трудным воспоминанием, затем...
- …Лёш, прими соболезнования. Лидия Леонидовна была необыкновенным человеком. Щедрым и добрым.
Неожиданно больно – до физического ощущения. Он-то хотел, чтобы Маша осталась в прошлом, на теперешний взгляд, почти благополучном. Чтобы она не имела отношения к настоящему, медленно, но верно кроившему из его воспоминаний рваные куски. Почему-то ему казалось, что после их расставания все общие знакомства распались, а на самом деле он исчез из них как действующее лицо – только и всего.
Легко, последовательно, буквально в деталях выстроился из одной её фразы весь сюжет. У них с Машей так бывало: не «чтение мыслей», по-другому. Она «считывала» его на раз, но и у него случались прорывы.
- Вы общались после…?
Маша кивнула.
Нет, она не стала бы напоминать о себе. Это тёть Лида – пыталась исправить его очередной «косяк»… Поэтому, видимо, ни разу не обмолвилась о Маше – ни в телефонных разговорах, ни когда он приезжал в гости. Они вполне могли встретиться случайно, не суть. «Машенька, приходите как-нибудь в гости: на чай, блинчики, пирожки, булочки (нужное подчеркнуть)» – и Машенька, хорошо воспитанная и ответственная, пришла; тут расчёт тёть Лиды, главное про Машу понявшей после их поездки на дачу, был безошибочным. Маша не могла не пойти – после его-то рассказов. Но приходила, по всей вероятности, редко. Чаще, наверно, звонила, справлялась о здоровье. А потом вышла замуж, и визиты прекратились. Тёть Лида не переживала: душа её теперь была спокойна. Счета оплачены, квитанции разложены в разные стопки: Лёня счастлив, Машенька счастлива… Избирательная версия действительности.
- О тебе мы не говорили, – произнесла Маша с такой интонацией, словно отвечала на само собой разумеющийся вопрос. – Но о вашей семье Лидия Леонидовна рассказывала. Например, о твоей прабабушке, её бабушке значит. Мечтала найти рецепт каких-то необыкновенных маленьких пирожков из песочного теста с изюмом – она их с детства запомнила как особое лакомство…
Он хотел спросить: «Какие пирожки, Маш? О чём ты – сейчас?!» Про прабабушкины кулинарные таланты он не помнил, а может, просто не знал. Семейная история не входила в круг его актуальных интересов, хотя надо бы, конечно, быть в курсе. Когда хоронили Никиту, мать плакала: «Слава богу, бабушка с дедом не дожили». Это он хорошо запомнил.
У Маши было по-другому. Она и семейные истории, и истории семей выслушивала с искренней заинтересованностью. Сама умела их рассказывать. Ладила с бабушкой, уживалась с её непростым и авторитарным, на его взгляд, характером. На слегка насмешливую интонацию однажды в разговоре серьёзно обиделась: «Бабушка пошла работать счетоводом в колхоз в 13 лет, после шестого класса, потому что год был – 1942. У неё вся жизнь – лишения и тяжёлый труд». Он извинился. В другой раз поставила на стол перед ним, обедающим, странную жестяную банку – по виду очень старую, с побитыми краями и почти стёршимися буквами, с трудом можно было различить самые крупные: «ARA». На его непонимающий взгляд рассмеялась: «И вдруг увидел буквы нерусские на ней…» Потом объяснила – про семейную реликвию, про Южный Урал, откуда родом бабушка, про 1920-е годы. И про стихотворение Маяковского. Он проникся.
– …Вспоминала: они с твоей мамой бегут утром в школу – зима, холодно, темно, прочищены только центральные дороги, а так – сугробы огромные, выше их роста. Бабушка уже ждёт у своего дома: «Деточки, возьмите пирожки», в кульке из газеты – тёплые ещё.
Он прикурил сигарету от только что докуренной. Не знал, как реагировать. Высказывать претензии расхотелось – глупо. Помолчали. Маша взглянула на электронные часы на здании вокзала:
- Однажды сказала: «Сегодня всё утро думала про всех своих – так бы хотелось чем-то помочь». Слабела быстро… Хорошо, что согласилась к твоим родителям переехать.
С сюжетом, как выясняется, он не угадал. («Чего ещё я не знал о тебе, Маша?»)
- Лидия Леонидовна тебя очень любила.
Сквозь стоявшие в глазах слёзы расплывались привокзальный пейзаж, вечер бесконечного дня, начавшегося на самом деле позавчера созвонами с ритуальной конторой, с кафе, бывшей заводской столовой, в котором планировались поминки, с разными людьми – по поводу времени выноса, похорон, машин, венков… В голове крутилась фраза из недавно прочитанного дочке «Городка в табакерке»: «Всё умолкло, валик остановился, молоточки попадали, колокольчики свернулись, солнышко повисло, домики изломались». Юлька тогда сразу захлюпала носом, спросила: «Пап, а разве нужно было городок разрушать, чтобы узнать, как механизм устроен?»
Маша погладила его по руке, едва касаясь:
- Мне пора идти, иначе опоздаю.
- Да, мне тоже пора. Спасибо, Маша.
Сглотнул комок в горле:
- И за тёть Лиду спасибо.
Он взялся за ремень сумки – и охнул, по большей части от неожиданности, однако и от боли: по ребру ладони быстро взбухала красным не большая, но глубокая царапина. Твою ж!.. Видел ведь этот забитый наполовину гвоздь, когда ставил сумку. Ещё подумал, что руки бы оторвать таким «мастерам».
Пока соображал, есть ли у него салфетки и если есть, то где, Маша действовала быстро и без сомнений, как всегда в подобных ситуациях: достала из сумочки флакончик, полила парфюмом свой носовой платок – белый, с синими цветочками по краю – и приложила к царапине. А он «подзавис», удивившись не мгновенности мысли даже, а ощущению: «как всегда». Легко, как выяснилось, перекидывается мостик между «тогда» и «сейчас»…
- Да ладно, Маш, ерунда. Заживёт как на собаке.
- По возможности всё-таки купи что-нибудь в аптеке, продезинфицируй.
Он усмехнулся:
- Я лучше изнутри.
Маша пожала плечами, но выражение её глаз изменилось. Будто солнечные блики рассыпались по прибрежной морской воде, добрались до камешков на дне (говорил ли он ей об этом? наверняка ведь придумывал какие-то комплименты):
- Ну, если шутишь, значит жив. Хотя шутка так себе.
Раньше было бы: «…от-лич-ны-е галоши»… Незатейливая детская мелодия пробивалась сквозь мрачную какофонию последних дней, лопалась освобождающими от непроходящего сердечного спазма пузырьками. К запахам нагруженных транспортом улиц, вокзального креозота примешивался резковато-свежий, с цитрусовым оттенком, запах Машиных духов. Мостик, да. Только как на заставке его рабочего компа – над пропастью, пропадающий в густом тумане.
Он поблагодарил Машу ещё раз и попрощался. Садился в поезд, желая только одного – чтобы снотворное подействовало. Чтобы была передышка.
Таблетка сработала. Следующие 18 часов он по преимуществу спал. В перерывах – по потребностям. Пару-тройку раз – щедро собранная родителями еда, которой он старательно угощал соседей по купе. Пацанёнок лет трёх, лопочущий почти безостановочно, но невнятно, в отличие от юных папы и мамы не испугался его небритости, а также нерасположенности к беседам и во время общего купейного бодроствования рассказывал о своей весьма насыщенной жизни. Он мало что понимал. Слова рассыпались как разноцветные кнопки мозаики, узор угадывался с трудом. «Лёня! – пыталась быть строгой мама, – не приставай к дяде! Он уже устал от тебя!». Дядя, в свою очередь, старался не показать, как наждачно его царапало это «Лёня».
«Ученые доказали двойственную – корпускулярно-волновую – природу запаха, как у света и звука».
(из научно-популярной статьи)
В принципе, всё было как надо. Обновлённый вчерашним снегопадом город, облачный полдень с очевидным намёком на снегопад сегодняшний, такси, которого почти не пришлось ждать, телефонные звонки, на которые оперативно ответили все важные – в личном и рабочем планах. Алёна, правда, сказала, что задержится («…отчёт, ты же знаешь, но постараюсь не очень поздно»). Зато Зинаида Михайловна встретила натопленной баней и обедом из трёх блюд. Поставила на стол запотевший графинчик, но он отказался: голова после снотворного и без того была мутная, а менять планы не хотелось.
Юлька обрадовалась, когда он пришёл за ней в детсад, пока надевали зимние одёжки, ластилась как котёнок. Тем не менее чувствовалось, что, не понимая, конечно, она интуитивно «ловит» неординарность ситуации; что может – умная девочка – задать вопрос, на который он будет не готов ответить, как в том случае, с «Городком в табакерке».
К большому его удивлению, Юлька от мультиков в кинотеатре отказалась. Сказала, глядя почему-то настороженно, будто ожидая, что он не согласится:
- Пойдём лучше в парк?
- В парк? Юль, что там делать? Снег вон пошёл. К тому же у нас ни санок, ни ледянки нет, ты даже с горки не покатаешься...
Юлька освобождённо выдохнула, взяла его за руку и с забавной деловитостью поведала, что в парке есть пункт проката, в нём можно взять даже коньки и лыжи, а ледянки – вообще какие хочешь по цвету и совсем не дорого. Они с бабушкой уже два раза брали в этом году, когда ходили в парк из детского сада. А «Смешариков» можно ведь купить, ну, новый диск, и вместе посмотреть дома на выходных. Говоря про выходные, дочка опять быстро и настороженно взглянула на него. Дождался, – констатировал он. – Ребёнок от тебя отвык. Точнее, привык, что тебе некогда, что тебя вечно нет, что в парк – с бабушкой, мультики – с мамой. Сейчас вот пытается хитрить, волнуется, что не удастся получить папу аж в двух порциях. Отец года, чё там... Короче, в выходные – просмотр нового диска «Смешариков» с Юлькой.
Парк был почти пустым: по аллейкам под неспешным снегопадом гуляла пара старушек и стайка молодых мам с малышами, неуклюжими, в ярких комбинезонах. Быстро отыскался пункт проката, в котором широкоплечий смурной парень в униформе, выдав санки и квитанцию, заметил:
- Вы удачно пришли: снег, конечно, зато все горки в вашем распоряжении.
Юлька ответила застенчивой улыбкой, а когда вышли, объяснила:
- Его тоже Лëшей зовут. Он у бабушки раньше учился, они разговаривали, я слышала. Ещё он студент. Он будет... – Юлька помедлила, припоминая слово, но, видимо, не вспомнила – …ну, как садовник. Бабушка сказала, похоже на тебя, только не на заводах, а в парках. Представляешь?..
Он представлял. Какой ты там будешь ландшафтный дизайнер, хмурый парень Лёша, пока не известно, но для девочки Юли ты уже практически волшебник. Попробуй соответствовать.
Центральные аллеи со старыми дубами, липами и елями огибали довольно большой пруд. Летом в нём плавали прикормленные, а оттого склонные к контакту рыбы и птицы, зимой берега пруда становились горками для разновозрастной ребятни.
Сегодня и впрямь все горки были в их распоряжении. Юлька несколько раз съехала с довольно большой высоты – с лихой отчаянностью и в облаке снежной пыли. Выезжала далеко на лёд пруда, он страховал, подбадривал, хвалил мастерство вождения. Потом сидел на скамейке, сторожил «отдыхающие» санки, а Юлька выпросила разрешение забраться в маленькую деревянную избушку почти на самом краю крутого спуска на лёд пруда, недалеко от мостика с коваными ажурными перилами. Избушка была выкрашена в густой синий, с белыми ставнями окон, дверью и островерхой крышей. Кстати, у кого из сказочных животных избушка была ледяная, а у кого – лубяная?
Снег шёл мягко, почти без ветра, заполняя пространство, подчиняя любое движение своему ритму – торжественному, как ритм органной музыки.
Юлька выглянула в окошко, помахала рукой – улыбалась, тёмные кудряшки выбились из-под капюшона цвета «маджента», красные варежки. Он сделал фото, показал Юльке большой палец: фотография действительно вышла хорошая – живая, яркая. … Фотография? Только не на телефоне, а снятая на фотоаппарат. Цветная, не очень чёткая. Тоже снег, темноволосая девочка в похожего цвета курточке, румянец, варежки на резинке, а в руках – апельсин. Где он её видел? Из-за чего вдруг так торкнуло? ... А, ну да. Странно, что вспомнил, видел-то раза два всего. В фотоальбоме. Девочка – Маша. Какой-то лыжный поход в младших классах, что ли... Вдруг возник свежий цитрусовый аромат – необыкновенно явственный.
Всё-таки он устал: после поезда, надышался свежим воздухом, набегался. Домой пора, Юлька тоже устала и есть хочет. Кстати, где она? Разволноваться не успел: Юлька бежала к скамейке, на ходу стараясь убрать со лба рассыпавшиеся прядки.
- Ты почему так долго?
Он проверил, не начерпала ли дочь снега в сапоги, пощупал варежки, перестегнул сбившуюся заколку. Юлька тем временем рассматривала свою фотографию в мобильнике. Он сказал:
- Ты самая красивая из девочек в сказочной избушке. Видно даже через снегопад.
Юлька покраснела от удовольствия, села рядом, нырнула под руку, прижалась.
- Замёрзла?
Юлька отрицательно покачала головой.
- Просто знаешь... Там два окошка. – Она показала руками, что окна выходят на противоположные стороны. – И которое туда, – рукой махнула в сторону пруда, трудно подбирала слова, – ... в нём пруд, деревья и снег. Никого нет... Поэтому холодно.
Он понял. Озноб одиночества, ощупавший его ребёнка. Крепче прижал дочку к себе.
- Да ладно, Юль. Ты ведь знала, что нужно посмотреть в другое окно – только и всего. Я же тут, сторожу вас: тебя и ледянку, санки то есть.
Юлька кивнула, соглашаясь. Несколько минут посидели молча.
Потом позвонила Зинаида Михайловна и дала чёткие указания: переставать кувыркаться в снегу и идти домой. Вечер на дворе. Она же утром испекла пирог, сварила Юлькин любимый компот из сухофруктов.
Пирожное и коктейль, таким образом, отменялись. Юлька не расстроилась. Наверно, действительно, «накувыркавшись» в снегу, хотела тёплый дом, вкусный ужин и любимый компот. К тому же обозначились вполне радужные перспективы: папа обещал не только «Смешариков» на выходных, но и поход в кафе – тоже вдвоём, правда, как-нибудь потом, «когда сдадут объект».
По мягкой, почти без следов на свежем снегу дороге санки скользили неощутимо. Он вспомнил, что хотел спросить:
- Юль, а у кого была лубяная избушка? В сказке?
Дочка нисколько не удивилась вопросу. Взрослые интересы пока не представлялись ей отдельными от детских, одни органично входили в другие:
- У зайчика. Ну, там же «…была у зайчика избушка лубяная, а у лисы – ледяная».
- Точно, как это я забыл. Ещё бы знать, какая это – лубяная?
Вопрос был, скорее, самому себе, однако Юлька ответила так же спокойно, будто напоминала ему известное, но случайно выпавшее из памяти:
- «Лубяная» – значит из коры. Зайчики зимой грызут кору у деревьев, травы ведь нет.
«А как иначе? – подумал он, погодой-природой настроенный на «философический лад». – Чем живы, в том и живут». Поспорить с такой формулировкой было трудно, хотя мораль получилась так себе. Его реакцию Юлька расценила по-своему, поэтому на всякий случай уточнила:
- Так мама сказала. И мы в интернете посмотрели.
Утешало, что Алёна тоже не знала. А в интернете любой мог посмотреть.
Студент-заочник Лёша стоял возле парковых закромов, богатства которых сегодня, видимо, не пользовались повышенным спросом у посетителей. Кивнул, осмотрев санки. Тёплая куртка добавляла лет и основательности, но ни на студента, ни на ландшафтного дизайнера он был не похож. Есть же, например, смотритель маяка, а Лёша был – начинающий смотритель парка. Как говорится, «присмотр и охранение».
- Нравится тебе парк? – спросил он у Юльки. Намолчался, наверно, за день, решил пообщаться со случайными собеседниками, но на актуальные темы.
- Нравится, – согласилась, смутившись, Юлька.
- Некоторым нашим деревьям больше двухсот лет. Дубам на центральной аллее, например. И липам.
- Ого, Юлька, представляешь? Больше двухсот лет!..
- Я соглашение с администрацией подписал, – теперь Лёша обращался к нему, – проект буду на территории парка реализовывать. «На взаимовыгодных условиях». Планирую разные виды клумб: приподнятую, многоуровневую, вертикальную, клумбу-панно. Возможности здесь есть. В центре, на площадке у мостика – временный рокарий.
- Что такое …рокарий? – девочка осторожно выговорила неизвестное слово.
- Это от английского слова «rock» – камень, скала, то есть небольшой каменистый сад. Цветы, травы и камни. Придёте посмотреть?
Юлькин взгляд точно соответствовал слову «зачарованный». Посмотреть… Её теперь можно подрядить камни таскать в этот самый рокарий – она с удовольствием.
- Обязательно придём, да, Юль?.. С удовольствием.
- А от рокария до административного здания и входов в парк хочу по направлениям аллей бордюры сделать – как лучи солнца. Можно бархатцы, эшшольцию, низкорослую космею. Или лимонную вербену, например. Она зацветает в июне и цветёт все лето и раннюю осень. Устойчива к засухе, что у нас немаловажно. Ну, и запах, конечно.
Лёша вглядывался в смутно проступающие в сумеречном снегопаде деревья, как Пётр Первый в очертания строящегося Петербурга. Вызывал этим безусловную симпатию.
Снежные хлопья потяжелели и поредели, подул ветер – настырный, с влажно-студёной подкладкой. Юльке лишняя простуда была точно ни к чему – он позвонил и вызвал такси; обещали минут через 15.
- Ладно, – Лёша неожиданно подмигнул Юльке, – пока не ушли, устрою вам сюрприз.
Отряхивая с куртки снег, смотритель парка ушёл на свое рабочее место. Юлька смотрела вопросительно, в ответ оставалось только пожать плечами и, в свою очередь, отряхнуть от снега себя и её.
Вдруг пространство парка, почти скрытое наступающей темнотой и штриховкой снега, ожило, обозначилось в своей перспективе, засветившись мягким оранжевым светом – фонариками в ветвях деревьев. Павильон, в котором располагался пункт проката, находился на взгорке, и это усиливало эффект.
- Папа!.. – Юлька засмеялась и развела руками, будто ей совершенно неожиданно вручили невиданной щедрости подарок.
- «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы», – Лёша был явно доволен и произведённым эффектом, и своей ролью.
Впрочем, надо признать, довольны были все. За Юлькину нежданную радость хотелось пожать ему руку. А также на правах старшего всемерно поддержать Лёшины творческие начинания.
- Класс!.. У тебя каждый вечер так – первый день Творения?
- Ага, – Лёша, оказывается, вполне располагающе улыбался. – Подговорил директора не снимать пока новогоднюю иллюминацию и включать вместо фонарного освещения на час. Некоторые специально к этому времени в парк приходят. В интернет видео выкладывают, наш «бренд» продвигают. Но скоро всё равно снимем – дорого.
Зазвонил мобильный – подъехало такси. Юльке совершенно точно не хотелось покидать «в гостях у сказки». Дочка переводила взгляд с Лёши на него и улыбалась с какой-то даже гордостью, словно принимала деятельное, хоть и тайное участие в организации вроде бы случайных событий.
Уходя, он наполовину в шутку посоветовал:
- Музыку можно ещё включать одновременно с освещением. Соответствующую серьёзности мероприятия.
- С начальством не договорились. Я тоже хотел включать, – сказал Лёша, к его немалому удивлению, совершенно серьёзно. – Хоральную прелюдию Баха фа-минор. Которая в «Солярисе», помните?
«Запахи могут выступать в равной мере
и как триггеры и как глиммеры»
(из блога психолога)
Она проснулась «среди ночи», как говорила бабушка (не Бабуля, а папина мама), на самом деле поздним вечером – от непривычно громкого разговора на кухне.
- …может, ты ещё чем-нибудь не доволен? Нет? А то выскажись, будем исправлять, – мама говорила резко, с обидой.
- Алёна!.. – предостерегающе сказала Бабуля.
- Я тебе уже всё объяснил, – папа сердился. – Но ты и на ровном месте устраиваешь драму. Да душись ты чем хочешь, ради бога!
- После твоих объяснений? Теперь это только выбросить! Ба, ты знаешь, что он мне сказал?..
- Алёна!.. – теперь предостерегающе сказал папа.
- Что «Алёна»?! Дело-то ведь совсем не в запахе, да? А вот в этом!
Повисла пауза.
Родители ссорились не в первый раз. И каждый раз Юльке казалось, что в последний, что после сказанного они не простят друг друга. Пока была маленькая, думала, что просто нужно напомнить, как им хорошо всем вместе. Бросалась искать большой термос, потому что она-то помнила – поездка за город, пёстрый, яркий осенний день, лес в зелёно-жёлтой дымке, весёлые мама и папа, вкусный чай из термоса, мама сказала «с мятой»… Теперь стало ясно, что это волшебство не работает. Однажды услышала, как соседка жаловалась Бабуле: «У меня чуть сердце не разорвалось», и это были самые точные слова. Слово «отчаяние» Юльке пока было не известно.
- Так, – сказал папа, – приехали. До шмона дошли?
- До стирки, – таким же неприятным голосом отозвалась мама. – Это было в кармане твоей толстовки. На память оставил, наверно. Вот, тут и буковки на платочке – те самые, незабвенные.
- Алён, ну что за бред? Мы случайно встретились. Я руку поранил, говорил же тебе. На платке кровь, видишь?..
- И Маша как раз вовремя рядом оказалась! Одна! Больше помочь было некому! Блин, Лёш, что за взгляд – «а он не понимает, за что его ругают»?!
- Всё, хватит! – тихо, но жёстко сказала Бабуля. – Идите на улицу и там скандальте, раз приспичило. Может, остынете на холоде. Разобрались бы уже каждый со своим прошлым и настоящим! Идите, идите!..
Голоса родителей смолкли, потом переместились во двор. Юлька почти ничего не понимала, но интонации были те самые – рвущие сердце.
Бабуля спохватилась:
- Бельё надо занести, как бы не нахлестало. Забудешь с ними про всё на свете…
Когда хлопнула дверь, Юлька выскользнула из кровати и на цыпочках побежала на кухню. Босиком по холодному полу было строжайше запрещено, но её подгоняло ощущение хрупкости наступившей в доме тишины, опасности любого резкого звука или неловкого движения. Вдруг именно она – она! – случайно приведёт в действие что-то неясное, и случится, как в той сказке, про Городок в табакерке?..
Кухня выглядела и пахла вполне обычно. Только на обеденном столе лежал носовой платок, белый с синими цветочками. Родители пользовались не носовыми платками из ткани, как Бабуля, а бумажными. Мама доказывала Бабуле, что бумажные салфетки гигиеничнее, но та неизменно вкладывала в Юлькин карман наглаженный платочек: «Юля, не забудь!». Однако этот платок был чужой.
Мама что-то говорила про буквы, какое-то странное слово… У Юльки тоже на одном платке были буквы – вышитые, красивые. «Ю» и «В» – её имя и фамилия. Она знала почти весь алфавит, но брать чужой платок и рассматривать на нём буквы не собиралась. Руку папа, и правда, оцарапал, она заметила в первый же день, на платке – тёмные пятна. Тогда что так расстроило маму?
Бабуля объяснила про недавнюю папину поездку. Юлька даже поплакала. Тётю Лиду, бабушкину сестру, говорившую непривычно: «детка», она чуть-чуть помнила. Но ведь отношения у мамы с папой после его возвращения изменились – как будто на улице холодно, а дома стало теплее. А теперь?..
Ещё что-то говорили про духи… Мамины духи – в новом флакончике с белыми большими буквами на чёрном фоне – ей нравились. Хотя Бабуля сказала, что они пахнут табаком. Мама смеялась, убеждала Бабулю, что это дорогой парфюм, а Юлька думала, что ну и пусть, зато красивые мамины духи чуть-чуть пахнут папой. И Бабулей, на самом деле, тоже пахнут, её старым кожаным креслом или когда она печёт пирог с яблоками. Ещё духи пахнут шоколадом – может, так пахнет она, Юлька?.. Себя она называла именно так – как раньше папа. Теперь стал называть как мама и бабушка, «не полуимничать», иногда сбивался, Юлька радовалась этому, словно их с папой секрету.
Девочка осторожно подошла как можно ближе к столу и постаралась уловить чужой запах. Аромат духов был слабым, перебивался тяжёлой железнодорожной гарью. Юлька подумала, наклонилась над платком и закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. На тёмном экране закрытых век вдруг возникла картинка – скалы, то ли небо, то ли его отражение в море, волнующаяся под ветром трава. Что-то было ещё, но промельком, неясно.
Юлька открыла глаза, перевела дыхание. Не очень испугалась – Бабуля говорила, что у неё «живое воображение». Она любила складывать новые картинки из разных «пазлов», только не игрушечных, а настоящих. Например, представлять маму в красивом необычном платье на изумрудно-зелёной лужайке возле старого каменного дома, похожего на замок, – как в том сериале, который они с Бабулей смотрели перед ужином. После Лёшиного сюрприза (Бабуля на её рассказ и папино дополнение о какой-то музыке улыбнулась: «Этот может!») Юлька придумала себе ежевечерний ритуал: глядя в окно, представлять, как в ветвях шелковицы зажигаются оранжевые огоньки – маленькие, как апельсины, солнышки. Она не помнила, что точно сказал Лёша; размышляла, как бы спросить об этом у папы, который опять рано уходил и поздно возвращался (хорошо, хоть новых «Смешариков» купил, обещал ведь), поэтому повторяла только: «И стал свет». Этот тёплый свет, как считала Юлька, защищал их дом от холодной непроглядности ночи.
В платке на столе – белом с синими цветочками по краю – беды не было. Вряд ли нужно было волноваться. А запах просто – другой. Для кого-то он, наверно, тоже значил что-то важное, решила для себя Юлька. Только это было далеко или очень давно. Маму расстроило, что кто-то помог папе, дал свой платок, когда он поранился? Она сказала: «Больше помочь было некому!». Но это же хорошо, что помог, если больше помочь было некому?..
Хлопнула входная дверь, заскрипели половицы в коридоре, и Юлька так же на цыпочках юркнула к себе в комнату и постаралась без шума устроиться в кровати, притворившись спящей. Под тёплым большим одеялом было почти не разобрать, о чём – теперь негромко – говорили взрослые. «…и впредь увольте меня...» – услышала она обрывок фразы. Это означало, что Бабуля ругает папу и маму вместе, и немного успокаивало.
Через какое-то время Бабуля зашла в Юлькину комнату. Проверила форточку, которая иногда открывалась под напором ветра, поправила одеяло, тихо сказала: «Спи, солнышко, спи»…
«Сам по себе запах присниться не может, так как он невидим»
(сонник Лонго)
Во сне Юлька стояла на странной каменистой дорожке, которая вела к берегу, скрытому плотной мглистой пеленой. Смотреть назад было страшно: неудержимые волны поднимались, почти смыкаясь с чёрно-фиолетовыми тучами, и раз за разом обрушивались на скалы и прячущийся между ними небольшой дом. Она хотела побежать, но, как часто бывает в кошмарах, ноги не слушались, сил не было. Волны нагоняли, топили друг друга, раздосадованно били по камням. Она не удержала равновесие, поскользнулась на мокрой дорожке и упала. «Не бойся, пойдём!» – женщина в большом дождевике из какой-то почти негнущейся ткани – Юлька такую никогда не видела – помогла ей подняться, повела к берегу. Туманная мгла нехотя расступалась. На берегу женщина встала так, чтобы защитить Юльку от холодных порывов влажного ветра, улыбнулась ей и достала из кармана белый с синим носовой платок: «Вот, возьми». Юлька послушно взяла, хотя ушибленные ладони болели не сильно. Не могла удержаться, опять повернулась к полуострову, к бушевавшему морю. Порыв тяжелого от влаги ветра сбросил капюшон, откинул со лба женщины тёмные вьющиеся волосы. Потом она протянула Юльке небольшой бумажный свёрток: «Это – тоже тебе. Меня попросили передать». Бабуля такие смешно называла: «кулёк». Кулёк был тёплый, уютно пахнущий сладкой выпечкой. Даже смотреть издалека было жутко, хотелось плакать «Мне всё равно страшно, – призналась Юлька. – Я знаю, это называется “шторм”». Она прижала к себе свёрток, так стало чуть-чуть спокойнее. «Не бойся, – повторила женщина. – Смотри на дом, на скалы, смотри, какие они». Юлька постаралась так и делать. Увидела: скалы защищали дом, упрямо подставляя ударам бури широкие плечи и спины; дом же был не маленьким и беззащитным, а храбрым и стойким. Ей показалось даже, что его окна светятся. Еле видный, этот свет всё-таки пробивался сквозь заполняющий небо и море мрак. Легко прикасаясь, женщина погладила Юльку по голове. Юлька вытерла слёзы платком, как учила Бабуля. К запаху ванили и сдобы с изюмом прибавился горьковато-свежий запах нагретой солнцем травы…
- Юля!.. Просыпайся!
Бабуля трогала ей лоб, гладила по волосам, смотрела встревоженно:
- Что ты мечешься? Страшный сон приснился?
- Страшный, да...
Юлька несколько минут лежала, привыкая к обычности окружающего, потом, не очнувшись до конца, не слушая Бабулю, соскочила с кровати, шмыгнула в тапочки и поспешила на кухню. Завтракающая мама удивилась:
- Что случилось, Юль?
Юлька не считала реальность противопоставленной сну; это были две части одной картины, требовалось просто правильно соединить их. Она знала, как.
Платка на столе не было. А ведь ей приснился точно такой же – белый, с синими цветочками по краю. И запах. И буквы. Мама ночью сказала: «незабвенные», Юлька их действительно не забыла и хотела посмотреть – те ли? Если те, значит, всё-таки папа и мама знают главное – про женщину. И можно будет рассказать про сон, спросить: что это за дом между скалами? кто просил передать ей, Юльке, кулёк с пирожками?
Девочка вспомнила предшествовавшее сну – ссору родителей, недовольство Бабули – и сообразила, что про платок и буквы она якобы не знает. События, детали сна быстро стирались из памяти, в бессмысленные груды рассыпались необходимые для рассказа трудные взрослые слова. Юлька попробовала «зацепится» за краешек – свет в окнах дома между скалами, пробивающийся сквозь мрак опрокинувшегося в штормовое море ненастного неба, тёплый, как свет фонариков, которые она развешивала в своих ежевечерних фантазиях на ветвях шелковичного дерева.
Между тем Бабуля тоже пришла на кухню и обеспокоенно сказала:
- Алёна, по-моему, у неё температура. Попробуй сама.
- Опять!.. – расстроилась мама. – Опять умудрилась где-то простыть. Юля, доченька, у тебя что-то болит?
У Юльки ничего не болело. Чуть-чуть ныли ладони и колени – наверно потому, что стукнулась о камни, когда упала. Однако увернуться от озабоченных мамы и Бабули было невозможно. Она посмотрела в окно, на шелковицу.
Синеву раннего зимнего утра как будто кто-то развёл белёсым влажным туманом. Оттепель началась ещё вчера, за ночь снег осел, вытаяли каменные плитки дорожки во дворе. На ветках дерева висели стеклянные бусины – капли. На шиповнике под ним среди прозрачных бусин было немного других – красных, с лаковым блеском. Порыв ветра швырнул пригоршню капель в оконное стекло. «Как будто кто-то плачет,» – подумала девочка. Зябко передёрнула плечами, хотя дома было натоплено – боялись Юлькиных постоянных простуд.
От калитки к дому быстро шёл папа. Наверно, что-нибудь забыл, поэтому вернулся.
- Флешку забыл, – раздражённо объяснил он с порога. – Забудешь тут…
Юлька обрадовалась – папе легче было объяснить. Он же понял, почему так холодно было в сказочной ледяной избушке, почему стало хорошо и уютно, когда Лёша зажёг свет, хоть и пошёл противный сырой снег. Ему же тоже дали платок, помогли, когда больше было некому…
- Что случилось? – иногда папа и мама говорили абсолютно одинаково.
- Папа! – Юлька торопилась, уже не думая о том, что и как можно сказать, на ходу соединяя фрагменты сна и яви. – Было так страшно, как будто совсем темно, навсегда! Она сказала: «Смотри на дом, смотри на скалы!» И они его защищали, пап!.. А там был свет… И ещё пирожки… И потом пахло солнцем и травой…
***
Юлька тогда надолго заболела – с температурными внезапными бессвязными репликами, с серьёзными лор-проблемами, слабостью и головокружениями. Педиатр, на которого он вышел в результате сложной цепочки контактов и рекомендаций, профессор, похожий на Чехова, если бы тот дожил до 65-летнего возраста, просмотрев кучу анализов, прослушав и ощупав Юльку, помимо разных лекарственных и поддерживающих назначений, сказал, что нужно последить за эмоциональным состоянием ребёнка. Зинаида Михайловна при этом выразительно на них с Алёной посмотрела. По своим каналам нашла детского невролога – строгую ухоженную даму, одним своим видом нагонявшую нерадостные рефлексии; дама долго с Юлькой беседовала. Когда он вечером пришёл с работы, состоялась неприятная сцена – Зинаида Михайловна, с её опытом в том числе завуча школы рабочей молодёжи, умела быть чёткой в формулировках. Оказалось, что Юлька слышала их ночную ссору и пережила сильный стресс. Потом был какой-то страшный сон, но с ним всё так и осталось непонятным.
Юлька после болезни никогда ни о ссоре, ни о странном сне не вспоминала.
Алёна больше никогда не покупала духи с ванильной нотой.
Он больше никогда…
«Но, когда от давнего прошлого ничего уже не осталось, после смерти живых существ, после разрушения вещей, одни только, более хрупкие, но более живучие, более невещественные, более верные, запахи долго еще продолжают, словно души, напоминать о себе…»
(М. Пруст)
Дороги, конечно, чистили, но пробки всё равно были аховые. Юлька поехала с ним, за час до начала учёбы: «Так есть вариант к середине дня добраться». Но, как ему казалось, не очень-то из-за учёбы переживала. Активно переписывалась в нетбуке, хмыкала, мурлыкала обрывки мелодий, посмеивалась, иногда бормотала «Ой, да ладно!».
Позвонил начальник, по громкой связи обменялся с ним эмоциональными замечаниями по поводу погоды в целом и ситуации на дорогах в частности. Эмоциональность руководства пришлось даже несколько подкорректировать.
- А кто там с тобой, – поинтересовался получивший стилистический укорот начальник, – Алёна или Алексеевна?..
- Алексеевна, – отозвалась, вынырнув из виртуального мира, Юлька, – здрасьте, Николай Афанасич.
- Привет, Юлёк. Так я ничего особенного и не сказал, подтверди! Только что стоим фильдеперсово, на восемь баллов. Короче, как все доберутся – планёрка. У нас, как снега в городе: копилось, копилось – и накопилось.
Он задумался, чего именно могло накопиться, вроде всё важное решалось, договоры подписывались, проекты разрабатывались, бухгалтерия считала, налоговая пересчитывала… С чего вдруг это «вдруг»?
Они проехали два квартала и опять основательно встали перед светофором. Юлька посматривала в окно, но вылезать из тёплой машины и пробираться по завалам снега ей было явно неохота. Дочь достала из своей сумки нечто цитрусовое и начала было чистить.
- Юль, салфетки – в бардачке.
Она кивнула: «А, да», вынула салфетки. В машине запахло одновременно Новым годом и югом. Однако был и какой-то незнакомый оттенок, словно неожиданная аранжировка хорошо знакомой музыки.
- Что за сорт? Пахнет непривычно для … апельсина? мандарина?
- Это минеола, гибрид мандарина и грейпфрута. – Юлька протянула ему несколько долек. Вкус был тоже не совсем обычный: апельсиново-мандариновая сладость и горьковатая свежесть грейпфрута. – Мама сказала, сорт называется «Медовый колокольчик».
Он почему-то вспомнил, как делал ночник в Юлькину комнату на даче, по Алёниной задумке – в форме колокольчика, но с ручками-ножками и вихрастой ухмыляющейся головой подающего надежды хулигана. Он не понял сразу, а Юлька, как увидела, запрыгала от радости: «Он из Городка в табакерке!» После смерти Зинаиды Михайловны они отвлекали и развлекали её как могли. Юлька тогда «закрылась», будто замёрзла и не хотела оттаивать. По проторённой дорожке поехали к даме-неврологу, ездили на консультации около года. Постепенно стало ясно – Алёне эти поездки тоже пошли на пользу.
В принципе, всё наладилось. Или изменилось.
К параллельному протеканию Юлькиной жизни он не мог привыкнуть до сих пор, но что поделаешь – как она говорила: private space. В конце концов, не хотелось бы, чтобы кто-нибудь нарушал его space, особенно private. Слишком много там было всего – за закрытыми дверями.
- Тебе от бабушки привет.
С родителями родителей с обеих сторон Юлька дружила. Но именно дружила, не больше. При этом, когда он не захотел перевозить из прабабушкиного дома в новую квартиру старое кожаное кресло, закатила грандиозный скандал. С тех пор громоздкое «Бабулино кресло» стояло в её комнате, «съедая» чуть ли не четверть площади. Периодически Юлька с Алёной разными способами его «реставрировали».
- И ей привет. Как они?
- Нормально. У них, наоборот, оттепель. Бабушка пишет, скользко и ветер сырой.
- Напиши, чтоб без необходимости на улицу не выходили, пусть дома сидят.
- Они и так сидят. Бабушка вчера пирожки пекла. Смотри.
На слегка косоватом фото – по-детски или по-стариковски наивный натюрморт: маленькие, что называется банкетные, пирожки в любимом мамином блюде и молочник с петухом и зайцем из сказки, когда-то купленный, потому что понравился Юльке. Заскребло в горле. Сказал, чтобы не обнаружить постоянную теперь тревогу за родителей:
- Маленькие слишком пирожки. Называются, наверно, «Радость на один укус»?
Юлька коротко хохотнула, но по привычке вступилась за критикуемых:
- Ну па-ап!.. Они же сладкие, с изюмом. Бабушка рецепт даст, я тоже испеку.
- Если так, то конечно!.. Ждём-с.
Машины гуськом, как детсадовская малышня на прогулке, проползли ещё две сотни метров.
- Юль, – позвал он опять «влипшую» в нетбук дочь, – тут можно пешком срезать, может, пойдёшь?
Она несколько мгновений смотрела на него непонимающими глазами, потом, будто проснувшись, переспросила:
- Что?..
- Говорю, можно пешком срезать. Велкам в реальность, солнце моё! Что ты там нашла такое небывалое?
Юлька повернула нетбук экраном к нему.
На фото под набухающим штормовой темнотой небом между невысокими складчатыми скалами стоял дом – простой, как на детском рисунке: два окна, дверь, черепичная крыша с трубами и чердачными окнами.
- Это во Франции, на побережье Ла-Манша, – произнёс он, удивляясь спокойному звучанию собственного голоса. – Мне рассказывали, но давно, подробностей уже не помню. Вроде «Дом между скалами» называется.
- Да, – ответила Юлька с интонацией, которую он не понял, – это в Бретани. «La Maison du Gouffre» – «Дом у пропасти».
***
Юлька попросила остановить машину минут через 15. Всё это время просидела, напряжённо, но слепо глядя в окно. О чём она думала?.. Он жалел, что нельзя сказать, как в детстве: «Посмотри в другую сторону, Юль! Просто посмотри в другую сторону!».
Когда она открыла дверцу, чтобы выйти, горьковато-свежий аромат цитруса потёк за ней, в холод и уличное прогазованное амбре ненастного февральского утра.
Он решил всё-таки сказать.
- Знаешь, там вполне может быть два названия.
- Да, пап. – Юлька улыбнулась. Зелёные в карюю крапинку глаза, снежинки на тёмных волосах, клюквенного цвета пушистый длинный шарф. – Можно выбрать.