В четыре часа я уже звоню в дверь Лариной, соседний дом, первый подъезд, третий этаж.
Отпирает Томка. Значит, родителей нет дома. Я прохожу по коридору, выхожу на кухню. В другие комнаты в Томкиной квартире я принципиально не хожу, меня угнетает их убогость, вытертые ковры и обои в зелено-синий цветочек.
Томка, зная эту мою особенность, уже разложила конспекты на кухонном столе и поставила на огонь чайник.
Час мы с ней вдвоем издеваемся над иностранным языком, чтобы потом, утомленными, попить чай. Потом ещё час и ещё час.
Я уже на выходе, в коридоре замечаю любительскую фотографию Егора в стильной прозрачной рамке, стоящую на тумбочке. "Ты смотри, - удивляюсь про себя, – и эту зацепило".
На улице уже темно и холодно, я двигаю домой, доставая ещё на лестнице ключи, отпираю дверь и возвращаюсь.
Следующий день был теплым и солнечным. Мне казалось, что пришла весна. В воздухе пахнет так, что идешь в университет на скучные пары к поднадоевшим одногруппникам и улыбаешься.
Леська опаздывает. Я не жду её на улице и захожу в холл. На плече висит тяжелая полураскрытая черная сумка с конспектами. Я уже приближаюсь к лестнице, когда что-то вырывает мою сумку из рук, заставляя меня прокрутиться вокруг своей оси. Конспекты разноцветным ворохом рассыпаются на полу. Поднимаю глаза, натыкаюсь на сжатые губы и нахмуренный лоб под "косой" челкой. Егор.
Приседаем вместе, вместе собираем тетради. Всё как в дешёвом кино. Наши руки соприкасаются, глаза встречаются, и… Егор помогает мне подняться, холодно извиняется и уходит не оборачиваясь.
Я фыркаю раздраженно и поднимаюсь по лестнице.
Пары проходят как всегда, чередуя лекции с семинарами, прерываясь на перемены.
Дома я спала и слушала Цоя, и, конечно, пила горький черный кофе на ночь.
"Ты так любишь эти фильмы, мне знакомы эти песни. Ты так любишь кинотеатры. Мы вряд ли сможем быть вместе…" – пел Цой.
"Телефон и твой номер тянут меня как магнит", – пел Цой.
"Ты можешь лечь и уснуть, и убить эту ночь", – пел Цой.
Мне казалось, что Цой – мой старый друг, которого иногда предаешь забвению ради новых друзей, но всегда возвращаешься, когда тебе плохо.
Мама спала. Я не могла уснуть и убить эту ночь.
Я не ждала гостей. И не ждала звонка. Я думала, что моя жизнь – простая.
Но звонок раздался. Я открыла дверь и впустила в квартиру сырой воздух подъезда и зареванную Томку.
Я спросила, что случилось. Томка съехала по стене на пол и попросила горячего чаю.
Я привела её на кухню, поставила чайник на огонь, а когда он закипел, заварила чай и пододвинула ей тяжелую чашку.
Тамара выхлебала полчашки кипятка и не поморщилась.
– Что с тобой? – удивилась я.
Томка вздохнула.
– Я понимаю, мы с тобой далеко не лучшие подруги, но кроме тебя мне не к кому сейчас пойти. А мне кажется, если я не выговорюсь – сойду с ума.
Я налила себе чаю и присела на стул:
– Слушаю.
– Это было постепенно. Нет, не гром среди ясного неба и не свет в конце тоннеля. Сначала Он нравился мне, как и всем понемногу. Потом мы с Ним случайно встретились в библиотеке. Он попросил у меня ручку, я у него листок бумаги. Разговорились. Он стал мне ближе, чем всем другим. Мы виделись много раз, иногда даже говорили, в основном, по пустякам. Я была и рядом с ним – и дальше, чем было до нашего знакомства. Это не блажь. Не стадный эффект. Это не временно. Это навсегда. Я знаю это! – твердо закончила Тамара, и я почему-то поверила ей.
– Кто Он? – спросила я риторически.
Мы помолчали. Говорить было не о чем. Томка смотрела сквозь меня, в пустоту. Под её глазами залегли темные круги, голова была невымытая и запущен маникюр. "Вот до чего доводит любовь!" – подумала я.
Мне было жалко Томку. Она всегда ко всему слишком серьезно относилась. Я сочувствовала ей куда больше, чем легкомысленной Леське. Я бе-ру её за руку:
– Ничего, мы что-нибудь придумаем.
Она молча достает свою руку из моей, так же молча встает и уходит, глядя куда-то внутрь себя, где живет часть её, принадлежащая уже не ей.
Ночью я не спала. Думала о Томке, Леське и о Егоре.
У Егора были длинные черные ресницы, большие руки с крупными запястьями. Он бродил своими дорогами и иногда казался заколдованным. Мир был отдельно. Егор отдельно. Он жил в нем, не проникая до конца. И жизнь, казалось, уважала его и дарила свободу и уединение. Смеха ради когда-то я обозвала его Гамлетом. И тут же все его поклонницы со всей серьезностью согласились, что он похож на Принца Датского.
В нем было мало света и много отчуждения, и, может быть, немного тщательно скрываемых самовлюбленности или комплекса неполноценности.
Я не могла его разгадать.
Может, плохо пыталась.
Или мне было просто наплевать.
продолжение следует...