Ночь уходила вслед за погибшим днем. Город покрывала странным предутренним туманом, деревья и дома, недвижимые, жили, будто на картинах великих художников, умеющих рисовать лучше, чем сама жизнь.
Спать мне не хотелось. В голове было светло и пусто, и хотя я понимала, как нелегок будет мой утренний подъем, но всё равно таращила глаза на противоположную стену, увешанную разноцветными плакатами.
Я никогда не была другой. Нет, скорее я была такой же, как все. Такая себе романтичная девочка с легким налетом литературного образования и снобизма. Врала направо и налево, налево и направо. Без задней мысли. И чаще всего – сама себе.
Сначала я мечтала о любви и счастье. Постепенно мечты трансформировались в принцев с белыми конями и золотыми дворцами. Потом – в Билла Гейтса. И чуть позже – в милого, обеспеченного, неревнивого и нежадного.
И только сейчас, только сейчас – в Поднебесного.
Я любила прошлое, и не очень – настоящее. Во всем мире поменялись расставленные приоритеты. Я не люблю менять то, что было лучше до нас.
Раньше девушек насильно выдавали замуж, за старых и богатых. Они плакали, сопротивлялись, сбегали с бедными, но любимыми… Сейчас каждая третья из нас ищет себе седеющих Рокфеллеров. Возраст теперь только прибавляет им прелести в глазах будущих невест. "Чем старше, тем больше мне пойдет траур!" – сказала когда-то одна из моих подруг. Я, молча, стояла с глупым выражением лица. Подруга виновато улыбнулась: "Мне так идет черное!"
Ей действительно шел черный цвет. И, на самом деле, она шутила. Я не смеялась. Это было пошло, а потому – похоже на правду.
Почем мне в моем детстве не встретился добрый клоун – волшебник с игрушечными деревянными кораблями? Мне никто не обещал алых парусов, я придумала их сама. Чтобы было ещё больнее.
Чтобы потом, дойдя до грани, взять шариковую ручку и тетрадку в клеточку и марать бумагу никому не нужными детскими излияниями.
"Что это за жалкие потуги выжать из себя что-нибудь хоть что-нибудь оригинальное?" – спросят меня когда-нибудь, если прочтут. Я буду гореть от стыда, ненавидеть их и.… Продолжать?
Нет, нет, не то… Никому не нужная философия.
"Ты хотела рассказать, поведать. Рассказывай! Ну, что ты! Страшно?"
Да. Это правда. Я боюсь.
Начало зимы. По календарю ещё осень, середина ноября, где-то в двадцатых числах. Мороз такой, что кажется, нос превращается в ледышку, и растает, только согреешься.
Из приоткрытого окна иномарки доносится печаль Паваротти. Она не закладывается в светлый, солнечный день и белый иней на руках деревьев.
Леська пытается поджечь сигарету замерзшими пальцами, фыркает и смешно хмурится.
Я смотрю на нее, засунув руки в карманы дубленки. Солнце светит в глаза, и мне хочется поскорее уйти.
Окно иномарки раскрывается, вылазит наглая, ухмыляющаяся рожа.
– Чего мерзнем, девчонки? Залазьте, погреемся!
Распахивает дверцу.
Я пытаюсь утянуть Леську. Она почти не сопротивляется, но приветливо стреляет глазами по иномарке.
Я веду Леську куда-то во дворы. Она послушно идет, цепляясь каблуками за асфальт.
– Машка, ну ты чего? Он вроде нормальный такой, прикинутый!
Я останавливаюсь возле заснеженной лавочки, кладу на неё пакет с тетрадками, сверху сажусь сама.
– А я езжу только на "Фордах". Принципиально.
– Ой, расскажешь тоже! – Леська плюхается рядом, сверху на снег. – Лучше скажи, мы к третьей паре пойдём?
– А что у нас? – я разглядываю крыши соседних домов.
– Не помню, – пожимает плечами Леська.
Мы еще сидим, молча минут пятнадцать. Леська встает, будто собирается уходить, отряхивается от приставшего снега и вдруг поворачивается ко мне.
Я чувствую, сейчас будет серьезный разговор, пытаюсь оттянуть время:
– Леська, небо-то, какое! Кажется, жизнь, сахарная…
– Маша! – Леська берет меня за руку, чуть-чуть наклонившись, при этом ее волосы падают на меня и щекочут мне ухо. – Я, кажется, влюбилась.
"Вот это новость! – думаю я. – Леська влюбляется стабильно раз в две недели. Каждый раз после этого у нас следует серьезный разговор и выяснение отношений. Сейчас спросит, имею ли я на него виды…"
– Ты имеешь на него виды? – спрашивает Леська.
– Нет! – честно говорю я, даже не представляя, кто такой Он.
– Точно? – Леська хмурится, будто в чем-то меня подозревает.
У меня кристально-честно-чистые глаза.
Отпускает мою руку, вздыхает с облегчением, и садится снова на скамейку.
– Это навсегда.
"Это мы уже где-то слышали, - думаю я."
– Он – лучше всех!
"Жаль, что нельзя включить плейер".
– Но он меня даже не замечает!
"Неудивительно!"
В Леське живого росту – метр пятьдесят шесть. И хотя к этому обычно прилагаются двенадцатисантиметровые каблуки, основная людская масса смотрит поверх Леськиной головы.
– Что делать?
"Ну вот, и до Чернышевского добрались!"
– Кто он?
Леська минут десять смотрит на меня осоловевшими глазами.
Я пытаюсь насвистеть вальс Мендельсона, потом бросаю это неблагодарное дело и глазею на Леську в ответ.
Леська смеется, выставляя напоказ большие белые зубы. Я улыбаюсь, глядя на нее.
Я, конечно, уже догадалась, о ком твердит Леська. Она догадалась, что догадалась я.
Егор, золотой мальчик нашего звездного города. Кто же его не знает?!
– И ты туда же? – вздыхаю я.
продолжение ..